— Ну и пусть слышат. Пусть весь мир знает. Лично я во всяком случае точно собираюсь спеть сегодня арию.
И вот, в день, когда самки наскакивают сами, Сэмюэль С отправился на прогулку, в результате которой с письмом в кармане вскочил на трамвай. Он насвистывал, так как вдобавок получил и чек из Амстердама. Явившись к месту рандеву, он щелкнул каблуками, и они отправились, как было договорено, лесистыми склонами Каленберга на вершину, смотреть на Вену с высоты птичьего полета. Где она сказала, когда он поправил пару огрехов ее речи:
— Я знаю, что вы думаете. Вы думаете, я глупая.
— Я ничего такого не говорил.
— Вы так отворачиваетесь, будто ничто на свете для вас не новость. К вашему сведению, я прочитала всю мировую классику. И по-моему, все это гнилой отстой.
— Пожалуйста, продолжайте.
— Еще я прошла курс по психологии. Так вот, у меня есть-таки для вас новость. По-моему, это тоже отстой. Только не надо так ухмыляться. И все эти великие французские соборы, которые, по-вашему, просто ах, — по-моему, тоже гнилой отстой. По мне, так простая честная автозаправка куда круче всех этих витражей вонючих.
— Пожалуйста, продолжайте.
— Не особо-то заноситесь с этим вашим «пожалуйста, продолжайте».
— Серьезный случай. А ведь французские соборы — это действительно красиво. Или вы меня дурачите.
— Делать мне больше нечего, дурачить вас.
— Ладно, я вот что вам скажу. Вы самая типичная американочка-студентка, девчушка-хохотушка, из тех, что болеют за свою футбольную или баскетбольную команду и ни в коем случае не желают походить на маму с папой. Подрастете, поумнеете и тогда увидите, что многое обернулось именно так, как вы были уверены, что не обернется.
— Ах-ах, старый мудрый дедушка. Так навсегда в студентах и застряли. Живете на чужие подачки, сами говорили. Лазите по библиотекам, науку двигаете — далеко-далеко. Таким, как вы, без этой колыбели культуры ни туды и ни сюды. Почему не возвращаетесь домой. Назад в Штаты. Сами знаете почему — потому что не выдержите конкуренции. Глазом моргнуть не успеете, как вылетите в трубу.
Сэмюэль С не справился со слезами. Градом хлынувшие из глаз, словно булыжники под гору. Не рукавом же, в самом деле, утираться. Голос ее доносился издали, смутно, как плеск прибоя, когда и ветер светел, и моря речи, и сон далече. Тут ее губы произносят с участием:
— Ой, простите. Не хотела вас так обидеть. Я просто шучу.
Веснушчатый нос Абигейль. Небольшие карие глазки. Широкий рот. В улыбке являющий миру подлинно нетронутые красоты. Когда она вставала, хотелось увидеть то, что скрыто. Сейчас она сидела. А Сэмюэль С вставал.
— Вы посрамили меня.
— Да ну, еще чего.
— Да-да, именно посрамили, победа за вами. Сам напросился. Ладно, мне пора.
— Не уходите.
Сэмюэль С вновь нахлобучил кепи. Махнул рукой официанту, «герру оберу», устремившемуся, колыхая исполинским черным брюхом, смахнуть в черный бумажник-складень купюру, которую Сэмюэль С кинул на стол со словами, что сдачи не надо. Обер, черная туча, блеснул улыбкой, поклонился и исчез. Сэм С медленно стянул со спинки стула курточку и глянул на Абигейль.
— Не хотите, чтобы я уходил.
— Нет, не хочу, чтобы вы уходили.
— Прежде ни у кого не хватало духу мне это сказать. Тем не менее я ухожу. Всего хорошего.
Волоча коричневую курточку по галечке между столами, Сэмюэль С покинул солнечную террасу, взошел, миновав древнюю церковь, по ступенькам к дороге и сел в тесный прокаленный автобус, помчавший его, фырча и трясясь на ухабах серпантина, в тенистый сонный городок Гринциг. Где через дорогу под навесом дожидался венский городской трамвай. Сэмюэль С опустился на жесткую, облегающую ягодицы скамью, стиснул руками колени и попытался подавить тупую боль в спине. Как протянуть целых двадцать четыре часа до встречи с герром доктором завтра в пять. Зануда. Мудозвон. За неимением побед размяк и разжирел на неудачах. Один как перст посреди большого круглого нуля.
