Когда мы шли обратно, я нёс вёдра, не плеская, пытаясь подстроиться под её шаги. Она ступала босыми ногами со смешно растопыренными пальцами, а я шёл рядом по траве и думал, как мало пылятся её ноги, в то время как мои сапоги из мягкой махровой кожи все были в пыли, не видно даже узоров, выбитых на них.

Мы говорили о чём-то, я не запомнил ни слова. Вошли в подклеть. Здесь было темновато и, войдя с залитого солнцем двора, я почти ослеп в первую минуту.

– Вот сюда, хакан.

Уна тронула меня за локоть. Я поставил вёдра, развернулся и сразу обнял её, пока она не отошла. Она выдохнула немного испуганно, но жарко и её дыхание сразу обожгло меня и я, хоть и не делал ещё никогда ничего подобного, прижал её к себе.

Я наклонился к её лицу, и она приподнялась на цыпочки. Она и не думала отстраняться, будто заранее знала, чего я захочу… Её губы оказались горячими и сухими, я захватил их своими, она обняла меня, притягивая мою голову, ещё глубже погружая в поцелуй.

Здесь оказалась куча тряпья, приготовленного для стирки, на эту кучу мы и повалились. Мои глаза уже привыкли к неяркому свету, и я хорошо видел её, как раскраснелись её щёки, как блестели между ресниц её глаза. Она сама помогала мне, развязала завязочки на груди… Я целовал её солоноватую кожу… Я видел теперь вблизи то, что видел до сих пор только издали… и я уже был обнажён. Уна провела горячими ладонями по моей груди к животу и мгновенно как-то быстро в следующий миг моё тело и её соединились. Будто нож вошёл в размягчённое масло… всё моё существо сконцентрировалось там, будто в одной точке.

Ничто не могло быть ярче и прекраснее происходившего всего несколько мгновений и вдруг взорвалось в животе, в груди ярким сладостным огнём, всё моё существо залило этой сладостью и я, кажется, закричал или застонал…

Моё сознание прояснилось медленно. Уна гладила меня по волосам и спине большими горячими шершавыми руками.

Это происшествие должно было повториться, продолжиться, чтобы войти в мою жизнь и стать постоянным, каждодневным. Уна стала радостью каждого моего дня, вернее ночи. Я влюбился без памяти и думал о ней, о её чудесном сладком как мёд, мягком теле, постоянно.

Так продолжалось до осени, когда иней стал появляться по утрам на траве…

Я, считавший, что могу прийти к моей возлюбленной, когда захочу, явился в подклеть к моей Уне, ранним вечером, и застал Берси, выходящим от неё. На ходу он пристёгивал пояс, я посмотрел в глубину помещения и увидел Уну, поднявшую в замешательстве руки к растрепавшимся волосам… Берси хотел что-то сказать, но я, подняв ладонь, остановил его речи. Он усмехнулся, в его холодных серых глазах промелькнуло что-то похожее на торжество.

Больше я с Уной не встречался и с Берси никогда не говорил о ней.

Это был тяжёлый урок. Но, как и все болезненные уроки бесценный. Теперь я знал, что я человек, как все другие люди, и что не все меня любят… А ещё, что у меня есть сердце, которое может не только радоваться, но и болеть… И что и меня могут предавать и обманывать. И что и я могу быть унижен.

Уна попыталась спустя несколько недель поговорить со мной, пришла даже ко мне в покои, нарядная и причесанная, надеясь, видимо, на возобновление нашей связи.

– Хакан Кай, ты…не понимаешь… ты не знаешь, как тяжело живётся одинокой женщине… – начала она, приближаясь ко мне и делая жалостливое лицо. Так я научился различать истину и ложь.

– Чего ты хочешь, Уна?

– Чтобы ты простил меня…

– Я тебя простил. А теперь и ты прости и оставь меня. Я не хочу тебя больше видеть.

И всё же я ещё долго не мог спокойно думать об Уне, без щемящего чувства в душе, видеть её на дворе. Довольно много времени прошло, прежде чем я перестал вспоминать о ней.

Больше всего помогли другие женщины, появившиеся после неё. Но с ними всё уже было легче и спокойнее.

