В один из последних полетов на "юнкерсе" в кабине находились пилот Мануэль Леон, командир экипажа майор Опадчий и бортмеханик Хосе Агинага. Пилот неправильно рассчитал взлет, а летное поле было весьма ограничено по своим размерам. При взлете пилоту не хватило опыта: "юнкерс" оказался для него весьма сложной машиной. Самолет подскочил и, ударившись о землю, упал на крыло. Самолет охватило пламенем. Бортмеханику со сломанными ногами удалось выбраться. Вот из охваченной пламенем машины появился дымящийся Опадчий. Однако летчик Леон все не выходил из горящей кабины. Вот-вот взорвутся бензобаки. Федор Федорович Опадчий, несмотря на пламя и опасность взрыва, бросается в самолет и вытаскивает из кабины Леона. Оба они получили значительные ожоги.
Едва мы успели оттащить их всех от самолета, как раздался взрыв бензобаков. Раненых увезла санитарная машина.
А фашистские орды все приближаются к Москве. Каждый день, проведенный в тылу, мы считаем потерянным. Майор Хомяков и комиссар капитан Капустин пытаются нас утихомирить: придет, мол, и наш черед.
- Что нам здесь делать? Москва в опасности! Мы тоже москвичи и должны ее защищать.
Становилось все холоднее и холоднее. Ударили настоящие морозы. Все покрылось белой пеленой. Снег в том году выпал рано, и скоро мороз нарисовал свои узоры на окнах. Ветры на Урале сильные, пронизывающие насквозь...
Помню, как мы впервые познакомились с русскими морозами. Мы только начали работать на автомобильном заводе в Москве. Мороз тогда нам показался какой-то катастрофой, которую невозможно пережить.
Это была первая зима для испанцев, приехавших в СССР. Мы вышли на улицу с завода в полном молчании. Было без пяти минут час - конец второй смены на заводе. На остановке трамвая встретили Бланча и Роденаса.
- Что случилось? Не ходят трамваи?
- Похоже, что так. У людей уже есть опыт: раз они идут пешком, значит, трамвая не будет. Посмотри, сколько снега! Все пути замело!
Снега, действительно, было на полметра, а то и больше.
- Всего десяток трамвайных остановок! - пытался успокоить нас Паскуаль, - Всего пять километров до дома!
И мы пошли, подняв воротники, засунув руки в карманы и напевая популярную в те времена песенку: "Тучи над городом встали..."
Замерзли мы так, что казалось, не отогреемся вообще. Многие потом говорили, что и одной такой зимы мы не выдержим. Выдержали, привыкли и даже полюбили русскую зиму с ее ядреными морозами и пушистым снегом...
* * *
Наконец прибыл состав, собранный из разных вагонов - товарных и пассажирских. Он шел с Дальнего Востока с частью, направлявшейся на фронт. К этому поезду прицепили и наш вагон. И вот мы едем туда, где фронт. Тепло прощаемся с майором Хомяковым. У некоторых из нас на глазах слезы. Крепко обнимаемся, похлопываем друг друга по плечу. Нас сопровождает капитан Капустин.
В нашем вагоне сравнительно свободно, и вскоре к нам перебираются несколько солдат из других вагонов. В вагоне нестерпимая жара. Иногда мы выходим в тамбур подышать свежим воздухом.
После долгого пути наш поезд прибывает в столицу. Из репродуктора на перроне слышатся удары курантов.
- Десять часов! - говорит Ариас и смотрит на свой хронометр, который он получил, когда был командиром эскадрильи в Испании.
По радио передают речь И. В. Сталина.
- Ур-ра! Ур-ра! - несется из всех вагонов. Русские солдаты обнимаются с нами.
- Парад на Красной площади!
- Ты что плачешь? - спрашивает меня Паскуаль.
- Это слезы радости! Парад на Красной площади, и мы в Москве!
Ноябрьский холод дает о себе знать. Термометр на вокзале показывает 20 градусов ниже нуля.
- Что будем теперь делать? - спрашиваем капитана Капустина, выгрузившись из вагона.
- Подождите немного. Пойду позвоню по телефону. Ждем его на перроне. Холодно. Поднимаем воротники. Возвращается комиссар.
- Едем в Быково!
- Где это?
- Недалеко, километров тридцать. Поедем электричкой.
В Быково нас приписывают к 1-й авиабригаде Народного комиссариата обороны.
