Итак, Эдди Мюнстр, Толстяк Гав, Железный Майки (все из-за его гигантских брекетов), Хоппо (Дэвид Хопкинс) и Никки — вот кто входил в нашу банду. Никки кличку не получила, потому что была девчонкой, хотя изо всех сил делала вид, что это не так. Она ругалась, как пацан, лазила по деревьям, как пацан, и дралась не хуже, чем пацан, — ну, почти. И все же она была девчонкой. Кстати, очень хорошенькой: с длинными рыжими волосами и светлой кожей, усыпанной крошечными коричневыми веснушками. Не то чтобы я ее разглядывал…

Мы все должны были встретиться в эту субботу. Мы всегда встречались по субботам и ходили друг к другу в гости, на площадку, а иногда в лес. Но эта суббота была особенной. Все из-за ярмарки. Каждый год она приезжала в наш городок и располагалась в парке у реки. И в этом году нам впервые разрешили пойти туда без присмотра взрослых.

Мы ждали этого несколько недель, с тех пор, как в городе появились первые афиши. На ярмарке бывали аттракционы: автомобильный парк, «Метеорит», «Пиратский корабль» и «Орбитер». Выглядело это потрясно.

— Все! — Я разделался с сэндвичем так быстро, как только мог. — Мы с ребятами встречаемся в парке в два часа.

— Держись поближе к дороге, — тут же сказала мама. — Не сворачивай никуда и не разговаривай с незнакомцами.

— Не буду.

Я выскользнул из-за стола и пошел к выходу.

— И бананка!

— Ну ма-а-ам!

— Ты будешь кататься. Кошелек может выпасть из кармана. Бананка, и никаких возражений!

Я открыл было рот, но тут же снова захлопнул. И прямо чувствовал, как кровь приливает к щекам. Как же я ненавидел эту идиотскую сумку! Только жирдяи-туристы носят на поясе эти проклятые бананки. Это не клево. Никто не подумает, что это клево, особенно Никки. Но когда мама становилась такой, с ней действительно невозможно было спорить.

— Хорошо.

Ничего хорошего в этом не было, но стрелка кухонных часов неумолимо приближалась к двум, так что мне пора было шевелиться. Я взбежал по лестнице, схватил дурацкую бананку и сунул в нее деньги. Целых пять фунтов. Прямо-таки состояние. А затем снова сбежал вниз.

— Пока, увидимся!

— Хорошо повеселиться!

Это уж без сомнений, в этом я не сомневался. Ярко светило солнце. На мне были моя любимая футболка и кеды. Я уже слышал ритм ярмарочной музыки, чуял запах бургеров и сахарной ваты. Сегодняшний день обещал быть идеальным.

Толстяк Гав, Хоппо и Железный Майки уже ждали меня у ворот.

— Эй, Эдди Мюнстр! Потрясная сумочка! — крикнул мне Толстяк Гав.

Я залился багровым румянцем и показал ему средний палец. Хоппо и Железный Майки издевательски заржали. Но затем Хоппо, который среди нас был самым милым и мирным парнем, сказал ему:

— По крайней мере она не такая пидорская, как твои шортики, козел.

Толстяк Гав ухмыльнулся, ухватился за края шорт и засеменил на месте, высоко задирая свои мясистые ноги, прямо как балерина. Имел он такую особенность. Его вообще невозможно ничем задеть, потому что ему на все наплевать. Ну или, по крайней мере, именно это он всем внушал.

— Да без разницы, — сказал я, потому что, несмотря на слова Хоппо, мне все равно казалось, что бананка выглядит по-идиотски. — Носить я ее все равно не буду.

Я расстегнул поясную сумку, сунул кошелек в карман шорт и огляделся. Парк опоясывала толстая живая изгородь. Я сунул бананку в кусты. Ее не было видно со стороны, но я все равно знал, где она, и решил, что заберу ее попозже.

— Уверен, что хочешь оставить ее здесь? — спросил меня Хоппо.

— Да, а вдруг твоя мамочка узнает? — ехидно поинтересовался Железный Майки — нараспев, как он любил.

Хоть он и был частью нашей банды и лучшим другом Толстяка Гава, мне он никогда особенно не нравился. Была в нем какая-то черта, уродливая и ледяная, точь-в-точь как скобки у него во рту. Хотя, если учесть, что собой представлял его брат, это и неудивительно.

— Мне наплевать, — солгал я и пожал плечами.

