— Сэмми, о чем ты думаешь, все молчишь.

— Воображал себя председателем банка с уставным капиталом миллиард долларов.

— А если бы я пришла просить ссуду.

— Я бы дал.

— И ведь дал бы. Чем все кончится, Сэмми.

— Кончится, и все тут.

— Во мне как будто нутро вверх тормашками. Хоть что-нибудь посоветуй.

— А что ты хочешь услышать.

— Все ли в порядке. Со мной.

— Какая разница, что я скажу.

Абигейль поднимается на ноги. Сжимает кулачки. Треугольник мягких темно-каштановых волос в основании живота, подушечка, куда можно было бы преклонить голову.

— Хрен надутый. Никому чтобы ни слова.

— Думаешь, есть о чем поведать.

— Никому ни слова, и точка. Я знаю, до чего все эти психиатры любят в дерьме копаться. Хлебом не корми. Развратники.

— Ты так считаешь.

— Я так считаю.

— Минуту назад ты просила помочь.

— Да, только вы помочь не можете. Брать — это да, а вот давать. Я вас пугаю, правда же. Если хотите услышать что-нибудь новенькое, так вы тоже начинаете меня пугать. Может, я психованная, но вы просто чудовище. Вы обо мне ничего не знаете. Ничегошеньки. Зарубите это себе на носу. Что, зарубили.

— Зарубил.

— Очень хорошо. Небось думаете, у меня с отцом что-то было.

— Я ничего не говорил. Зарубил себе на носу, что ничего о тебе не знаю.

— Вот именно. Не знаете. Потому что мы с папой любим друг друга. Господи, Сэм. Боже мой. Пожалуйста, у тебя не найдется чего-нибудь выпить. Пожалуйста.

Сэмюэль С в простыне идет в ванную. Переступает через четырех муравьишек, разведывающих обстановку вокруг крошки, оставшейся от сосиски, которую он сжевал, бултыхаясь в ванне, шестнадцать куда менее веселых дней назад. Все вместе тянут-потянут, запасают на зиму. Я запускаю руку в дверцу под раковиной, шарю в литом коробе пьедестала с такой опаской, словно оттуда может выскочить змея.

Абигейль тянется за стаканом виски. Соприкосновение рук. Подносит стакан к губам и залпом выпивает. Протягивает за добавкой. Сэмюэль С наклоняет бутылку (кисть руки, как положено, сверху) и наливает. Она запрокидывает голову. Стакан пуст. Утренний свет дрожит в ее слезах.

Сэмюэль С сидит, при нем одно брюхо, в остальном сорок раз банкрот. Абигейль перегибается, младые перси ходуном, пустой стакан ставит на стол. Широкая темная бровь воздета, губы сжаты, подносит руку к виску и наматывает на палец прядь волос. Держа колени сомкнутыми, слезла с кровати. Достает из переметной сумы нижнее белье. Расправляет комбинацию легкого черного шелка. Оборачивается к Сэ-мюэлю С:

— Не смотрите.

Слышен гудок с ближней фабрики. Семь утра, в это время сквозь заклеенные окна всегда пробивается странный запах — то ли яд, то ли парфюмерия. Гудит огонь под чугунами, будит дымоходы. Стоя в замшевых сапожках перед облезлым зеркалом, Абигейль продирает гребень сквозь спутавшиеся пряди. Берет свою торбу, перекидывает через плечо ремень и останавливается в дверях, возле косого солнечного луча, в котором пляшут пылинки.

— До свидания. И прошу прощения за укус.

— Вы знаете, что надо сказать кондуктору.

— Знаю. Айнмаль цур опер, битте [11].

— Зер гут.

— Жалко, нерадостные получились посиделки. Я пришлю вам открытку. Ну… Ладно, фиг с ним. До свидания.

Сэмюэль С варит на кухне чашку кофе. Опершись у плиты локтями на деревянную доску для рубки мяса. В краях совсем иных пластая мысленно лук и чеснок и отбивая конину, чтобы стала мягкой. Вот-вот, и неудача точно так же есть отбивная из косных принципов. Расставание с тем, что слишком хочешь удержать. Сказать останься всегда слишком поздно. Она захлопнула бы сердце перед самым носом.

