«Учитывая заслуги перед нацией… проявленное истинно американское мужество… подвиг… фирма «СС» предлагает… в классе «Д» на льготных условиях… кавалеру трех орденов «Астра»… почетному члену… Эдварду Стоуну, астролетчику… работу…»

Класс «Д»… Это было хуже смерти. Из астролетчиков – сразу в «мусорщики». Чудом выбравшись из одной «канавы времени», Тэдди попал в другую, еще более глубокую.

Впрочем, не он один. Ведь со Свэном была такая же история. И со многими другими. Их выбросили, как отслужившее тряпье.

Но Свэн никогда не терял присутствия духа. Он был весельчак и задира наперекор всему. «Мы уже наполовину ангелы, Тэд, – любил он повторять. – Я не понимаю только одного: почему мы еще не совсем ангелы. Даже самоубийца не решился бы сесть в такую колымагу, как наши тральщики. По этому металлолому давно плачет свалка. Весь вопрос в том только, кто раньше – я или ты…»

Первым оказался Свэн…

– Ты чего, уснул?

– Что?

– Я говорю, еще виски?

Тэдди удивленно посмотрел на опустевшую рюмку и кивнул.

Клаус отошел к стойке. Тэдди рассеянно смотрел на его могучую белую спину, на сильную короткопалую руку, в которой золотой рыбой светилась бутылка.

– Слушай, Клаус, это правда, что ты тоже был звездолетчиком?

Звякнули фужеры. Красное одутловатое лицо Клауса было теперь рядом.

– Кто тебе сказал?

– Ребята…

– Свэн. Он один знал. Нет, мальчик, я не был звездолетчиком. Тогда еще не думали о звездах, хотя и называли нас громко – «астронавт».

Бармен отпил глоток из своей рюмки, тяжело оперся о стойку. Взгляд его скользил мимо Тэдди куда-то к шахматным клеткам столиков, в полутьму зала.

– Нет, мальчик, я не был звездолетчиком. По крайней мере, таким, как ты. Но человек, которого тогда еще не звали дядюшкой Клаусом, однажды впервые в мире вступил на зыбучий песок Марса…

– Постой, постой… Ведь Гарольд Митчэлл…

– Вот именно, мальчик, Гарри Митчэлл. «Техасская горилла в марсианских песках…»

Тэдди привык ко всему, но это… Кряжистый, длиннорукий гигант в форме ВМС, ослепительная улыбка, дерзкие глаза и сигарета в углу рта. И еще кровавое, неземное сияние песков, плотная черная тень за фигурой в нелепом допотопном скафандре, лишь отдаленно напоминающем очертания человеческого тела, и за квадратным стеклом гермошлема все та же белозубая улыбка и те же глаза. Эту фотографию Тэдди вырвал из «Истории космонавтики» и повесил над своей койкой в училище, за что получил три наряда вне очереди.

– Не похож?

– Слушай, Кла… Митчэлл, но…

– Не надо, сынок. Гарри Митчэлл давно умер, теперь есть дядюшка Клаус. Так зовут меня пилоты, которые иногда забегают на мой огонек, и мне нравится мое новое имя.

– Хорошо, Клаус, но как это случилось?

– Мы прилетели на Марс, ничего толком о нем не зная. Мы спешили обогнать русских, первыми поставить свой флаг над марсианскими пустынями. А пустыни оказались коварными…

– И что?

– Хрустальная пьявка.

– Но это же ерунда! Десять уколов Б-5 через каждые 20 минут, и все в порядке!

– Это теперь ерунда. А тогда еще не было Б-5. Тогда даже простая шизофрения была неизлечимой болезнью.

– Тебя списали?

– Конечно! Кому я был нужен такой?

– Но ведь теперь…

– Ты же сам говоришь: Б-5. Правда, чтобы вернуть меня в действительность, потребовалась чуть ли не цистерна этой гадости.

Что-то тревожило Тэдди во время разговора, что-то неотступно стояло перед глазами, но он никак не мог сосредоточиться, поймать это слово – или цифру? – нет, слово и цифру… А какая разница, ведь перед ним живой Гарольд Митчэлл!.. Живой? И словно лопнула матовая пленка, скрывающая подпись под фотографией в «Истории космонавтики»: «Гарольд Митчэлл, родился в 1968 году… умер в 19…»

– Слушай, Клаус, но…

Замешательство пилота не ускользнуло от Клауса. Несколько секунд он, словно оценивая, пристально смотрел на Тэдди, потом махнул рукой и, чуть косолапя, подошел к диораме.

– Ты видишь это небо?

– Ну, разумеется, вижу. Пока.

– Ты видишь эти красные огоньки?