— Как и всем нам! — сочувственным тоном сказал мне Толстяк Гав. — Может, уже забудем про сраную сумку и пойдем? Сначала я хочу на «Орбитер»!

Железный Майки и Хоппо двинулись за ним — обычно мы всегда делали именно то, чего хотел Толстяк Гав, потому что среди нас он был самым большим и самым громким.

— Но Никки же еще нет! — напомнил я.

— И что? — спросил Железный Майки. — Она вечно опаздывает. Пошли, сама нас найдет.

Майки был прав. Никки всегда опаздывала. С другой стороны, не дело это. Мы должны были держаться вместе. В одиночку на ярмарке опасно. Особенно если ты девчонка.

— Дадим ей пять минут, — настаивал я.

— Да ты шутишь! — воскликнул Толстяк Гав, старательно, но совершенно фальшиво подражая акценту Джона Макинроя.^[3]

Он обожал говорить с акцентом. Чаще всего с каким-нибудь американским. Получалось у него настолько плохо, что мы вечно покатывались со смеху.

Железный Майки не смеялся так громко, как мы с Хоппо. Ему не нравилось, когда банда настраивалась против него. Но это в любом случае было не важно, потому что знакомый голос вдруг произнес: «Чего ржете?», и наш смех оборвался.

Мы обернулись. Никки поднималась по холму — прямо к нам. И, как всегда при виде этой девчонки, я ощутил, как мой желудок свернулся. Как будто я одновременно почувствовал себя ужасно голодным и немножко больным.

Сегодня ее рыжие волосы были распущены и струились по спине, достигая почти самых краев потертых джинсовых шорт. На ней была желтая майка без рукавов. На шее виднелось ожерелье из голубых цветочков. А еще там заметно блестело серебро. Я увидел маленький крестик на цепочке. Ее плечо оттягивала большая и, судя по виду, тяжелая сумка из мешковины.

— Ты опоздала, — сказал Железный Майки. — Но мы тебя ждали.

Как будто это была его идея.

— А что в сумке? — спросил Хоппо.

— Папа попросил, чтобы я отнесла на ярмарку это барахло.

Она достала из сумки флаер и показала нам: «Приходите в церковь Святого Томаса и вознеситесь к Богу. Молитва — самый захватывающий аттракцион!»

Отец Никки служил викарием в местной церкви. Я сам никогда там не был — мои родители таким не увлекаются, — но пару раз сталкивался с ним в городе. Он всегда носил маленькие круглые очки. Его лысину покрывали веснушки — точно такие же, какие красовались на носу у Никки. А еще он всегда улыбался и здоровался. Этим он меня пугал.

— День превращается в кучу дерьма, старина, — сказал Толстяк Гав.

«Куча дерьма» или «вонючее дерьмо» — излюбленные фразочки Гава. Он всегда произносил их пафосным тоном и прибавлял к ним «старина». Черт знает почему.

— Ты же не собираешься и правда это раздавать? — спросил я и внезапно представил себе, как мы весь день таскаемся за Никки и смотрим, как она раздает листовки. Кошмар.

— Нет, конечно, Джои,^[4] — сказала она. — Просто возьмем немного и раскидаем, как будто их кто-то выбросил, а остальные сунем в какую-нибудь урну.

Мы заулыбались. Нет ничего лучше, чем обвести какого-нибудь взрослого вокруг пальца и сделать что-нибудь неположенное.

Мы разбросали листовки, избавились от сумки и наконец занялись делом. «Орбитер» (он и правда был просто класс), потом — автопарк (Толстяк Гав врезался в меня так, что, клянусь, я услышал, как у меня хрустнул позвоночник), «Космические ракеты» (в том году они казались здоровскими, но в этом уже было скучновато), потом «Шалтай-Болтай», а затем «Пиратский корабль».

После мы ели хот-доги, Толстяк Гав и Никки пытались выловить удочками уток из резинового пруда и познали суровую правду жизни о том, что полученный приз очень часто оказывается не тем, чего ты желал. Они выиграли кучу страшненьких плюшевых игрушек и ушли оттуда, смеясь и бросаясь ими друг в друга.

К тому моменту день уже близился к закату. Наш восторг начал потихоньку остывать. Да и я неожиданно осознал, что только у меня остались деньги еще на парочку аттракционов.

Я сунул руку в карман. Мое сердце подпрыгнуло и застряло в горле. В кармане было пусто.