Пацанам скучно, читать я не разрешаю — сумерки, так они стали соревноваться наизусть куски из сказок Пушкина рассказывают. И вдруг понял я, что говорят они на русском языке девятнадцатого-двадцать первого веков, а не на том говоре, под который я подстроился, когда Федю встретил. С акцентом небольшим, но это гораздо ближе к моему родному наречию чем к «фединому». Значит это эффект стихов Пушкина, если бы была проза, ее можно прочесть по-разному, а в стихах рифма и размер довольно жестко задают произношение. Нет, конечно я поправлял произношение слов, когда Ефим начинал читать, но немного. Может они даже сначала воспринимали это как иностранный язык, понятный но другой. Но яркость языка и интерес к сюжету, в условиях информационного голода, втянула пацанов в мой русский язык.

И девчонки тянутся за пацанами, тоже читают наизусть, произношение друг другу поправляют. Причем не только в стихах, но и в повседневном разговоре. Говорить на языке Пушкина стало модным в нашем мирке.

Особенно девчонкам нравится начало «сказки о царе Салтане…», там где «Я б для батюшки-царя родила богатыря», и на меня издалека зыркают. Заметил еще, младшие девки ко мне сами не подходят, я так понял что старшие, Ратмира и Евдокия им запрещают, но так, не явно, под другими предлогами, этим я, вроде как, отказал, так они младших «к телу» не подпускают, ревнуют. А там есть симпатичные, правда, молодые слишком, ладно, потом, еще не вечер.

Выставили посты и уснули. Утром встали пораньше доели уху и вперед, пока ветер слабый. Через час видим селение впереди, подошли ближе — юрты татарские, шесть штук, стадо овец вдалеке. Мы подошли к берегу и встали напротив. К нам подошли два татарина, дети и женщины у юрт остались. Татары без сабель, только луки за спиной и ножи на поясе, оружие не достают — смелые. Игнат им кричит, про воду спрашивает. Долго не можем понять друг друга. Наконец Игнат говорит:

— Колодец у них, так воду не дадут, серебро хотят.

Нашел маленькую монетку в кошеле — показали татарам и показали две бочки, они в ответ — две монетки, договорились. Колодец метрах в пятидесяти от берега, вода слегка солоноватая но нормальная, прохладная. У нас только четыре ведра, устроили бег по кругу с ведрами и сменой бегунов. Я, Аким и Игнат охраняли. Наконец бочки наполнили, ведра накипятили и отчалили.

Через полчаса миновали мыс, и слева берег ушел вглубь. Говорю Еремею что это залив, можно срезать напрямик, но это верст тридцать. Я буду по компасу идти (курс 170 где-то), ты за мной. Там залив будет. Если будет сносить, бери левее — в берег попадешь. Компас надел на правую руку (на левой часы).

Пошли вперед, ветер чуть слабее чем вчера, и дует ровно в левый борт — галфвинд. Может парус попробовать? Надел перчатки, расставил людей. Я понял основной принцип косого паруса — это крыло самолета, поставленное вертикально. Ветер должен дуть в переднюю кромку и немного вовнутрь. Тогда сила будет направлена «из горба», почти под прямым углом к ветру.

Подняли парус, сначала нас сносило по ветру, но подкорректировали точки крепления шкотов и сильно натянули переднюю шкаторину, «крыло» заработало. Нас, правда, все равно сносило, но не сильно — градусов десять-двадцать. Наверное, из-за того, что у струга очень слабо выражен киль, почти плоскодонка. Стали подгребать двумя веслами справа — так по курсу идем. Но так нас гусевские обгоняют, но и гребут они в полную силу. Мы стали грести всеми веслами, только справа на два больше. Так мы отрываемся от Еремея. Так и гребем в часть силы, два гребца отдыхают — потом меняются. Уже виден дальний берег, куда мы направляемся, но еще часа два грести. Гусевские выдыхаются, отставать стали. Мы уже ушли вперед метров на пятьсот. Ничего, пока они придут мы уху начнем варить, не заблудятся — струг с парусом далеко видно.

Подходим к заливу, он тоже в тине зеленой, в него речка впадает наверное. Слева поселок небольшой, тоже юрты вроде. Справа пустой мыс, туда причалили. Уху варим, Еремея ждем.

