Элизабет почувствовала, что попала в ловушку. Она не сомневалась, что на эти танцы ее пригласит мистер Уикхем, – и взамен получить в кавалеры мистера Коллинза! Ее живость оказала ей скверную услугу. Однако оставалось только смириться. Счастье мистера Уикхема и ее собственное придется несколько отложить, и приглашение мистера Коллинза было принято со всей любезностью, какую ей удалось найти в себе. Его галантность тем более ее удручила, что она усмотрела в ней намек на нечто большее. Ей впервые пришло в голову, что из всех ее сестер она была сочтена наиболее достойной стать хозяйкой в доме священника хансфордского прихода и, в случае необходимости, занимать место четвертого партнера за карточным столом в Розингсе. Мысль эта вскоре переросла в убеждение, когда она заметила, насколько любезнее он стал с ней, и услышала, как часто он тщится сделать комплимент ее уму и веселости характера. Хотя она была более удивлена, нежели польщена торжеством своих чар, вскоре маменька дала ей понять, что будет весьма довольна этим браком. Элизабет, однако, предпочла пропустить этот намек мимо ушей, так как отдавала себе отчет, какие настояния может повлечь ее ответ. Мистер Коллинз, возможно, все-таки не попросит ее руки, а до того ссориться из-за одного лишь предположения не имело смысла.

Если бы бал в Недерфилде не требовал приготовлений и не давал бы пищи для разговоров, участь младших мисс Беннет в эти дни была бы печальной, ибо со дня приглашения до дня бала противные проливные дожди не позволили им хотя бы разок побывать в Меритоне. Нельзя было навестить тетушку, повидать офицеров, заручиться новостями; за бантами для бальных туфелек и то пришлось послать слугу. Даже для терпения Элизабет погода, воспрепятствовавшая укреплению дальнейшего знакомства между ней и мистером Уикхемом, оказалась тяжким испытанием, и лишь будущие танцы во вторник помогли Китти и Лидии вынести такие пятницу, субботу, воскресенье и понедельник.

До того как Элизабет вошла в недерфилдскую гостиную и тщетно поискала взглядом мистера Уикхема среди созвездия алых мундиров, собравшихся там, она ни разу далее не подумала, что его может там не быть. Уверенность во встрече с ним не поколебали даже воспоминания о некоторых подробностях их разговора, которые, здраво рассуждая, могли бы вызвать в ней тревогу. Она оделась с особой тщательностью и с живейшей радостью приготовилась покорить все, еще не завоеванное в его сердце, с твердой надеждой, что для этого будет достаточно одного вечера. Но единого мига оказалось достаточно, и ее охватило страшное подозрение, что его фамилия была намеренно опущена в приглашении, которое Бингли послал офицерам, и, разумеется, по наущению мистера Дарси. Хотя это оказалось не совсем так, его друг, мистер Денни, у которого Лидия потребовала объяснений, подтвердил, что Уикхема на балу не будет; накануне ему пришлось отправиться в Лондон по делу, и вернуться он не успел. После чего мистер Денни добавил с многозначительной улыбкой:

– Полагаю, никакое дело не заставило бы его уехать, если бы он не пожелал избежать встречи здесь с неким джентльменом.

Лидия не обратила внимания на эти его слова, но Элизабет хорошо их расслышала, и они убедили ее, что мистер Дарси столь же повинен в отсутствии Уикхема, как если бы подтвердилась ее первая догадка. И разочарование настолько усилило ее неприязнь к первому, что она едва сумела ответить с положенной вежливостью на учтивые вопросы, с какими он в эту минуту обратился к ней. Внимание, снисходительность, терпение по отношению к Дарси были оскорблением Уикхему. Она твердо решила не вступать с ним в разговор и отвернулась от него с раздражением, которое не сумела совсем подавить, даже разговаривая с мистером Бингли, виновным в слепой доверчивости.