Вот красных огоньков Тэдди не заметил. А их было много, этих огоньков. Они были рассыпаны по всему небу, целыми роями облепляли планеты, неровными пунктирами тянулись от Земли к звездам и часто-часто мигали, словно предупредительные маяки.

– Каждый такой огонек – это человеческая жизнь, отданная космосу. Это – могила космонавта, вернее, флаг над его могилой. Раньше я записывал всех, но кому нужны толстые тетрадки с перечислением фамилий? Да и важны ли вообще фамилии?

Огоньки краснели среди звезд, словно капли крови. Тэдди смотрел на них завороженно: алые брызги жили какой-то своей гордой и вечной жизнью.

– Вот здесь, на Марсе, у Малого Сырта, тоже горит огонек. Видишь? Так вот это – могила Гарри Митчэлла…

Тэдди допил рюмку залпом, одним глотком. В груди что-то сладко заныло и сжалось.

– Послушай, Клаус, у меня голова идет кругом. Я ничего не понимаю. Умер или не умер Митчэлл?

– Прости, Заморыш. Просто дядюшке Клаусу иногда ужасно хочется говорить красиво.

Клаус отошел от диорамы и снова оперся о стойку.

– Сам понимаешь, после этой хрустальной пьявки я практически перестал быть человеком. В то же время, когда мое бренное тело перевезли на Землю, душа моя витала в иных мирах. Ты, наверное, читал в учебниках, как это бывает. Сейчас есть Б-5, а тогда даже не знали толком, что со мной стряслось.

Клаус помолчал. Взгляд его снова блуждал по столикам.

– Надо мной, то есть над грешным телом моим, бились лучшие медицинские умы. Наконец один профессор, имени его не помню, предложил меня ликвидировать.

– То есть как?

– А так. Гуманно, безболезненно. В целях защиты человечества от неизвестной инопланетной инфекции. У него была теория, что раньше Марс был населен, а потом все живое вымерло от какой-то эпидемии. И что я вот эту самую эпидемию подхватил…

– Чушь какая…

– Чушь не чушь, а после некоторых колебаний с ним стали соглашаться. Можно ли, говорили они, из-за одного человека, который и так, по сути дела, мертвец, жизнью всего человечества рисковать? Так-то, мальчик.

Клаус только сейчас заметил, что рюмка у пилота пуста, достал бутылку.

– Тебе с содой?

– Нет, лучше цейлонского грога.

– Ну, хорошо. Пей. Так вот тогда-то и умер американский астронавт Гарольд Митчэлл, а в одной из частных психиатрических клиник появился безвестный полутруп по имени Герман Клаус.

– Как же это удалось?

– Мои ребята знали обо всех этих медицинских дискуссиях. Славные ребята, они не верили ни в бога, ни в черта, они тащили меня на себе с Малого Сырта и не бросили здесь, на Земле. Они выкрали меня из изолятора. Ну а когда наконец появился Б-5, удалось откачать…

– Подожди, Клаус, ведь Б-5… Сколько же ты пробыл в психиатрической клинике?

– Считай сам.

Тэдди попробовал посчитать, но не смог: от смеси грога с виски шумело в голове, и он никак не мог вспомнить, в каком году состоялась первая посадка на Марс. Он виновато улыбнулся.

– Двадцать лет, мальчик. Двадцать лет, как одно мгновение. Гарольд Митчэлл уснул на Малом Сырте, а через двадцать лет в клинике под Гамбургом проснулся Герман Клаус.

– Но ты же мог объявиться, сказать, кто ты!

– Зачем? Ну, была бы сенсация, репортеры вцепились бы, как гончие в кабана. А потом? Я долго думал об этом, сынок. В космос меня бы уже никто не пустил, а на Земле мне и так все опротивело. И я решил сделать такой вот голубой приют для себя и для вас, космических бродяг. Ведь я знаю, как тошно бывает на Земле после молчаливого космоса – вокруг шум, толкотня, все куда-то бегут, кусаются, лягаются, грызут друг другу глотки. А у тебя за спиной – могилы, могилы, могилы… И была еще одна причина, сынок. Но о ней знают только два человека на свете. И больше никто никогда не узнает. Налей еще, Клаус.

– Не много ли?

– Налей.

Все медленно-медленно отодвинулось вдаль: и белая шапочка Клауса, и радуга бутылок на стойке, и темное дерево стен, и даже красные огоньки на небесной карте – все стало маленьким и нереальным, словно смотришь в перевернутый бинокль. Гулко зазвенел причальный трап под магнитными присосками подошв, и чей-то ломкий баритон крикнул в самое ухо: «Трави, Заморыш!» Ослепительно, вполнеба вставала Земля над воронками лунных кратеров, а он никак не мог застегнуть ремни сиденья, потому что они извивались и противно пищали: «Вашей жизни угрожает опасность!»