– Не знаю… Не знаю… – проговорил растерянно. Эк куда ее развернуло! Что за мысли, право… – Кло, ну какая разница? Зачем тебе эта странная философия, если мы рядом? Если мы нашли друг друга! Как хочешь, в те мгновения я прожил всю свою жизнь и еще две! Я был счастлив! А ты мне рассказываешь о каких-то большевистских генералах, убийствах… Зачем? Ответь.
– Не знаю… – взглянула странно. – Не знаю… Просто так, наверное. Ты обиделся?
– Нет. Просто не очень понял. Ты позвонишь мне?
– Возможно…
Простились у дверей, словно сквознячок прошелестел и остудил. Она с улыбкой подставила губы, он поцеловал и попытался сделать грустными глаза. Но не получилось…
В центр он отправил подробнейшее донесение. Все, что случилось с ним и Кло, было расписано по минутам и секундам. Ну, разве что, щадя молодые нервы шифровальщиков и старческие – руководства, описание процесса любви свел к обозначению ее простых и естественных знаков: букеты цветов, поцелуи, обещание жениться. Это не возбранялось.
Ответ последовал незамедлительно, его нужно было получить от курьера, прибывшего в ООН, – в Женеве располагался целый комплекс зданий этой организации.
Шел пешком, благо недалеко было, современные дома с обилием стекла и металла высились на зеленом взгорке, ближе к окраине. На площади увидел человек десять китайцев. Они держали плакаты с надписями, осуждающими коммунистов за расстрел студенческой демонстрации. Заметив Абашидзе, один подскочил с улыбками и попросил расписаться на опросном листе. Текст, естественно, круто ругал наследников Мао и пророчил гибель Китайского государства под властью маоистов. Прочитав, Абашидзе размашисто поставил свою подпись – мог бы и вымышленную, но что-то помешало это сделать. Голос внутренний, что ли…
В ООН у него был постоянный пропуск – там работал его стационарный аптечный киоск. Курьер уже ждал, внимательно рассматривая коробочку с лекарством и вчитываясь в аннотацию. «Это поможет от почечной колики?» – назвал пароль, и полковник мгновенно отозвался: «Разумеется, вы держите в руках самое лучшее лекарство!»
Дома, развернув упаковку, извлек «Историю южно-американских индейцев», вспорол корешок, там лежала микропленка. Заправив ее под сильное увеличительное стекло, включил свет и прочитал: «Мы получили ваше сообщение. В целом одобряем план и принятые по нему меры. Настойчивость объекта в связи с процессами советской истории настораживает, но проверка подтвердила наличие в ставке Духонина Шарля ле Руа, офицера связи французского Генерального штаба. Ни в коем случае не форсируйте события. Если объект имеет отношение к искомому, это проявится как бы само собой. Желаем успеха». Кодированная подпись принадлежала руководителю Управления «С».
«Но это уже проявилось… – размышлял, вышагивая по комнате – уже не служебной, но своей собственной квартиры при аптеке. – Ведь так не бывает: я ищу следы вклада царской семьи, знакомлюсь с женщиной из банка, и – на тебе: она на блюдечке с какой-то там каемочкой… Это подстава. Мне эту суку подставили, а я увлекся коитусом и ничегошеньки не понял. Идиоты… Вы ведь тоже ничего не поняли…» И вдруг мелькнула мыслишка – гнусная, подозрительная, попросту гадкая. Да все они поняли, все. У них ситуация безвыходная. Им надо представить самому высокому руководству самый что ни на есть благополучный отчет: реальную перспективу получения денег, а еще лучше – сами деньги, наличкой, как это называют в финчасти при выдаче зарплаты. Вот сволочи… Вот мерзавцы… Они готовы спалить без пощады самого ценного работника в стране пребывания и, кто знает, может быть, во всей Системе, лишь бы ублажить старцев в Кремле…
