касается камней, я вообще не могу понять, как можно сказать «брилли-

анты – лучшие друзья девушек»? Чувства можно дарить в чувствах, а в

бриллиантах – это уже пошлость. Но про бриллианты – это от полного

незнания. Поскольку есть камни немыслимой красоты, таинственности,

какой-то чарующей, невероятной мощности.

В  древности  отношения  с  камнем  входили  в  систему  отношений

с природой вообще. Я отбрасываю вот эти достаточно комические евро-

пейские… А восточные – очень интересные. Они очень разные. Они кам-

ни наделяют и свойствами ясновидения… И существует масса историй

о камнях, которые рассказываются совершенно серьезно и т. д. Я всегда

в это верю. Потому что я это знаю по себе: как только начинает болеть

голова, я все с себя сдираю… С другой стороны, я помню, Леонида Ана-

тольевича Устьянцева жена, как только заболевает, сразу идет – только бы

за изумруд взяться, и все, ей полегчает.

Помните  Антея?  Я  все  вспоминаю  письма  Мамина-Сибиряка…

Я так и не понимаю, почему этого до сих пор никто не напишет, это са-

мое главное, страшное, поучительное, красивое событие во всей его жиз-

ни, когда он заявил, что это его любимая земля, она его спасение, она

его вдохновение, она для него все… А потом находится женщина [Ма-

рия  Гейнрих],  и  он  с  этой  женщиной  эту  землю  покидает.  Дальше  вся

его жизнь была болезни, несчастья, женщина умирает, ребенок больной.

Если его письма почитать, это ужасно: «Я умер для него» (то есть для

Екатеринбурга) – матери такое пишет в письме. А через год пишет, мол,

плачьте вместе со мной, Бог наказал меня. Поразительно… То есть если

ты вслух, письменно и большим тиражом объявляешь, что ты без этого

жить не можешь, значит, все. Ни в коем случае клятвы нарушать нельзя.

Я вот вспомнила недавно «Живи и помни» Распутина… И баба Саша моя

говорила: ни в коем случае клятвы нарушать нельзя! Нарушение присяги

(в «Живи и помни») – совершенно то же самое, что нарушение клятвы.

Так  что  какие-то  отношения  все  же  есть.  Классических  мастеров  мало

интересовали слава, деньги… И существовал роман с камнем. Любовь

к  камню.  А  во  всякой  любви  меня  интересует  только  одно:  чтобы  она

250

длилась. Я согласна платить, страдать, но чтобы она длилась… Вот так

и в любви к камню: важно было, чтобы этот роман не кончился. Поддер-

жать его можно единственным способом – от этой земли, от этого камня.

Ю. К.: А вот природные сооружения?.. Которые природа сама возво-

дит?.. Чертов палец, Семь братьев…

М. Н.: Здесь есть какие-то глубинные и совершенно потрясающие

вещи. Что касается Семи братьев и т. д. – это мифология распространен-

ная.  Сами  сооружения  –  продукт  выветривания.  Горы  жутко  старые…

Это делается миллионы лет. А у нас это все переводится в область ми-

стики. Но это не мистика. Это природа. Мысль о том, что природа умнее

нас, уже высказывалась, но она очень многим не нравится. Мысль о том,

что  она  все  время  нам  хочет  что-то  сказать…  Более  того,  если  читать

древнюю мифологию, она постоянно нам что-то говорит, говорит, гово-

рит, а мы постоянно закрываемся и закрываемся. Это просто невероятно.

Это  очень  страшно.  Не  знаю,  это,  может  быть,  инстинкт  самосохране-

ния, а может быть, глупость… Если инстинкт самосохранения – это еще

ничего. Но это такая страшная самоуверенность: человеку кажется, что,

выделив себя из природы, он становится сильнее. А он становится ничем.

Ю. К.: Он становится тем, что он есть. Человек – это наночастица

природы. Не более. Это не квант, а просто вообще – ничто.

