«Во дворе Алла тоже всегда была заводилой, – вспоминал Евгений Борисович Пугачёв. – Я-то был маменькиным сынком, а она, наоборот, всегда общалась с местной шпаной». В районе Крестьянки на местную молодежь наводил страх парень по кличке Джага. (В молодежном журнале тут уместна была бы шутка про то, что Россия – родина регги, и дальнейшее дымное развитие этой темы, но это не наш жанр.) Кроме неприятной внешности, Джага славился еще и как обладатель «финки» – финского ножа, воспетого всей блатной лирикой. Но даже с вооруженным Джагой Алла разговаривала достаточно дерзко. Возможно, после этих диалогов у нее дрожали руки-ноги, но своей смелостью она всех поражала. Не зря ее любимым писателем в детстве был Аркадий Гайдар.

За крутой нрав Пугачёвой в округе было присвоено прозвище «фельдфебель». Когда кто-то из дворовых мальчишек отпустил дурацкую шутку насчет одноглазого Бориса Михайловича, Алла подошла к нему и негромко произнесла сквозь зубы: «Ну, теперь ты узнаешь, как жить без глаза…». Размахнулась и что есть силы ударила по лицу обидчика ее отца. С тех пор тот старался больше не сталкиваться с «этой психичкой Пугачёвой».

Как все девушки шестидесятых, она была чуточку влюблена в актера Олега Стриженова, из актрис ей нравились Одри Хепберн и Джина Лоллобриджида. Алла обменивалась с подружками открытками, фотографиями кумиров. Как все девушки всех времен, она вела дневник. Потом в момент какой-то мимолетной печали предала его огню. Вряд ли стоит сожалеть об утраченных письменах, выведенных быстрым и гладким почерком Пугачёвой в нежном возрасте: с точки зрения истории культуры они ценности не представляли. Такие дневники – всего лишь рукописная «кардиограмма» момента.

До старших классов в свободное от музыки и прогулок время Алла придумывала модели платьев. Она рисовала их на бумаге – очень старательно, цветными карандашами, тщательно изображая каждую сборку. И все это тоже пропало, увы. В противном случае Валентин Юдашкин получил бы немало источников для вдохновения.

Сама Пугачёва не раз рассказывала, что в подростковом возрасте у нее открылась вдруг странная аллергия – на цвета одежды. Просто буквально цветобоязнь:

«Я ничего не могла надеть, кроме черного. Это было ужасно. Школьная форма меня как-то спасала. Но не та, которая продавалась в магазинах. Приходилось подыскивать какой-то специальный материал и шить у портнихи. Каждый лоскуток проверяли – нет ли у меня на него аллергии. Как правило, от зеленого, красного, голубого меня начинало трясти. Надену платье, пять минут похожу – и впадаю в полуобморочное состояние, голова холодным потом покрывается.

Сколько врачей вызывали! Они заявляли, что это, конечно, аллергия, но какая – непонятно. Я все время говорила: „Мама, вот если б можно было стать знаменитой и поехать в другую страну, хоть на край света, чтобы вылечиться, как бы я была счастлива". Мама плакала и отвечала: „Ничего, девочка. Можно и из черного кофточку сделать!". И стала я свои черные вещички носить так, чтобы все думали, будто у меня полно нарядов, но я их просто не хочу надевать. Учителя спрашивали: „Что ж ты на вечер в такой одежде пришла?". Знали, что у меня родители достаточно обеспеченные. Так я еще порву на себе что-нибудь нарочно. Пусть все думают: какая же неряха, ведь может прилично одеться, а вон что на себя нацепила. Это была первая и самая сложная роль в моей жизни – изображать взбалмошную, счастливую и богатую…».

Вряд ли выстраивание такого образа было глубоко продуманным. Хотя, что касается «взбалмошности», тут многие современники соглашаются. Вера Александровна Петровская, классная руководительница героини, припомнила историю: «Она с мамой Зинаидой Архиповной что-то не поделила. Ну, не то, что не поделила… То ли домой вовремя не пришла, то ли что… Мама как-то ее за это ущемила. И Алла в знак протеста ушла из дома. Для мамы, которая за ней всегда следила, это был серьезный удар. На следующий день Зинаида Архиповна прибежала в школу. Спрашивала у ребят, где Алла. Я ходила к ним домой, успокаивала ее. А потом Алла нашлась. Как выяснилось, она чуть ли не в подъезде всю ночь сидела. Алла вообще была с характером девочка».

