- Еще есть время! - кричу Васину.
Беру на прицел "юнкерс" и нажимаю на гашетки:
- Вот тебе, гад! За Катю, за Москву, за Испанию, за Чекалина!
Попадание точное. Самолет загорается, оставляя за собой шлейф черного дыма. Еще немного - и дым разрезают купола парашютов экипажа вражеского самолета. Краем глаза вижу справа белый след от очереди Васина. Он тоже попадает в цель: сбит еще один самолет!
- Так, Васин! Так! Лучше бей их с близкого расстояния, чтобы не промахнуться.
Вражеские самолеты нарушают строй. Одни из них поворачивают назад, куда попало сбрасывая бомбы; другие же продолжают идти прежним курсом - к железнодорожной станции. Мы концентрируем внимание на них. Стреляем, не прицеливаясь: противник совсем близко. В то же время стараемся избегать атак вражеских истребителей. Выходя из боевого разворота, Васин оказывается между двумя немецкими истребителями. Все трое будто зависают в воздухе. Резко поднимаю свой "лавочкин" и посылаю длинную очередь. Пилоты "мессеров" бросают свои самолеты в разные стороны. Пытаюсь нагнать немца, что ближе всех к Васину. Делаю это, не переставая стрелять. В эти мгновения кабина моего самолета наполняется необычными звуками: это со всех сторон ее прошивают вражеские пули. Пытаюсь нажать ногой на левую педаль - не подчиняется. Осмотреть кабину мешает дым. Вижу, что из ноги ниже колена течет кровь, вырван большой лоскут комбинезона. В то же время ощущаю резкую грызущую боль в правой руке. Выключаю зажигание и пытаюсь пойти на снижение, но рули не слушаются. Значит, выведено из строя все управление самолетом. Остается одно средство - парашют.
Подбитый самолет, теперь уже с неработающим мотором, теряет высоту, скользя на левое крыло. Открываю застежки и откидываю привязные ремни, беру в правую руку кольцо парашюта и, волоча перебитую ногу, делаю нечеловеческие усилия, чтобы перевалиться через борт самолета. В то же мгновение от сильного удара в грудь теряю сознание. Когда открываю глаза и смотрю вверх, бой еще продолжается. Земля приближается, и я с трудом перевожу дыхание, готовясь приземлиться на здоровую ногу. Сильный удар о землю - и я снова теряю сознание...
Лейтенант и два бойца внимательно смотрят на меня. В их глазах вижу подозрение: вероятно, они принимают меня за фашиста. "Что им сказать? По-русски говорю плохо, но молчать еще хуже..."
И тут меня неожиданно осенило: ругнуться по-русски и покрепче!
Я никогда раньше не ругался по-русски. Ругательство я произнес, может быть, не очень ясно, но оно произвело свой магический эффект.
- Так это наш! - воскликнул один из бойцов. - Посмотри документы! сказал лейтенант, - Поищи в карманах.
Через минуту меня положили на шелк парашюта. Разжав мне зубы, один из бойцов влил мне в рот немного водки из фляжки.
Меня доставили на аэродром. На другой день комиссар полка капитан Павлов принес мне газету из Курска. На первой полосе я прочитал: "Вчера большое число фашистских самолетов пытались бомбить город Курск и его железнодорожную станцию. Наши истребители вступили в бой. Противник потерял шесть самолетов; наши потери - два самолета..."
- Васин?.. Васина тоже сбили?
- Да, его самолет упал недалеко от города. Он не смог воспользоваться парашютом.
Сердце у меня сжалось: "Бедняга Васин!.. Он был хорошим пилотом и отличным другом!.."
Снова в Москве. У меня сломаны три ребра, одна пуля - в левой ноге, другая - в правой руке, перебита правая нога. В таком состоянии я поступил в Институт авиационной медицины ВВС Красной Армии. В моей палате лежали летчик-испытатель Петр Михайлович Стефановский и Коля, тоже пилот (не помню его фамилии). Состояние Коли было очень тяжелым, и почти все время сестра находилась у его кровати. За время пребывания в госпитале я основательно расширил свои познания в русском языке, общаясь с ранеными, сестрами, санитарами, врачами. Я начал распознавать некоторые тонкости современной русской речи. В первую очередь меня обучили наиболее ходовым выражениям, которые я не мог обнаружить в последующем ни в одном словаре...