Капитан Капустин, прощаясь с нами, говорит:
- С этого аэродрома будете защищать Москву на самолетах "миг".
- Что случилось? Почему мы не будем выполнять задачу, к которой готовились?
- Положение изменилось. Враг у ворот Москвы. Задание с немецкими самолетами требует особых условий. Потерпите.
В 1-й авиабригаде нас распределяют по двум эскадрильям: Антонио Ариас, Висенте Бельтран и Гарсия Кано попали в первую эскадрилью; Хосе Паскуаль, Хуан Ларио и я - во вторую. Остальная часть нашей группы под командованием Ладислао Дуарте получила в свое распоряжение самолет И-15 ("чато") "курносый", как называли мы его в Испании. Самолет был выделен для патрульных полетов. Под командованием Л. Дуарте - летчики Франсиско Бенито, Альфредо Фернандес Вильялон, Доминго Бонилья, Фернандо Бланко, два штурмана - Хосе Макайя и Рамон Моретонес, механик Хесус Ривас Консехо и радиоспециалист Анхел Гусман.
На следующий день начались полеты. Мне повезло больше, чем другим: я получил истребитель Як-7, поврежденный при посадке, а после ремонта переданный мне. Остальные сели на самолеты "миг". Это были настоящие летающие крепости, вооруженные четырьмя пулеметами и восемью реактивными снарядами. Вот бы нам такие самолеты в Испании!
Дальность полетов у нас весьма ограничена: Центральный институт аэрогидродинамики (ЦАРИ), Кашира, Серпухов, Наро-Фоминск, Быково. Другие пилоты завидуют мне, так как "як" легко набирает высоту, хорошо маневрирует и обладает большей скоростью, чем "миг". Зато у "яка" меньше вооружения: два 12-миллиметровых пулемета и 20-миллиметровая пушка.
Вот первый боевой полет на высоте две тысячи метров. Я лечу в составе звена. Под нами Ока. Один берег наш, другой захватили немцы. Стелется дым от пожарищ. Внимательно осматриваем небо и замечаем эскадрилью Ю-88, которая только что сбросила свой бомбовый груз возле моста через Оку. Капитан Сурков до отказа нажимает рычаг газа, включает форсаж. "Миг" выбрасывает длинный черный хвост дыма и хорошо набирает высоту. Сержант Красивчиков на другом "миге" и я на своем "яке" повторяем боевой разворот командира.
Расстояние между нашими истребителями и "юнкерсами" сокращается. Вдруг самолет сержанта вздрагивает, и два длинных огненных вихря оставляют за собой черный след дыма. Впервые наблюдаю атаку реактивными снарядами. Хочется увидеть результат их действия. Два черных шара от взрывов снарядов повисают в воздухе. Враг увеличивает скорость, и мы теряем его в густой облачности. Слишком рано были выпущены снаряды! Неудачный расчет дистанции!
Возвращаемся в Быково. Над аэродромом белая пелена. Видимости никакой. Наружная температура - 30 градусов ниже нуля. Открываю фонарь кабины, выпускаю шасси и ориентируюсь по дыму фабрики, которая находится вблизи аэродрома. "На ощупь" веду свой "як" на посадку, скорость 200 км/час. Чтобы убедиться в правильности ориентировки, дважды высовываюсь из кабины.
Все идет хорошо. Вот и заснеженное поле, которое легко можно "перепутать" с небом. Когда машина остановилась, слышу встревоженный голос механика Сергея Ивановича:
- Скорее вылезай из кабины!
- Что случилось? Самолет горит?
- Лицо, ты обморозил лицо!
- Лицо? Ты шутишь! Я ничего не чувствую!
- Бельтран! Разотри ему лицо снегом!
Снимаю очки и шлем. Бельтран берет пригоршню снега и начинает тереть мне щеки. Я ничего не чувствую и ничего пока не понимаю.
Нас ждут на командном пункте, чтобы разобрать полет.
- У вас была возможность подойти к врагу ближе, - говорит капитан Сурков, - а открывать огонь или нет - это зависит от командира. Сегодняшний случай показал, что нам нужно патрулировать на большой высоте. Определить расстояние в воздухе - дело не простое, особенно когда единственный ориентир - самолеты врага, а в воздухе они всегда кажутся больше, чем на самом деле.
Сержант слушает замечания в свой адрес, опустив голову. Мое лицо начинает отходить, и теперь я чувствую; как оно быстро опухает. Взглянул в зеркало в простенке и не узнал сам себя...