М. Н.: Я помню, были мы как-то в Киргизии. И наш вагон забро-

сали камнями и разбили весь вагон. И когда это все началось, никто ж

не понял, что это такое, а Гриша маленький был, и вот Гришина голова

(показывает) – и я его закрываю, и в этот момент падает вот такой ка-

мень рядом  (показывает)! А когда мы спали, я слышала рядом какие-то

странные звуки, и само качество этих звуков мне показалось странным:

как будто какие-то рвущиеся крики. Как будто мы летим, обгоняя крики.

И я стала думать, что это такое могло бы быть. А это на самом деле люди,

которые кидали камни, орали. И света нельзя было зажечь… И всегда эта

свобода выглядит ужасно. Я всегда говорю: прежде чем говорить о свобо-

де, давайте разберемся в терминологии: что это такое? Ну вот, лежал вот

такой вот слой битого стекла. Мне очень понравились товарищи прово-

дники, которые пришли и сказали, что, мол, раз вы свиньи, вот и поедете,

как свиньи…

И вот когда я была в Киргизии, в то самое лето читала в газете ста-

тью,  которую  пишет  доктор  наук  киргиз,  и  там  было  описано  то,  что

происходит, по пунктам и т. д. Что нам сейчас делать? Главное, что нам

сейчас  делать:  все  силы  бросать  на  то,  чтобы  удержать  здесь  русских!

Если русские уедут, мы останемся в том, чего и достойны: мы останемся

в раннем Средневековье.

251

Ю. К.: В голой степи, на голых камнях.

М. Н.: Это я к тому, что движение времени относительно. О чем я?..

О  том,  что  человек  потерял  чудовищно  много,  считая,  что  он  победил

природу.

(Чаепитие.)

Ю. К.: Литература  –  совершенно  природное  явление.  А  там  это  –

профессия.

М. Н.: Совершенно точно. Мне абсолютно нравится, что у нас так.

Писатель  –  это  должно  быть  не  профессией,  а  единственный  способ

жить. И даже больше того, например, Ломоносов или Тредиаковский, для

них – жить и служить своему Отечеству.

Ю. К.: Я как-то готовился к докладу в Министерстве культуры о Со-

юзе писателей и изучал материалы по союзам писателей в Америке, Евро-

пе. В Америке знаешь, сколько членов союза писателей? – Одиннадцать

миллионов, потому что профессия писатель включает в себя рекламщи-

ков, сценаристов, журналистов – тех, кто пишет буковки.

Е. Ш.: А как Вы к зарубежной литературе относитесь?

М. Н.: Я  не  знаю.  Мало  зарубежной  литературы,  которую  можно

сравнить с русской. Я уже вчера об этом говорила, что надо читать в под-

линнике. Они считают своего Виктора Гюго национальным гением номер

один. Для того чтобы поэзию ценить, надо быть там. Французы, надо ска-

зать, нам очень чужие, они совсем другие люди, как и все по отношению

к нам европейцы.

Ю. К.: На чем мы там остановились?

М. Н.: Остановились на Булгакове. Там есть такая штука: обидели –

написал… Товарищи, ну и что! Что в этом такого? А потом погром и по-

жары, и все эти ее летания на метле только за то, что написали плохую

рецензию.

Я понимаю, что обида – это чудовищно злющая сила. Больше того,

обида – это вообще страшная сила. В Советском Союзе масса людей счи-

тали себя непонятыми и обиженными и держались на этом всю жизнь!

И то, что его не печатают, и все это сносилось на происки жуткого режи-

ма – здесь совсем не это. Обида.

Ю. К.: Тридцать лет назад сидел у тебя на кухне, ты говорила, что

с обидой жить нельзя.

М. Н.: Нельзя.  Пастернак  абсолютно  прав,  что  писал  о  природе

с восхищением. И он абсолютно прав, что вокруг него природа распуска-

лась, шевелилась и увядала снова, и что этот клубок восхищающих вещей

никогда не убывал.

Ю. К.: А «Доктор Живаго?»

252

М. Н.: «Доктор Живаго» мне не нравится. Он мне не нравится по са-

мым простым соображениям: я считаю, что он плохо написан. И ничего

с этим поделать нельзя. Очень хорошо написан роман «Обломов», очень