Четыре месяца пролежал я в госпитале. В это время я получил печальную весть о гибели Антонио Урибе в боях на Курской дуге. Накануне своей гибели Антонио сбил два немецких самолета, а когда он прикрывал Ил-2, вражеский зенитный снаряд попал в его самолет. Немного позже был сбит Эухенио Прието при форсировании Днепра. Его самолет шел над Киевом, когда осколок зенитного снаряда попал в мотор. Эухенио убрал газ и начал планировать к своим, находившимся на другом берегу реки. Оставалось несколько метров, чтобы пройти высокий правый берег, но самолет задел за деревья, росшие на берегу. Ударившись о деревья, его машина развалилась на куски. Придя в сознание, летчик увидел себя среди немцев. В течение нескольких дней они пытались заставить его назвать свою национальность, но добиться этого не смогли.
- Завтра тебя расстреляют! - с помощью знаков объяснил ему немец-часовой.
Эухенио Прието сделал вид, будто у него болит живот, и несколько раз подряд попросился в уборную. Немецкий солдат его сопровождал. Убедившись в том, что пленный летчик едва ходит, он стал отпускать его в уборную одного, на что тот и рассчитывал. Эухенио выломал в уборной две доски и огородами убежал в лес. После долгих блужданий летчик вышел к избушке лесника. В хате, куда он зашел, был один старик. Тот сначала принял его настороженно, думая, что он - провокатор. Эухенио рассказал, что он испанец и сражается на стороне Красной Армии. Это, видимо, убедило старика. Он спрятал его в дальнем углу заброшенного сарая, засыпав сухим навозом. Немцы повсюду искали летчика, но безрезультатно. У лесника он и скрывался до прихода Красной Армии. В дальнейшем за подвиги в боях Эухенио был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды.
Историю с Антонио мне рассказал Исаис Альбистеги. Исаиса еще ребенком привезли в СССР. Став взрослым, он окончил летные курсы и летал в партизанские зоны, доставляя народным мстителям все необходимое.
Самым тяжелым испытанием в госпитале для меня была медкомиссия. Я, уже умудренный опытом, старательно выполнял все необходимые упражнения. Боль в ноге еще была довольно сильной, но, как мне казалось, я держался на комиссии молодцом. Ни один из врачей ничего "плохого" не сказал, и мне вручили заключение. Читаю: "Годен для полетов, исключая скоростные и высотные самолеты".
В отделе кадров настоятельно прошу направить в свою часть, однако это не помогает. Кадровики хорошо знают пилотов, и никакими просьбами и уговорами их не прошибешь. К тому же в моей характеристике было написано: "Весьма чувствителен к холоду". Так я получаю новое назначение, на должность инструктора по самолетам У-2.
И вот уже мои первые ученики: Бальховский, Капустин, Жаворонков, Смолюк, Перцев. Мне предстоит передать им свой опыт, приобретенный во время боев в Испании, а главным образом - здесь, в СССР.
Во время работы в летной школе встречаюсь с другими испанскими летчиками, обороняющими небо Кавказа. Это были Хосе Сирухеда, Педро Муньос Бермехо, Хосе Гисбер, Хосе Руис, Амадео Трильо, Фернандо Вуенаньо. Они летали на Як-7. Их часть входила в состав 8-го авиационного корпуса.
Когда я находился в госпитале, к нам поступил однажды еще один раненый. К моему удивлению и радости, им оказался испанец, летчик-истребитель, мой хороший знакомый Хосе Санчес Монтес. Мы вместе с ним воевали в Испании, и вот теперь оба стали участниками Великой Отечественной войны. Его ранило, как и меня, на Курской дуге, только немного позже.
Хосе рассказал мне все, что прочитал в газетах о битве на Курской дуге, а также о тех событиях, очевидцем и участником которых он был.
Хосе хорошо помнил свое детство, мир, в котором он жил, невысокие скалистые горы с округлыми или острыми вершинами. Горы изломанными цепочками тянулись с севера на юг. Лишь кое-где жалкая растительность взбиралась вверх по их склонам. Среди обвалившихся скал и каменного щебня изредка попадались небольшие зеленые лужайки, где Хосе пас своих четырех бодливых, вечно голодных и тощих коз. Он сам доил коз и, если удой был хорошим, продавал молоко, зарабатывая несколько жалких песет. Но это удавалось не каждый день: летом палящее солнце выжигало траву, и козам нечего было есть.