(Кстати, Вера Александровна – мама Ирины Петровской, известной журналистки и телекритика.)

Одноклассница и подружка Аллы Елена Белова описывала не менее увлекательные истории: «По вечерам мы ходили впятером гулять по набережной. Бывало, какие-то мальчишки начинали к нам приставать. Это, конечно, было не то, что сейчас. Но мы, тем не менее, опасались. И когда такая шайка на нас надвигалась, мы выпускали вперед Алку. Она ставила волосы дыбом, делала дебильное выражение лица, начинала хромать, сама подходила к ним и дурным голосом спрашивала, сколько времени или как пройти в библиотеку. Мальчишки в ужасе шарахались от нее. Это был целый концертный номер. Она доводила нас просто до истерики. А Ленка однажды от смеха даже описалась. Еще мне запомнилось, как на переменах Алка нам рассказывала, где она родилась. Один раз она родилась в Америке, другой раз – где-то еще. Мы знали, что это неправда. Но не слушать ее было невозможно».

Остановись, мгновенье! Пожалуй, это самая ранняя датировка Пугачёвских фантазий. Пока лишь спонтанное, трогательное девичье привирание. От «крестьянской» Америки до космоса с его сигналами пройдет несколько эпох. Но первые позывные раздались тогда, в школьных коридорах, где разносился запах кислых щей.

Лет с двенадцати она начала писать стихи и песни. Было у нее, например, такое трогательное произведение:

Мелодия этой песенки подозрительно напоминала романс «Я встретил вас», но это Аллу не сильно смущало.

Еще одна ее песня повествовала о некоей романтической девушке: «А в нашем подъезде Ассоль живет…». Непростые, драматические отношения с окружающим миром складывались у этого персонажа. Хоть она и была Ассоль, но все называли ее просто Аня… Что ж – потенциальный подростковый хит.

Родители приносили домой пластинки: Утесова, Шульженко, Эллу Фицджеральд – все, чем была богата фирма «Мелодия». Однажды кто-то дал Алле послушать пластинку французской певицы. Алла сначала даже не прочла толком, как произносится ее имя. Завела трескучий черный диск и обомлела. Женщина вибрирующим прокуренным голосом пела: «Non je ne regrette rien…».

«Эдит Пиаф» – прочитала Алла, поднеся к глазам обложку. «Я ни о чем не жалею».

Скорее всего, это была пластинка, изданная в Москве в середине 1960-х: песни Пиаф перемежались рассказами о ней Натальи Кончаловской (жены Сергея Михалкова, мамы Никиты и Андрона).

Интересно другое. В 1997 году, когда Пугачёва будет готовиться к конкурсу «Евровидение», она запишет три варианта песни «Примадонна» – на русском, английском и французском. Последний почти никто не слышал. Но именно благодаря французской версии можно ощутить буквально генетическую связь двух могучих «П».

В интервью журналу «Советская жизнь» в 1977 году Пугачёва сказала: «…Идеалом для меня была и остается Эдит Пиаф… Слушая ее песни, я постоянно ловлю себя на ощущении, что это моя мать – насколько я понимаю, что она делает, что она хочет сказать, мне это так близко, что просто мороз по коже…».

Алле было четырнадцать лет, когда Бориса Михайловича посадили на три года за хозяйственные злоупотребления. Это случилось в расцвет эпохи Хрущева, в 1963 году, когда власти вдруг рьяно принялись чистить ряды хозяйственников.

Борис Михайлович был тогда директором по сбыту Талдомской обувной фабрики. Все детство Аллу сопровождали терпкие запахи кожи: отец то и дело приносил с фабрики какие-то кусочки. К нему приходили сослуживцы, они раскладывали эти куски на столе и о чем-то подолгу говорили. Зинаида Архиповна только успевала подносить им чай.