На другом конце трамвайного маршрута, в сияющем подземном вестибюле Сэмюэль С двинулся через пустынную ширь, так напомнившую ему Америку. И в самом центре, в мельтешении торопящихся на обед и с обеда венцев, в лязге и визге прибывающих и отъезжающих трамваев, боль резанула по почкам так, что он вскрикнул. Машинально схватившись за бумажник и кошелек с мелочью. Крепко их придерживая, по чудом раскрывшемуся в толпе проходу устремился на негнущихся ногах прямо в мужской сортир.
Пульс чересчур учащен для подсчета. Разбрызгивая по лицу воду, ловя ртом воздух, Сэмюэль С унял панику, согнул-разогнул ноги в коленях, выпрямил спину, опять перековылял через мраморную пустошь и кое-как втащил себя на эскалатор. На улице прошептал адрес и слился в такси. Как дикобраз, лишившийся иголок.
Укрывшись за четырьмя зашторенными окнами, Сэмюэль С наполнил ванну и поставил себе градусник. Из чащобы читанного по врачеванию вычленилась чертова куча болячек. Что за чума нечаянно прикончит. Дрожащей рукой вынул термометр, увидел красную черту на тридцати девяти, выронил, и тот разбился о ботинок. Хоть бы разочек чудом удержаться на уступе. Попробуем подойти к стене и на руках повиснуть на вешалке для пальто. Тик-так, тик-так, две минуты. Третья. Это как дверь. Всегда открытая. Ступишь в черный проем всего лишь шаг, и шиш вернешься. Скользишь, проваливаешься без ступенек, падая во мрак, и вспоминаешь прожитую жизнь, на каждом этаже жалуясь, поминая по именам тех, кого знал дольше. У них были руки и волосы, которые ты трогал, когда они сидели рядом, просто сидели, а ты — еще ребенок, и было ли так, чтобы к тебе прикоснулись, обняли, сказали, ну не капризничай, малыш, ну все же хорошо, все в порядке.
Вопль с площадки. Сэмюэль С остолбенел на своей дыбе, в дверь молотили. Отчаянный голос Агнес. Агнес-психогенез.
— Герр С, герр С, что вы делаете. Вы зальете дом, вода на лестнице.
— Их штербе [6]. Я умираю.
— Сначала выключите воду.
Вода из ванны ровным каскадом через края. Сэмюэль С озадаченно провожает взглядом полновесный поток, поспешающий по коридору и под дверь. Личный дунайчик. Промочивший ковер и вытекающий через парадный подъезд. И собравший на тротуаре кучку прохожих, которые с нескрываемым шаденфройде [7] веселятся и разве что по плечам друг друга не хлопают. Когда Сэмюэль С высунулся, вооруженный тряпкой, а за ним Агнес-психогенез тоже с тряпкой, только нацеленной ему в загривок, толпа расхохоталась. Он был исцелен. Тотчас же, мгновенно.
После дневного водевиля страх выселения всю ночь гонял Сэмюэля С по узким дымоходам, где он панически сучил сапогами, ссыпая со стенок слоистые струпья сажи. Чтобы в четверг проснуться и с боем брать каждую минуту до заветных пяти вечера. Потом с пятиминутным запасом по извивам узкой тенистой улочки, пульс бешеный, температура неизвестна. Мимо серой каменной церкви, где летом прохладно. Блеск ласковых лучей сквозь мреющую дымку. Шаг в ворота, меж исполинских дубовых створок. Через мощенный брусчаткой дворик мимо фонтана; из открытой двери прачечной клубы пара. Темная мрачная арка со статуей Пресвятой Девы. Красногубый благостный лик под синим капюшоном, и горит свеча.
Сэмюэль С одолевает сорок шесть ступенек, при каждом шаге рукой помогая колену. На третьем этаже большая дверь. Он громко постучал, вступил в прохладные покои и повесил кепи на крюк. Поворот стеклянной ручки, и за следующей дверью герр доктор сидит за столом. Кивнул. В одной руке опасно отточенный карандаш, другая покоится на желтом листе бумаги. За двумя большими, чисто вымытыми окнами тенистый зеленый сад, белые каменные статуи под деревьями в окружении самшитовых зарослей, и два сизых голубя терзают беззащитный жасмин. Самое место для редких игр тихой девочки в белых перчатках.
— Добрый вечер, герр С.
— Док, ну и ну. У меня звенит в церебеллуме [8].