Однако Элизабет не была создана для дурных настроений, и хотя все ее надежды на этот вечер рушились, обычная живость вскоре взяла верх, и, поведав все свои горести Шарлотте Лукас, с которой не виделась целую неделю, она вскоре с охотой перешла на глупости своего кузена и порекомендовала Шарлотте последить за ним. Однако первые два танца вновь погрузили ее в пучину уныния. Они явились тяжелым испытанием. Мистер Коллинз, неуклюжий и самодовольный, извинялся, вместо того чтобы следить за музыкой, и часто выделывал не те па, даже не замечая этого, и она испытывала весь тот стыд и всю горечь, которые способен причинить в течение двух танцев неумелый кавалер. Миг, когда она освободилась от него, был мигом блаженства.

Затем она танцевала с офицером и повеселела, так как могла заговорить об Уикхеме и услышать, что он нравится всем. Когда настал перерыв в танцах, она вернулась к Шарлотте Лукас и разговаривала с ней, как вдруг увидела перед собой мистера Дарси и так растерялась, услышав его приглашение на следующий танец, что согласилась, не успев спохватиться. Он тотчас отошел, и ей оставалось только досадовать на свою неосмотрительность. Шарлотта попробовала ее утешить:

– Возможно, ты найдешь его приятным кавалером.

– Боже сохрани! Это было бы хуже всего! Признать приятным человека, которого решила ненавидеть! Не желай мне подобного зла.

Когда музыка снова заиграла и Дарси направился к ней, Шарлотта не удержалась и шепотом посоветовала ей не быть дурочкой и не допустить, чтобы благосклонность к Уикхему заставила ее уронить себя в глазах человека, стоящего в десять раз выше него. Элизабет не ответила и заняла свое место в середине залы, поражаясь тому, сколько чести ей придало приглашение мистера Дарси, и читая в глазах окружающих, что они поражены не меньше. Некоторое время они танцевали молча, и ей начало казаться, что молчание это продлится до конца танца, но сначала она твердо решила не нарушать его. Однако тут же ей пришло в голову, что для ее кавалера будет меньшим наказанием, если она заставит его говорить, и тотчас она произнесла несколько слов о следующем па. Он ответил и вновь умолк. После долгой паузы она заговорила с ним во второй раз:

– Ваш черед что-нибудь сказать, мистер Дарси. Я высказала мнение о танце, а вам положено сказать что-нибудь о величине залы или о числе танцующих.

Он улыбнулся и заверил ее, что как бы уже сказал все, что она пожелала от него услышать.

– Отлично. Пока этого ответа достаточно. Быть может, потом я смогу заменить, что балы, которые дают у себя дома, много приятнее ассамблей, но сейчас мы можем помолчать еще немного.

– Так, значит, вы, когда танцуете, разговариваете, придерживаясь правил?

– Иногда. Видите ли, немножко говорить необходимо. Провести полчаса вместе в полном молчании – это ведь странно. Тем не менее для угождения некоторым людям разговор следует вести так, чтобы они могли обременить себя не более чем двумя-тремя словами.

– Вы сейчас советуетесь с собственными чувствами или полагаете, что потакаете моим?

– И то и другое, – ответила Элизабет с лукавством. – Я ведь всегда замечала большое сходство в складе наших натур. Мы оба чуждаемся общества, молчаливы, не склонны говорить, если только не уверены, что слова наши поразят всех присутствующих и будут сохранены для потомства, превратившись в пословицу.

– Мне кажется, тут мало сходства с вашим характером, – сказал он. – Насколько такое описание близко к моему, судить не берусь. Вы же, без сомнения, считаете портрет верным.

– Мне не пристало оценивать свой талант.

Он не ответил, и они вновь умолкли, но после нескольких фигур он заметил, что она и ее сестры как будто довольно часто совершают прогулки в Меритон. Она ответила утвердительно и, поддавшись искушению, добавила:

– Когда вы нас видели там на днях, нам как раз представился случай завести новое знакомство.

Эти слова произвели немедленное действие. Его черты изобразили еще большую высокомерность, но он не сказал ни слова. А Элизабет, пеняя себе за слабость, не решилась продолжать. В конце концов молчание нарушил Дарси, сказав очень сухо:

– Мистер Уикхем наделен такими располагающими манерами, что они помогают ему приобретать друзей, но способен ли он сохранять их, – не столь достоверно.