Вернулся на рацию. Младший лейтенант Зайков спрашивает:
— Водки не нашел?
— Нет, — отвечаю, — несли солдаты ящик, вот выпросил бутылку.
— Давай, открывай, выпьем.
Я открыл бутылку, налил понемногу, выпили. Я рассказал Зайкову о виденных мною в квартире бутылках денатурата.
— Мать твою так и переэтак, дурак ты или кто? Беги быстрей ищи эту квартиру и забирай все бутылки. Бегом!
Я выскочил, добежал до того дома, еле отыскал квартиру, в мешок погрузил все бутылки с денатуратом и обратно к Зайкову. Свалил к его ногам мешок, он заглянул в него, заулыбался.
Этот денатурат все желающие отведали. Вкус его пренеприятнейший. Пробовали смешивать с соками, но все равно, — противно. Однако вскорости весь он был употреблен.
В другой покинутой квартире, случайно, в комоде я обнаружил две красивейшие новенькие немецкие фуражки офицера СС, с черепом на кокарде. Одел, размер мой 62-й, подошел к зеркалу. Вид весьма внушительный. Было желание одну фуражку сохранить как сувенир, но военное время и положение сержанта-радиста не позволило это сделать.
Из Вильянди двинулись дальше, на Пярну. До Пскова и Петсеры мы продвигались по своей родной русской земле и это хорошо чувствовалось. Наши взаимоотношения с населением были самые дружеские. Сплошная бедность и разорение не позволяли гражданскому населению каким-либо образом оказывать нашим солдатам помощь в питании, куреве или выпивке. Был небольшой равноценный обмен. Например, за пол-литра бензина дед давал котелок картошки, за фонарик, сделанный из ракетного патрона — горсть картошки и т. д.
Войдя на территорию Эстонии, сразу почувствовали — иное государство. Добротные хуторские постройки, дома, полные всякого добра и продуктов питания, огромные хозяйственные постройки с сотнями голов скота, птица, пчелы, сады, огороды.
Так как мы шли в передовых частях, гражданского населения на хуторах почти не встречали, в городах же и поселках трудно было определить: как население относится к нам. Во всяком случае радости на лицах эстонцев не видели. Многие понимали русский язык, да и наши солдаты уже знали простейшие фразы по-эстонски: «Пимо он?» — молоко есть? «Тере» — здравствуйте. Нам же отвечали: «Эй ёле» (нет) или «эймисто» (не понимаю).
Во всяком случае наши отношения с населением были нейтральные, ни дружеские, ни враждебные.
Были ли случаи вандализма или насилия? Редко, но были. К этому времени в полном ответе действовал приказ Главнокомандующего о жестоком наказании обидчиков мирного населения и этот приказ неукоснительно выполнялся. За плохое поведение кое-кто поплатился штрафным батальоном или тюрьмой.
Помню такой случай. Мы развернули рацию в небольшом населенном пункте, где 8-10 домов были разбросаны на приличном расстоянии друг от друга. Двое были на дежурстве, двое отдыхали. Рано утром к нам со слезами на глазах пришла средних лет эстонка и стала что-то, жестикулируя руками, объяснять нам на эстонском языке. Ничего не понимая, мы эстонку повели к дому, где размещались офицеры выносного пункта управления. Здесь кто-то из офицеров знал эстонский, и выяснилось, что поздно вечером к ней в дом вошли два офицера («с одной и двумя звездочками» — младший лейтенант и лейтенант, как объяснила хозяйка), поужинали сухим пайком, затем заперли хозяйку дома в одной комнате, а в спальне всю ночь насиловали ее 20-летнюю дочь. Дочь сейчас дома, сидит потрясенная и плачет горькими слезами. Рано утром, затемно, офицеры ушли из дома.
Все были возмущены и потрясены. По всем домам сделали обыски, опросили всех бойцов, часовых. Из рассказов часовых выяснилось, что действительно, через поселок проходили два офицера, имеющие документы и направляющиеся в свою часть. Рано утром их видели покидающими поселок в направлении на запад. Позвонили в штаб, оповестили соседние части. Поймали преступников или нет, мы так и не узнали.
За успешную операцию по освобождению Пскова. Острова, Петсеры (Печоры) коменданту 14-го укрепрайона присвоили очередное звание генерал-майора. Мы, радисты, редко с ним встречались, но однажды в Эстонии генерал-майор Бесперстов со своей свитой заявился к нам на радиостанцию. Я сидел с наушниками и передавал на ключе радиограмму. Остальные радисты занимались кто чем. Бесперстов подошел вплотную ко мне, я передал адресату «ждать», снял наушники и стал докладывать.