Это было что-то совсем новенькое. Так он никогда не думал о руководстве страны, о своих непосредственных и прямых начальниках. «Она, эта панельная девка, сглазила меня, вот в чем дело…» – тихо произнес вслух. Ч-черт… Но ведь правда в том, что не была она панельной… Тонкая штучка, и, увы, все очень похоже на вторжение швейцарцев. Но, с другой стороны, контроперация контрразведки – это свидетельство осведомленности минимум о двух моментах. Первый: разведчик должен быть засвечен. В этом случае применяют «наружку» и литерное обслуживание. Если же контрразведка знает о том, что объект получил шифровку или иное сообщение, атака может быть усилена, и можно попытаться подставить «тело», например. Но о какой засветке идет речь, если постоянные проверки всех без исключения помещений прослушки, визуального вторжения или физического проникновения не обнаружили? Ведь применял ведомственную электронную разработку, за которую Оперативно-техническое управление Государственную премию получило! Не может того статься, чтобы Запад в этом деле опередил родных технарей на две головы? Не бывает такого! Наблюдения за собой не обнаружил ни разу. Два года назад, при въезде, ни малейших сомнений, никакого ощущения опасности не возникло. И наконец, каким святым духом могли узнать они о задании, о конкретике? Это же очевидная ересь! И все это в сумме означает только одно: по-вез-ло! И больше ничего! Мистика, да, но факт остается фактом: он мгновенно, будто по велению какой-то высшей силы, вышел на нужного человека по всем параметрам, вот в чем дело! Причастна к банку – раз. Занимает далеко не последнее место – ведь богата, независима, вряд ли ей понадобилось прозябать в девочках на побегушках. К тому же, в прошлом, родственными связями причастна к тем самым российским делам, о которых печется и Москва! Можно предположить, что эта ее причастность сделала для руководства банка ее кандидатуру наиболее предпочтительной, – скажем, в делах управления романовским вкладом. Это очень, ну просто очень вероятно, и дай бог эту вероятность проявить и использовать.
Итак, встречи следует продолжить. Подождать, пока она, сгорая от нетерпения, позвонит? Нет, нет и нет! Позвонить самому, и немедленно! Это разгоревшееся пламя надобно поддерживать и лелеять. Трепетность! Нежность! Чувства высшего качества! Зачем ей, пресыщенной любовными утехами, болван? Она открыла в нем бездну, полную звезд! Увеличим их количество, раздвинем небо до необъятных пределов, пусть парит пташечка, не зная усталости и печали…
Над городом бездонно мерцала ночная чаша, благостная, умиротворенная, добрая. Наверное, под этим звездным сводом лежала земля и жили люди со своими неизбывными проблемами и заботами, огорчениями и неурядицами, здесь все было точно так же, как и в остальном мире. В остальном – кроме родины любимой, может быть…
Впервые Абашидзе задумался об этом еще в Париже, когда пересаживался на марсельский скорый, который должен был умчать к месту постоянной службы. Сорбонна, студенческий безудержный шум и гам, пирушки с легкими женщинами, строгие профессора, которые на все закрывали глаза. На все, кроме будущей профессии. Здесь строгость не имела границ, потому что из стен этого заведения выходили образованные люди. Неучей хватало везде… Он сроднился с Латинским кварталом, со средневековой строгой традицией и вдруг понял, что жизнь состоит не из одних заданий и их исполнения, призывов к труду и любви к родному советскому правительству. Здесь никто никого и никуда не призывал (разве что зазывали, но это было сиюминутно), однако люди сознавали себя и грызли гранит науки, не осложненной «светлым будущим». А родина требовала образцовой учебы, скромности, веры в идеалы 25 Октября, она отрицала неразборчивые связи, но настаивала на обретении таковых в престижных деловых кругах, среди чиновничества, в мире художников и артистов. Человек здесь должен стать другим, хорошо, что они там понимали это и не требовали, как маоисты, например, постоянного хождения в посольство, встреч с идеологами, они как бы мирились с тем, что человек Системы временно подпал под влияние и веяние капиталистической бездны. Временно, потому что ни один практически нелегал не оставался на своем посту слишком долго. Приходилось переезжать и возвращаться к родимым берегам при первой, пусть самой призрачной, опасности. Пока таких опасностей у него не возникало, слава труду…