Я открыл для себя, что каждая женщина уникальна и неповторима, каждая моя возлюбленная была хороша по-своему. Впрочем, ни с одной не складывалось прочно долгой связи, может быть потому, что за пределами ложа, нам совсем не о чем было даже говорить. Словом, будущей дроттнинг среди них не было.

И среди этого всего, малявка Сигню дала мне крутой отворот поворот.

Это был повод задумываться о ней и часто. Ведь я видел, что понравился ей, теперь меня уже не обмануть: и жаркий румянец и чуть покрасневшие губы и вдруг…

Вдруг поднимает дерзко голову и говорит, что не хочет меня в мужья. Почему? Что не так я сделал за то мгновенье, когда она подняла глаза на меня? И ведь как смотрела, когда говорила! Мне показалось, я ростом меньше её…

Но пусть я не нравлюсь ей, но ведь не может она не понять выгоды моего предложения. Поймёт. Пусть подрастёт и поймёт. За кого ей ещё идти замуж? Глупо отказываться от меня, вернее от Брандстана.

И всё же я всё чаще думал, чем я так не понравился ей?..

Ньорд позвал нас, с моими алаями участвовать в очередном набеге на Гёттланд. За годы своего правления он присоединил уже почти половину Гёттланда и давно уже не страшился их набегов. По-моему нападать на гёттов стало для него своеобразным развлечением, вроде охоты.

Да, на этот раз мы с ньордовой небольшой, но отлично обученной ратью захватили пару деревень почти без потерь и пресекли попытки отбить их, почти не понеся потерь. Весь этот поход не слишком нравился мне, но решал здесь не я, это была война Ньорда, а я всего лишь союзник. Я мог его понять – ему хотелось увеличить свой крошечный Асбин и, он с успехом это делал.

И всё же я сказал, что думаю об этом:

– Это же гётты, под свеями жить не захотят.

– Кто не захочет, пусть уходят, – легко усмехнулся Ньорд, – мои бондеры заселят эти земли. А ты чего философствуешь, книжек своих перечитал? Девок не берёшь?

Девок… Ко мне в палатку и правда, привели нескольких:

– Вот, хакан, самые лучшие в деревне.

Я посмотрел на перепуганных женщин, растрёпанные, они жались друг к другу.

– Нетронутые есть? – спросил я.

Несколько девиц покраснели, пряча лица.

– Этих отпустить и не трогать, – приказал я.

Но ратник замялся:

– Особар возьмёт их тогда. У нас его ещё зовут ещё Болли («Злой»).

Я посмотрел на него:

– Запри их до утра, – а посмотрев на женщин, спросил: – кто хочет быть со мной? Остальные, идите по домам, вас не тронут.

Остались все. Я выбрал одну. Она была смуглой и жёсткой, как железная, и брала инициативу на себя, будто дожидалась меня в этой своей деревне. Вот тебе и захватчик…

Да, время шло. Со времени сватовства Брандстанского наследника прошло три года. За меня посватался конунг из-за Западных гор, и это так напугало меня, что я поняла, пора принять решение о моей дальнейшей судьбе. Выбрать кого-то, из моих алаев, выйти за Сигурда Брандстанского или остаться свободной линьялен.

У каждого из этих путей были и выгодные стороны и отрицательные. Думать о Сигурде я не хотела, хотя это было самым верным выбором для обоих йордов.

За моих алаев тем более, ничего привлекательного в том, чтобы стать женой любого из товарищей моего детства я не видела.

Больше всего хотелось склониться к тому, чтобы остаться свободной. Конечно это самое приятное, самое легкое существование, в этом случае я смогу выбирать себе возлюбленного без обязательств. Но дети мои потеряют навсегда право занять мой трон. Значит, род Торбрандов оборвётся на мне.

Следующим конунгом Сонборга станет кто-то другой, кого выберет Совет алаев после моей смерти. Это получалось какое-то предательство моих отца и матери, всех моих умерших младенцами братьев. Я не могла так сделать.

Словом, я тянула время, не решаясь принять предложения Брандстана.

В школу мы больше уже не ходили. Но занятия мои не прекратились, ни с Дионисием, ни с Маркусом, ни с Фроде, ежедневные, иногда до глубокого вечера.

Но больше всего времени я проводила, помогая в лекарском деле своим дорогим Хубаве и Ганне.