— С кем есть связь? — спросил генерал.
— Со всеми ОПАБами, — ответил я.
— Тогда свяжись с 261-м и я сейчас продиктую приказание Милютенко.
Я быстренько вызвал 261 ОПАБ, доложил:
— Связь есть, товарищ генерал-майор!
— Передавай: «Приказываю Милютенко немедленно поднять в атаку батальон и наступать со всеми приданными силами и средствами на населенный пункт Пухья!»
Я в растерянности оглянулся назад. Сзади Бесперстова стоял начальник штаба укрепрайона подполковник Мещеряков и подавал мне знаки, из которых я понял, что ничего не надо передавать. Я взялся за ключ и, не включая передатчик, стал долбить на ключе, имитируя передачу радиограммы. Затем доложил генералу, что приказ передан.
Для читателя поясню. Все передаваемые и принимаемые радиограммы были зашифрованы. Передача открытым — преступление! На фронте было достаточное количество контролирующих станций и любое нарушение в эфире строго каралось по закону.
Бесперстов то ли не знал этих правил, то ли, будучи в сильном подпитии, не соображал о своих действиях, но его указание передавать устный приказ по рации — нелепость.
Через некоторое время вся толпа вывалила из дома во двор. Из любопытства я передал дежурство на рации Дронзину, а сам вышел во двор. Генерал завернул за угол и на глазах у всех, в том числе старушки-эстонки, стал писать. В новом генеральском мундире сцена выглядела пикантно. Затем Бесперстов повернулся, увидел старушку:
— Видела русского генерала? — спросил он, — так вот, перед тобой генерал!
Сцена эта запомнилась как неприятная. Мы слышали, что Бесперстов злоупотребляет спиртным, а тут увидели это воочию.
Наши войска вели наступление с двух направлений: нарвское и псковское, а в середине оставались Чудское и Псковское озера. Некоторые немецкие части попали в кольцо, и мы захватили много немецкой техники, военнопленных. Немцы выходили из окружения и сдавались в плен. Их собирали в небольшие группы и отправляли в тыл. Помню, как на нашу рацию, располагавшуюся на хуторе, вышли 3 человека. С поднятыми руками, они приблизились к нам, покорно сложили автоматы, все свое снаряжение на землю и с поднятыми руками продолжали стоять. Честно говоря, мы не ожидали такой сцены и поэтому растерялись: что делать? Кто-то предложил: расстрелять и дело с концом! Однако большинство наших бойцов не хотели и слышать о такой расправе, ведь немцы пришли сдаваться в плен сами! Запросили штаб укрепрайона, оттуда приказали: в сопровождении бойца доставить в штаб.
Здесь надо сказать, чего греха таить, некоторые наши части пристреливали одиночных военнопленных, ибо не было времени возиться с ними. Ведь надо было доставить их на сборный пункт, выделить бойца для сопровождения, а времени нет, надо выполнять боевую задачу, каждый боец — на вес золота, Поэтому, когда я привел немцев на сборный пункт, где уже собралось несколько десятков пленных, на их лицах я увидел нескрываемую радость и благодарственные поклоны в мою сторону. Видимо, идя под дулом моего автомата, они опасались, что я их по пути пристрелю. А когда увидели группу своих — поняли, что спасены.
Был такой случай. В нашей роте, в каком-то взводе служил «сын полка», белобрысый паренек лет 15–16, среднего роста, мордастенький, не по возрасту рассудительный. На двух телегах вместе со связисткой они везли телефонное имущество. Летний день, солнце в зените, по проселочной дороге едут тихо-спокойно, впереди сидит на телеге женщина-связистка, за ней, на второй — «сын полка». Из кустов выходят два вооруженных немца, подходят к передней телеге. Остановились, немцы улыбаются, бормочут «фрау, фрау», угощают связистку галетами, хотят что-то сказать, объяснить, жестикулируют руками, во фразах попадаются русские слова «рус, корошо» и т. п. «Сын полка» сидит на задней телеге и наблюдает эту картину, на него немцы ноль внимания, стоят спиной. Он берет с воза винтовку и двумя выстрелами убивает немцев! Затем они со связисткой лупят кнутом лошадей и быстро удирают с этого места к себе в часть.
