— Поступление информации в поле стазиса, — произнесла глава отдела, положив трубку. — Вы хотите сказать, что смогли выявить причину данного феномена?

Вместо ответа Нуарейн извлекла из второй, лежавшей на её коленях, папки несколько листков и положила их на стол. Жрица пробежала взглядом столбики данных и недоумённо посмотрела на своего уже почти бывшего стажёра.

— Зависимость плотности потока информации от степени отражательной способности поверхности вашего саркофага?

Нуарейн кивнула:

— Моё личное дело должно содержать исчерпывающую информацию по этому поводу.

Глава Первого отдела отложила отчёт в сторону и сплела пальцы в замок.

«Вот оно. В очередной раз, но сейчас серьёзнее всего. То, о чём я говорила Светлову. И как теперь выкручиваться? Как признаться, что я — всего лишь тупая исполнительница, которой почти ничего не говорят в её отношении? А, ну их всех!..»

— Ваше личное дело засекречено даже от меня, Нуарейн, — твёрдо произнесла Жрица. — Единственная доступная мне информация о вашей истории заключается в обрывочных сведениях, полученных на личном уровне.

Повисла короткая пауза. Затем протеже Светлова встала со своего места, сделала шаг в сторону и застыла, рассматривая прихотливый узор на деревянной двери.

— В таком случае я не вижу ничего удивительного в том, что вы, равно как и ваши специалисты, раз за разом допускаете значимые ошибки, — холодно произнесла она. — Недостаток информации в совокупности с тем, что вы занимаете должность, не подходящую вам по складу характера и мышления, является дестабилизирующим фактором.

— Что вы имеете в виду? — интонации Жрицы сравнялись по температуре с речью её визави. Нуарейн обернулась и пристально взглянула в глаза своей собеседницы. Жрица впервые за все их личные встречи увидела на этом точёном лице проявление эмоций. Это было лёгкое, почти незаметное недоумение.

«Только не передавить и не сделать её личным врагом. Пусть она задумается над самой мыслью, а не над тем, кто подал её. Грубо нельзя, но это и так её занимает, так что можно рискнуть».

— Исходя из вашего личного дела и психопрофиля, вы занимаетесь не своим делом, госпожа Жрица. Нет нужды реагировать на это столь эмоционально. Сказанное мной — не более чем констатация факта. Если вы дадите себе труд проанализировать события последних лет, увязав их со своими действиями, то придёте к тому же выводу.

Ещё одна пауза. Жрица отвела взгляд, и Нуарейн поняла, что добилась необходимого эффекта.

«Последний штрих, после которого она окончательно поймёт, что дело не во мне. Дело в ней».

— «Совмещение данных и отсутствие личной пристрастности», госпожа Жрица, не более того. Первый постулат вашего отдела, сформулированный вами же. — Нуарейн помолчала. И продолжила с теми же нейтральными интонациями: — Через пятнадцать минут у меня назначена встреча с главой Третьего отдела, в котором будет проходить моя дальнейшая стажировка. Я ещё нужна вам, госпожа Жрица?

— Нет, — через силу выдавила хозяйка кабинета. — Благодарю за работу.

— Сотрудничество с вами было очень приятным и познавательным, — заученным тоном сказала бывшая стажёр Первого отдела. Она направилась к выходу из кабинета, но, взявшись за ручку двери, остановилась на мгновение и оглянулась.

«Я должна убедиться. По звуку голоса, по взгляду, по движениям рук. Здесь меня научили этому лучше, чем где-либо и когда-либо. А для этого надо что-то сказать».

Фраза родилась без усилий:

— Надеюсь, анализ ваших характеристик не будет воспринят вами предвзято.

— Не беспокойтесь. Вы делали свою работу. — Жрица уже вполне овладела собой, а потому в её голосе не было ничего, кроме профессиональной мягкости. Нуарейн кивнула и покинула кабинет.

Глава Первого отдела взяла со стола листки с последним отчётом своей временной стажёрки и уставилась невидящими глазами на ряды цифр. Тем же взглядом обвела кабинет, украшенный к Новому Году тематическими изображениями последнего столетия. Резко выдвинула ящик стола и взялась за лежавшую там бутылку с прозрачным содержимым.