В старые добрые времена имелись друзья, к которым можно было зайти вечерком в субботу, оттаять, вернувшись с холода этого мира.

Понедельник прохладный, облака высокие, свет солнечный. Вспоминая, как уютно прижимался к ее попке, Сэмюэль С принимает ванну. Вода подступает к груди и периодически заливает уши. Тщательно промыв и высушив рану, двинулся пешком на восток за три мили вдоль речки Вьенны, незримо струящейся в своем бетонном русле и пропадающей под Нашмарктом. Мимо Оперы по запруженной толпами Кертнерштрассе. И в кафе, где так еще недавно встретил Абигейль. Там взял кофе и кипферль.

В три часа дня позвонил графине. Та заявила, что у нее нет сил с ним ругаться. Сэмюэль С сказал, что перезвонит точно в это же время. Через год. Когда колокола били четыре, сел в семьдесят первый трамвай, круживший по улочкам с фамилиями философов. Из окна трамвая проблеском вид сквозь ворота парка Бельведергартен на белые тропинки, аккуратные живые изгороди и ровные газоны. Эх, надо было заронить в Абигейль семя.

Во вторник девятого августа Сэмюэль С входил во двор дома герра доктора. Тихо моросил дождик, начавшийся накануне, когда он бродил по кладбищу Централфридхоф. Торжественно наплывал вечер, и отовсюду виднелся далекий купол крематория. Сэмюэль С гулял по пустым тропинкам еврейского уголка, прошел мимо развалин синагоги, щербатых от обстрела, обходя воронки от снарядов среди гладких гранитных надгробий. Постоял под дождиком, наблюдая, как две женщины возводили стенку, замешивали цемент, клали кирпичи сильными загорелыми руками с засученными рукавами, временами слизывая с носа дождевые капли. Такая жена может горы свернуть. Или мужнину шею. А потом в день поминовения усопших купить цветы на одном из лотков, выставленных полумесяцем перед массивными воротами, и возложить букет ему на могилку. Чтобы в итоге упокоиться на этой же квадратной миле смерти, где могилы зарастают кустами, а от гниющих деревянных крестов не остается вовсе ничего. Как это только люди научаются — снимать с противника исподнее и продавать ему по ниточке обратно.

Попав в поле зрения докторовой консьержки, которая бдела с желтоглазым котом на коленях, поглаживая его по курносому носу и поглядывая в свое окошко, Сэмюэль С приветственно щелкнул по козырьку кепи. Статуе Пресвятой Девы у подножья лестницы он сказал гезундхайт [12], снова приложил палец к козырьку и услышал неодобрительное цоканье языком из открытой двери прачечной во дворе. Вена построена из камней, проложенных глазами.

Перед дверью герра доктора секунду помедлить. Вот, донес все-таки — мощнейший такой сон с зажженным фитилем, болтающимся сзади. Взрывной силы озарение. В котором местом действия была платформа вокзала Нордбанхоф. Место как место, для сновидения не хуже любого другого. Ух, заражу герра доктора моими мурашками, — а вот и он, стоит себе у окошка, в садик, понимаете ли, смотрит.

— Что такое, док. Почему вы стоите. Обычно вы сидите за столом. За вами что, из сада кто-то шпионит. Говорят, на венских врачей, которые завышают расценки, охота объявлена.

— Садитесь, герр С.

— Конечно, док. Сегодня я вам кое-что сброшу. А то с субботы крутится и крутится подле варолиевого мостика, а теперь так и девятый с пятым нервы забивает. Да вы помните, это те самые, что на лабораторках вы у налимов выковыривали. Ну, док, свершилось. Впервые в жизни мне предложили перепихнуться, причем без всякой привходящей лабуды. Целую ночь перед носом сиськами трясли. Док, вы слушаете. Еще у меня для вас мощнейший сон. Да что такое, вы чем-то озабочены. Закурите сигару. То есть вам это по карману, с гонораров-то.

— Герр С.

— Вас ист, док.

— Я предпочел бы, чтобы вы не говорили со мной по-немецки. Герр пациент.

— Погодите-ка, док, что-нибудь не так.