- Пропьянствовал, - объяснил Туркачев.
Тут уж стук карандаша по графину не помог. Заговорили все сразу, каждый по-своему.
- Почему мы не прогуливаем?
- Ему наплевать на честь цеха...
- Гнать таких с завода грязной метлой!
- Как выгонишь - он преимущество имеет, в тюрьме сидел. Таких перевоспитывать надо, а не гнать, товарищ дорогой...
Выступающие говорили много. Приводили примеры добропорядочности молодых рабочих, бросали упреки парткому, комитету комсомола, которые плохо ведут воспитательную работу среди молодежи. Излагали свои наскоро придуманные рецепты воспитания.
Олег неподвижно сидел на своем месте, вобрав голову в плечи, будто стараясь смягчить сыпавшиеся на него удары. Он прислушивался к некоторым советам, про себя соглашался с ними или нет, но раскрыть рта не смел. Пусть уж бьют до конца...
Слово взял старик Николаев:
- Для этого молодого человека есть единственный путь спасения: побольше работать и, не скажу поменьше, а совсем перестать пить...
- И не курить! - вставил острый на язык Витька Мотюхин, известный в цехе лодырь.
Вспыхнувший смешок тут же погас под серьезными взглядами рабочих. Витька поспешил спрятаться за чью-то спину. Собрание продолжалось...
На трибуну вышел комсорг Михаил Григорьев.
Настроен он был агрессивно. По его мнению, с прогульщиками и пьяницами типа Туркачева ни в косм случае не следует церемониться.
- Здесь упрекали комитет комсомола и комсомольцев в плохом воспитании... таких вот, - он небрежно кивнул в сторону Олега. - А дайте нам рецепт воспитания?
Например, я согласен взять индивидуальное шефство над Туркачевым. В роли няньки, правда, никогда еще не выступал, но для пользы дела можно попробовать. А то он всех девчат поочередно изобьет. К нам в цех никто из них не пойдет работать.
Эти слова вывели Олега из оцепенения. Он, словно проснувшись, приподнял низко опущенную голову. Глаза, устремленные до этого в одну точку, вдруг беспокойно забегали, будто нащупывали поддержку среди окружающих. Не слыша ничего, кроме издевательски-ехидного голоса Григорьева, он запротестовал:
- Не надо! Не надо мне таких воспитателей! Какнибудь сам разберусь...
- Как-нибудь нас не устраивает, - наседал Мишка. - Как-нибудь ты уже показал. Нужно так, как коллектив желает!..
Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Правда, Олег не посмел уйти с собрания немедленно, но уже больше никого и ничего не слышал.
Он возненавидел сразу всех этих людей и заранее начал обдумывать самые разные планы мести им. С Григорьевым он решил рассчитаться особо. Сегодня же, после собрания, он встретит его на улице и изобьет. Изобьет лихо, с удовольствием. Пусть знает, щенок, кого на смех поднимать. Тоже мне, - от горшка два вершка, а туда же, поучать...
Он как во сне воспринимал последующие выступления. Кто-то говорил зло и отрывисто, кто-то унизительножалостливым тоном пытался защищать его. Затем Олега попросили встать и опять что-то спрашивали. Он механически отвечал. Единственная фраза, которую он услышал под конец отчетливо, была сформулирована так: "Объявить общественное порицание и предупредить..." О чем предупреждали, он не помнил...
Только когда Туркачев покинул душное помещение красного уголка и на заводском дворе жадно вдохнул полной грудью сырой, пахнущий жженым углем и каленым железом воздух, сознание происшедшего начало отчетливее дох.одить до него. Соблюдая хронологическую последовательность, он припоминал себе ход событий:
"Когда вернулся из заключения, на работу нигде не принимали. Пришлось идти в милицию за помощью. Уже с работниками уголовного розыска побывали не в одном отделе кадров. Наконец здесь на работу приняли. Отношение со стороны администрации - напряженно-подозрительное. Дружелюбия совсем мало. При всяком удобном случае давали понять, что я не такой, как все. Терпеливо переносил унижения. Работал честно. Спустя полгода стукнул эту назойливую девчонку. Стукнул за дело. Кто ее просил стричь? Парикмахерша сыскалась бесплатная! Побоялся ответственности и прогулял три дня. И загорелся сыр-бор. Сразу нашлись судьи, обвинители, покровители, даже "шеф". А кто со мной поговорил по душам за эти полгода? Не было такого...
