— Ася, Асенька… — одной рукой, обнимая, он закрыл мне ухо, поэтому его голос доносился приглушенно, я попыталась, отстранится, потому что как бы я не была рада наконец встретится с ним, дышать мне всё же хотелось. Не скажу, что я в этом сильно преуспела, но вздохнуть всё же удалось. Он стоял, не ослабляя объятий, я только чувствовала, как сильно вздымалась его грудь, будто после быстрого бега, когда лёгкие саднит от нехватки кислорода. Он был такой большой, тёплый, родной. Мне показалось что он окаменел, но, когда я всё же попыталась двинуться, от того что всё тело стало покалывать, мужчина наконец отпустил меня, — я опасался, что ты умерла… — его физиономия была одновременно растерянной и счастливой.

Меня вдруг заколотило, я оттолкнула его и принялась собирать рассыпавшиеся пирожки. Да как у него язык поворачивается вообще про это говорить! Сбежал, бросив меня на растерзание тем негодяям, а когда всё же возвратился за мной, принял как данность, что меня нет и ушёл обратно, сюда, а тут вдруг лезет обниматься!

— Ася? — он присел рядом и взялся помогать мне. Я нервно повела плечом, — Ася! — я категорично закрыла его рот ладонью.

— Я сейчас не буду беседовать. Я зла, — написала я ему записку и вернулась к готовке, пора было ставить в духовку другой противень.

Герман уселся на стул, стянул один готовый пирожок и взялся грустно его нюхать. От этой картины мне сделалось смешно. Эдакий большой дядька, гора мышц, печально созерцает итог моего кулинарного творчества, изредка поднося его вплотную к носу, и вдыхает его аромат. Но веселиться я себе не позволила. Я должна на него злиться! Я теперь могу на него злиться… Господи, как хорошо! Он рядом, и я могу на него злиться, могу с ним радоваться, да я теперь всё могу! Как же мне было плохо без него! Казалось бы, что такого? Почти чужой мужчина сидит на стуле, рядом, а я вдруг оказалась самой счастливой на всём белом свете, всё видится мне замечательным, да я горы готова свернуть. Пусть он меня не любит, пусть я ему никто, но ведь он вот, я могу его коснуться, спросить и услышать, что он мне ответит. Я могу быть рядом.

Картина, наверное, была эпическая, я, поставив следующую закладку в плиту, стояла, прислонившись спиной к столу и сжав у груди полотенце. Веки мужчины были прикрыты и он, лукаво, поглядывал на меня сквозь длинные ресницы:

— Есть шанс, что ты меня простишь? — этот вопрос вывел меня из размышлений, я упёрла руки в бока и изобразила строгий вид, но не выдержала и просияла. Передо мной был тот Герман, которого я видела в школе: весёлый, слегка саркастичный и всеми любимый. Это была колоссальная перемена. Куда делся тот бирюк, который несколько лет жил в нашей деревне и с которым мы создали ячейку? Кто из них настоящий? И главное, почему произошла эта перемена. У меня похолодело всё внутри. А вдруг он полюбил? Что если благодаря этой неизвестной женщине, он снова сделался таким светлым? Ох, нечистая! Глаза предательски наполнились слезами, я отвернулась и принялась «увлечённо» убираться.

Вдруг я почувствовала, как крепкие ладони обхватили мою талию и прижали к себе, зарывшись в мои волосы, он вздохнул и пробормотал:

— Аська, — я не видела его лицо, но тон, которым он это сказал, был устало-грустный. Тут моих слёз было не остановить. Они закапали, стекая со щёк, как талый снег с весенней крыши, пригретой солнышком. Я подставила предплечье, на котором висело полотенце, чтоб они не долетели до его кистей, мне не хотелось, чтобы он знал, что я плачу, в противном случае пришлось бы объяснять причину этого ливня, вот этого я точно не хотела.