Смотрю, у Ефима новое занятие, раскатал на палубе глину, плитка — квадрат сантиметров сорок. И стилусом пишет на нем. А перед ним другой пацан держит раскрытую книгу, так как у Ефима руки в глине. Подошел, смотрю — он переписывает «У лукоморья дуб зеленый». Причем копирует печатные буквы со всеми засечками, копирует довольно похоже, ровно, только медленно. Строчек десять уже «напечатал». Вот, думаю, выработает неправильную манеру письма, потом переучивай, тут глина, а там пером по бумаге писать придется. Остановил его мягко, похвалил. Сказал что в Воспоро куплю бумаги, дам настоящие перо и чернила. Будет писать по-настоящему.

Обрадовался он, конечно, теперь мечтает о бумаге.

Через час пришел Еремей, гребцы вымотанные — причалили и попадали на палубу. Уху им на струг передали, там едят. Еремей ко мне:

— Какой парус у тебя! Боком к ветру идет! Это латинянский? И без поперечины.

— Это новый такой, стаксель называется. (профессионалы бы меня поправили, может генакер это, но и так пойдет).

— Мне тоже такой сделать надо, вроде не сложно.

— Там управлять сложно, учиться надо. Можно даже против ветра идти, но я еще не умею.

— Нужное дело.

Поужинали, и в сумерках прошли еще верст пять на веслах вдоль берега. Заякорялись шестами и на ночевку встали.

Утром двинулись с попутным ветром на запад, ветер стабильный восточный, но Еремея предупредил — смотри, скоро берег влево уйдет, грести тебе придется. Проскочили верст пять и поворот, ветер сбоку, но даже лучше чем вчера — между галфвиндом и бакштагом. Нас даже не сносит, идем параллельно берегу. А гусевские гребут чуть быстрее чем мы под маленьким парусом. Через пару часов гребцы Еремея подустали, идем вровень — мы не гребем. Игнат кричит что они на «шест» встанут, отдохнут, догонят потом. Мы дальше пошли потихоньку. Немного подальше смотрим — речка впадает в море, без всякой тины. Попробовали — пресная, мутноватая правда. Поднялись по ней немного, но так чтоб море не терять из видимости, набрали воды. Вернулись к морю, начали обед готовить, а то толком не позавтракали. Решили сварить последнюю тушку барана, а то испортится. Варим и смотрим как струг Еремея приближается. Поели, гребцы гусевские все никак не придут в себя. Но берег уже на запад больше поворачивает. Еремей может попробовать с прямым парусом пойти. Между курсом и ветром градусов тридцать пять — сорок, многовато, но надо попробовать.

Подняли паруса, Еремея сносит немного, но если грести тремя-четырьмя веслами справа, то курс выдерживает. Мы поставили парус поперек ветра сначала, такая же картина как и у Еремея. Довернули парус еще сильней, теперь шкотовый угол ближе к носу чем галсовый, благо маленькие размеры паруса это позволяют. Пошли ровно, но не особо быстро, от гусевских немного отстаем. Часа через два берег стал уходить влево — мыс темрюкского залива прошли. Машу Еремею — пристали к берегу. Объясняю ситуацию — впереди большой залив, идти вдоль берега — дня два или три, причем первую половину им грести придется. А можно срезать — напрямик верст пятьдесят или шестьдесят. Но выходить с утра надо, чтобы за день дойти.

Решили выходить с утра, сейчас отдыхать и готовится. Уху варим, рыбу запекаем, воду кипятим — готовимся. Легли спать пораньше. Утром разбудили до рассвета, уха кипит. Уху выпили и по кусочку рыбы съели. Остальную рыбу с собой взяли.

На рассвете ветер слабый, пошли на веслах, забирая влево, к берегу. Через полчаса ветер усилился до обычного, вдали от берега даже сильнее. Стали поднимать паруса, но сначала связали струги веревкой, боялись потерять друг друга. Толстой веревки было только метров пятнадцать. Паруса поставили как вчера, Еремей справа и его уносит правее курса, мы можем идти левее, но медленнее гусевских. Пришлось подбирать даже места крепления троса между стругами, у нас в районе мачты правого борта, у Еремеяя, соответственно, левого. Получилась такая конструкция — гусевский струг тянет вперед и вправо, мы, чуть отставая, тянем влево. Все вместе идем по курсу без весел. Скорость скачет от четырех до шести узлов, в зависимости от ветра. Почему-то при усилении ветра нас больше тянет вправо, при ослаблении — влево, приходится подруливать.