Но каков подлец Шурка! Виля устроил его на денежную работу. Виля был предан любви и дружбе, как лебедь. Бедный Виля. Поэт. Видит мир сквозь розовые очки. Дурак.

Мама Надя терпела эту тайну, как тяжелую болезнь. Иногда замирала и качала головой, как лошадь, отгоняющая шмеля.

А вдруг у Тани с Шуркой любовь? Тогда роль Вили непонятна. Вернее, понятна. Его надо поскорее выдрать из этой грядки, где произрастают ложь и предательство.

Виля ничего не замечал. Но однажды пришел растерянный.

– Люди злые, – сказал он матери.

– Какие люди? – спросила мама Надя.

– Танина подруга. Томка Звонарева. Сказала, что Таня изменяет мне с Шуркой. Подруга, называется.

– А откуда она знает?

– Говорит, что Таня сама ей рассказала. Поделилась. Представляешь? Сволочь!

– Кто?

– Томка, кто же еще? Она всегда завидовала Тане и сейчас завидует. У Тани – отдельная квартира, муж и красота. А у Томки ничего нет и никогда не будет.

– А ты сам спроси у Тани, – предложила мама Надя.

– Что спросить?

– Про Шурку.

– Ты что-нибудь знаешь? – заподозрил Виля.

Мама Надя хотела сказать: «Все знают, кроме тебя», но многозначительно промолчала, поджав губы. Ее рот, и без того узкий, превратился в нитку.

Виля посмотрел на нитку и сказал:

– Ты злая. Ты плохой человек.

Встал и ушел.

Виля не стал садиться в автобус. Шел пешком. Ему не хотелось никого видеть, и даже случайные пассажиры казались врагами. Вокруг – враги. Все. Даже самые близкие: друг, мать, жена.

Во рту накопилась слюна. Виля хотел сглотнуть, но не смог. Болело горло. Не просто болело. Ломило.

Виля сплюнул на землю. Подул ветер и забросил слюну на пальто. Получилось, что Виля сам себя оплевал.

Он вошел в дом. Разделся в прихожей и сразу прошел к постели. Лег. Таня села рядом. Кровать под ней качнулась.

Виля внимательно смотрел на жену. На ней было короткое легкое платье тигровой расцветки. Оно же служило ночной рубашкой, и домашней одеждой, и даже выходной. В ресторан она его не надевала, конечно, но гостей принимала. Ей было лень переодеваться.

– Ты спишь с Шуркой? – прямо спросил Виля.

– Ну да… – легко призналась Таня.

– Зачем?

– Мне интересно.

– Ты меня не любишь?

– Люблю.

– А зачем изменяешь?

– Я не изменяю. Я просто трахаюсь, и все.

– Но если ты любишь мужа, зачем тебе любовник?

– Для кругозора.

Таня смотрела прямо в его глаза – ни тени смущения.

– Какого еще кругозора?

– Ты понимаешь, у меня никого, кроме тебя, не было. Только ты, и все. А мне интересно: как с другими? Все люди разные, значит, и половые акты разные. Как книги. Нельзя же всю жизнь читать одну и ту же книгу…

У Вили загорелось лицо. Видимо, поднялась температура.

– Знаешь, как это называется? – спросил он. Виля произнес короткое емкое слово.

– Очень грубо, – не одобрила Таня. – Ты красный. Давай я тебя водкой натру.

Виля провалялся неделю. Его навещали, но он никого не хотел видеть. У него была полная апатия ко всему: к еде и к людям.

Однажды зашел Шурка Самодёркин. Принес томатный сок и плитку шоколада.

– Зачем ты трахаешься с Таней? – прямо спросил Виля. – Тебе не стыдно?

– Так это не я, – открестился Шурка. – Это она. Ее идея.

– Но член-то твой.

– Это не считается, – сказал Шурка. – Мужчины все такие. Мужская природа. Когда плохо лежит, норовят воспользоваться.

– Но я – твой друг.

– И я – твой друг. Что изменилось? Ничего.

Виля понял, что ему не достучаться до Шуркиной совести. То ли этой совести нет совсем, то ли он, Виля, что-то не понимает. Отстал от времени, как динозавр. Что дальше? Они так и будут расширять свой кругозор, а он – с ветвистыми рогами у прохожих на виду?