А может, они правы. Ведь я взрослый человек и зачем мне покровители и учителя? В свое время много раз пользовался скидками на несовершеннолетие, молодость, неопытность... Может, это меня и губит - не привык думать сам за себя. Почему это кто-то должен ставить меня в свое стойло, а я, как норовистая лошадь, становиться? Чем же все-таки я от них отличаюсь? Ах да, я бывший вор, принес людям много хлопот и должен теперь все компенсировать... Плохо, что нет определенной гаксы, сколько же времени требуется, чтобы загладить свою вину, - год, два или до бесконечности... А этого экспериментатора я проучу, обязательно проучу. Пусть почувствует..."
- Не унывай, Олежка. Пропусти для успокоения стаканчик и иди спать. Утро вечера мудренее, - пользуясь тем, что никто, кроме Туркачева, его не слышит, ободряюще посоветовал Витька Мотюхин. - Вот "шефа" прихвати с собой, - уже совсем тихо закончил он, кивая головой в сторону приземистой фигуры Мишки Григорьева.
"Пустой человек, а дельные мысли подсказывает", - подумал про себя Олег.
Минуя проходную, он сбавил шаг, поджидая, когда с ним поравняется Григорьев.
Мишка, как ни в чем не бывало, обернулся. Его ктото грубовато взял за локоть.
- Ты что? - спросил он в недоумении у Туркачева.
- Поговорить охота.
Только сейчас, подойдя вплотную, Олег впервые рассмотрел, что шея у Григорьева короткая и плотная, длинные, как у обезьяны, руки, а плечи до предела растягивают просторную стеганую фуфайку. Однако это открытие не отпугнуло его. Он даже не насторожился и не подумал, что в комсорге встретит опасного противника. Не с такими хмырями разделывался, а с этим... Улучив удобный момент, когда все прошли и они остались вдвоем, Олег зажал между пальцами холодную металлическую пуговицу фуфайки, настойчиво притягивая к себе "шефа".
- Вот что, раз ты решил меня перевоспитывать, давай сразу и выясним отношения... Идет?
- Давай, - не раздумывая, согласился Мишка.
Они молча свернули с асфальтированной дорожки, направляясь за густые кусты сирени. Туркачев, как инициатор задуманного, шел впереди. Миша неторопливо, вразвалочку следовал за ним.
Углубившись метров на тридцать от центральной аллеи в парк, Олег остановился, критически осмотрел невысокую фигуру комсорга. Григорьев поправил берет и с любопытством рассматривал Туркачева, прикидывая, каким бы неплохим боксером мог стать этот ершистый па"
рень. "А может, стоит его пригласить записаться в нашу секцию бокса?" Напористость Туркачева ему даже нравилась. Туркачев был на добрых полголовы выше Григорьева. Стройный, кривоватые ноги затянуты в узкие зеленые брюки, модная куртка на молнии. Не красила его лишь лохматая, давно не стриженная голова. До этого дня они никогда не имели стычек между собой, и правы были выступающие на собрании, что комитет комсомола обошел вниманием этого молодого рабочего...
Туркачев, без сомнения, считал себя более сильным.
Он и не подозревал, что Григорьев имеет разряд по боксу и может легко справиться с двумя такими, как он.
- Сморчок, чего ты петушишься? - начал Олег. - Я тебе могу сосчитать ребра, зубы, если желаешь. Но дальше этого у нас с тобой дружба не пойдет. Разного поля ягода. Тебе сначала следует научиться сопли вытирать.
- Про ягоду ты верно говоришь. А насчет ребер в зубов можешь помолчать... Это ты с девчонками герой.
- Что?! Что ты сказал, мусор вонючий?
- То, что слышал. Тюрьма и завод - не одно и то же. Пора понять, если ты умный человек, - спокойно продолжал Григорьев.
Остывший на какое-то мгновение Туркачев засиял от удовольствия. Его оскорбили. Он сжал зубы и коротко стукнул снизу в подбородок Григорьева. На траву упал берет. Миша проворно отскочил на шаг назад, стал вполоборота к противнику, тряхнул коротким чубом, чтобы волосы не лезли в глаза, и подтянул к груди увесистые кулаки.