Но тихо плакать у меня не получилось, автоматически шмыгнув, я выдала себя с головой. После чего была быстро повернута и уткнулась носом ему в торс:

— Ты чего это? — внимательные и серьёзные очи настороженно вглядывались в меня, силясь прочитать мои мысли. Когда я встретилась с ним взглядом, стало совсем плохо. Если до этого слёзы лились рекой, то сейчас они превратились в водопад. Я уткнулась ему в свитер и с наслаждением рыдала, изливая всю горечь, накопившуюся с момента его ухода. Я оплакивала жизнь, в селе которая для меня оказалась сказкой, доброй, но нереальной, расставание с тётушкой, своих родителей, брошенных детей, спрятавшихся глубоко в чаще леса, одинокого старика Штольца, погибшего Эрика, Катю, которая никогда не увидит его вновь, и их любовь, Кару, которую Лагерь выжег изнутри, Германа, который любил не меня и свою злую судьбу. Всё это изливалось бурным потоком эмоций очищая и меняя меня.

48

Когда пришел Риши, футболка любимого была насквозь мокрой от моих слёз, а я истерично вздрагивала в его объятьях.

— Эй! Ты что с ней сделал, дубина? Утром, когда я уходил это была улыбающаяся девочка, — он отодрал меня от супруга, усадил на диван и, обняв, принялся гладить по шевелюре, — что бы он не сказал, это неважно слышишь? Он вообще дурак! Ну не плачь. Нет, что ты с ней сделал? Вот чёрт тебя принёс! Ты что сначала ко мне прийти не мог? — меня продолжали сотрясать отголоски рыданий, Герман же стоял потрясённый и беззащитный, переводя взор то на меня, то на Риши.

— Да, что здесь происходит? — в его зрачках зажглись злые огоньки, — допустим, Асе есть, за что на меня обижаться, ты-то что бесишься? Откуда я знал, что она у тебя? И где, прости, я тебя должен был искать? И вообще отпусти её!

— Ну конечно, я рискую ей и собой, привожу её сюда, а он злится непонятно почему, — тон врача сменился на добродушно-ворчливый, он последний раз погладил меня по черепушке и пошёл к барной стойке где я разместила накрытое полотенчиком блюдо, приподняв край он блаженно потянул носом, — м-м-м пирожки! Я с детства их не ел! А с чем они?

Я размазала слёзы по красной опухшей мордахе и написала:

— Эти с мясом, я нашла немного в холодильнике. В духовке с капустой, и ещё буду запекать с яблоками.

— Ася. Я счастлив! — Риши вернулся к созерцанию свежей выпечки, после того как прочёл ответ, — а можно съесть?

— Подожди немного, скоро всё сготовится, вот и сядем кушать.

— А с малиной нет? — моська супруга была очень серьёзной и немного грустной. Я отрицательно мотнула головой и слегка улыбнувшись, развела руками, как бы говоря, что малины-то раздобыть негде.

— А если я достану, сделаешь? — я лишь улыбнулась.

Пока мужчины сооружали пригодную для ужина столешницу, подоспела вторая партия, и я засунула третий противень в печку. Они, негромко переговариваясь, поставили рядом с софой две тумбочки. Я за хлопотами не слышала, о чём они беседовали, хотя надо признать, прислушивалась. По тону я поняла, что Риши за что-то распекает мужа.

— Ася, — голос Кары прозвучал тихо и испугано. Я, тут же бросив всё, подбежала к кровати. Подруга забилась в угол и глаза её были, наверное, размером с блюдце, — кто здесь ещё?

— Кара, это наш приснопамятный друг — Герман, — врач подсел к мулатке и начал привычными движениями щупать подруге пульс и проверять температуру, — сейчас у тебя есть возможность поглядеть на того человека, ради которого тебе пришлось идти пол материка.

За нашими спинами появился Герман, было чувство, что он заполнил собой всё пространство в нише у лежанки, такой он был большой.

— Привет, — лицо его было суровое и настороженное, — почему ей пришлось пройти пол материка? — вопрос был обращён уже к нам.

— Ася встретила её по пути, и Кара помогла ей путешествовать дальше, — через плечо пояснил Риши, — да не пугайся, он ручной — как граната. Милейшее создание если с ним не общаться, — но Кара продолжила таращится и вжиматься в стену.

Я пошла к столу, цапнула пару пирожков и вернулась угостить подругу. Взбив подушку, мы с Риши усадили, и я принялась кормить её, отламывая по кусочку. Мужчины поначалу расположились поодаль, но потом отошли, потому что девушка продолжала затравленно смотреть на Германа.

— Это правда он? — шепотом спросила подруга, когда они сели на топчан, ожидая ужина. Я кивнула, — он красивый, но я его почему-то боюсь. У него такие глаза… синие…страшные…