Виле стало казаться, что все вокруг знают, весь город в курсе его личной жизни. Он здесь не останется. Уедет. Куда? В Москву, куда же еще?

Здесь, в этом захолустье, ему нечего ловить, кроме сплетен. А Москва – большой водоем для крупной рыбы. Не водоем – океан, где свободно плавают киты и акулы.

От этой мысли становилось легче.

Ангина долго не проходила. Вернее, она утихала, но скоро возвращалась. Самостоятельно с ней было не справиться.

Виля пошел в поликлинику. Его направили в кабинет «ухо-горло-нос».

За столом сидела женщина-врач, лет тридцати. Виле – двадцать два. Для него тридцать – возраст. Врач была не молодая и не старая, не худая и не толстая, не красавица и не уродка. Она взяла голову Вили двумя руками. Руки у нее были сильные и нежные одновременно. Виля представил, как она обнимает своего мужчину.

– Как вас зовут? – спросил Виля.

– Валентина Егоровна.

– А можно Валя?

Она не ответила, надвинула на лоб круглое зеркало. Приказала:

– Откройте рот.

Виля покорно разинул рот. Валя сунула в рот что-то железное, стала изучать его гланды. Виля давился, на глазах выступили слезы.

Валины руки пахли ванилью. Очень приятный, завораживающий запах.

– У вас в гландах пробки, – сказала Валя. – Надо пропить антибиотики.

Она освободила его рот от железа. Стала писать рецепт.

– Фиг с ним, с пробками, – сказал Виля. – Само пройдет.

– Или пройдет, или будет осложнение. Вы носите в себе мину.

Мина действительно в нем сидела, но она называлась «Шурка Самодёркин».

Слезы снова вернулись в глаза, хотя Виля больше не давился.

– Не бойтесь, – мягко проговорила Валя и положила свою руку ему на щеку.

– Я не боюсь. Мне все равно. – Виля взял ее ароматную руку и подвинул к своим губам.

– Пейте «Сумамед», – как ни в чем не бывало сказала Валентина Егоровна и мягко убрала руку. – Начните сегодня же.

Ангина действительно прошла очень быстро, буквально за три дня. Валентина Егоровна оказалась права.

Виля планировал отъезд в Москву. Он понимал: надо вступить в партию. Без партии карьеры не сделать. Какая карьера у поэта? Голодный художник, и больше ничего. Другое дело – должность. Должность – это власть. А власть – это тиражи и деньги.

Для должности необходима протекция. Виля зачастил в горком (городской комитет партии). Он не лизал жопы (выражение Шурки), но мел хвостом. Начальники разглядели в нем своего. Орлы распознали орленка. А может, волки – волчонка.

Начальники – не дураки, как хочется думать простому обывателю. Однако не романтики. Циничные ребята.

Виля уже имел негативный жизненный опыт (двойное предательство), но романтизма не изжил. Верил в прекрасное. И отражал это в своих стихах. Прекрасными были цветы – садовые и полевые. Что может быть совершеннее ромашки? Кто ее придумал? Всевышний. А как прекрасен грибной дождь с радугой на небе… И человека придумал тот же автор. А такие оттенки, как хитрость, предательство, – это добавили в жизнь сами люди. Всевышний совершенно ни при чем.

Окончив педагогический институт, Виля в учителя не пошел. Он не умел относиться к детям как к равным. Для него дети – дикари, которым некуда девать энергию. Он их не уважал. Они это чувствовали и отвечали тем же самым. Педагогический талант – такая же редкость, как любой другой.

Виле удалось устроиться в заводскую многотиражку. Там он мог сочинять стишата на любую тему. Он так и делал. И все были довольны. Но Виля понимал, что заводская многотиражка – временный причал. Его ждет большое плавание.

Танина неверность – не случайна. Она выталкивала Вилю в новую жизнь. Ничего не бывает просто так. Все – для чего-то.

Однажды Виле приснился сон, что он не спит. Таня лежала рядом. Он – с краю. Вдруг дверь скрипнула. Кто-то вошел и лег рядом с ним. Он услышал на себе руки – нежные и сильные. Ощутил запах ванили. В нем задрожало счастье.

Виля испугался, что Таня проснется, и постарался не двигаться и дышать ровно. От страха чувства обострились, наслаждение становилось нечеловеческим. А может, как раз – человеческим.