«Хватит. Если даже она видит… Да катитесь вы все к такой-то матери. Будем действовать методом Воина. Прежнего».

Когда Жрица сделала первый глоток прямо из горлышка, на столе треснула бронзовая, увитая побегом омелы чернильница, и иссиня-чёрная жидкость медленно потекла через трещину, заливая лежавшие рядом бумаги.

Жрице было всё равно.

Чуть меньше года до драки в баре «Великое Древо». Место действия определить невозможно. Утро.

— Мне кажется, я начинаю сходить с ума, Син. — Нам откинулся на спинку деревянной, грубо сколоченной лавки и прищурился на алые отблески, робко прикасавшиеся к заснеженным горным вершинам. Невероятной высоты пики резко выделялись на фоне светлеющего неба. Муж и жена сидели на балконе невесть какого этажа здания, которое Нам, за неимением иного слова, обозвал замком. Квартерону было глубоко наплевать, чьими руками и по какой архитектурной системе возводили эту крепость, главным оставалось одно: здесь его супруга и сын были в полной безопасности. Остальное, как выражался Вит, являлось «незначительными мелочами». Даже расположение здания не в родном мире. Единственное, что ещё имело значение, — холод, безраздельно царивший в этой местности, но с ним успешно справлялись меха отличной выделки, в изобилии устилавшие лавку и служившие основным материалом для местной одежды.

Син нахмурилась. Фраза, которую Нам бросил небрежным тоном, явно была сказана всерьёз, не для лишней показухи.

— Если тебе кажется, что твои визиты ко мне расшатывают психику, так, может быть, лучше их прекратить? — Она повела рукой. — Все эти иные Грани, углы времени, благодаря которым ты всё равно видишь сына раз в несколько месяцев…

— Дело не в этом, — мягко оборвал её квартерон, машинально поглаживая пальцами повязку на лице. — Пойми меня правильно: переходы через Грани, моя сила, даже рост моего сына — со всем этим довольно просто справиться. Для сноходца уж точно. А вот напряжение, которое я переживаю сейчас там… Я не жалуюсь. Я просто тихо схожу с ума. Мне приходится просчитывать варианты действий в борьбе с существами старше и могущественнее меня настолько, что страшно вообразить. Я был обычным молодым раззвездяем в двадцать, стал довольно обеспеченным бездельником, отягощённым только тем, что мне было интересно, к тридцати. А сейчас я сижу в Токио, заключив совершенно безумный договор с действительно страшными людьми. Договор, который мне лично пришлось подписать кровью, и ладно бы своей — чужой. Я в ужасе от тех вещей, которыми мне приходится заниматься, меня бросает в холодный пот от мыслей о том, что ещё предстоит сделать, и я совершенно не понимаю, в кого превращаюсь. Это не говоря о том, что я не вполне уверен в правильности своих поступков.

— Ты меняешься, — твердо сказала Син. — И, к сожалению, ты настолько глубоко и серьёзно влез во все эти страшные для тебя прежнего дела, что решать, к добру ты меняешься или к худу, придётся, когда всё кончится. Ты не впервые упоминаешь договор с якудза, и каждый раз твоё лицо при этом становится другим. Более… жёстким. Более серьёзным. И эти перемены в тебе мне нравятся.

Белый Лис выпрямился на скамье и глубоко вздохнул.

— Я не хотел их убивать, — ровным тоном произнёс он.

— Я знаю, — так же спокойно отозвалась Син. — Но тебе пришлось. И придётся ещё и ещё раз. Ты вынужден принимать решения, принимать кровь и жизни если не на руки, то на сердце. И ты прежний больше не годишься для этого.

— А кто тогда? — в голосе Нама звучала неподдельная боль. — Кто я теперь, если беру на себя такое право?

— Кто-то новый, — пожала плечами Син. — Это не значит, что ты перестаешь при этом быть мужем мне, отцом своему сыну, членом Братства, превосходным танцором и тем человеком, который искренне плакал по смерти своей старой кошки. Когда ты научился ходить, ты остался тем же, но овладел новым умением. Когда ты постиг первые движения танца, ты не отказался ни от чего в своей душе, но изменился при этом: ощутил гармонию и ритм музыки совершенно иначе, чем прежде. Сейчас ты научился убивать и отдавать приказы.