– Ты ведь не пустил ее тогда, хоть она порывалась.

– Слухами, мать, земля полнится. Служанок он совсем молоденьких набирал, а они болели да мерли точно мухи. Чтобы я свое дитя на такое обрек. А она ведь, помнишь, сама пошла.

Снова в гостиной воцарилось наполненное тревогой молчание, будто родители перенеслись в то далекое прошлое, когда, желая спасти семью от голодной смерти, их дочка устремилась в дом к местному богачу. А я поежилась и обняла себя руками, вспоминая сальную улыбочку, ощупывающий толком не оформившееся тело взгляд, тяжелые руки на плечах и кошмарный слюнявый поцелуй, когда язык противного старика проник в рот.

– Думала, нас убережет, – вырвал из мерзких воспоминаний голос отца. – Я тогда вовремя подоспел, кулак ему на башку опустил со всей силы, показалось, что на месте помрет, а он выкарабкался, падаль такая.

– Кабы просто выкарабкался, ведь к правосудию обратился. Обвинил тебя в нападении, компенсацию затребовал. К нам когда служители с бумагой заявились, сумму долга за урон показали, думала, удар меня хватит. Ведь до конца дней по такому долгу не рассчитаться.

– Есть справедливость в мире, Лориона. Я лицо подлеца этого вовек не забуду, когда пошла слава о новом открытом минерале, а у нас в рудниках залежи его, ну хоть с земли лопатой соскребай. Он кинулся к законникам, а бумаги у меня как нужно оформлены, сам ведь постарался в свое время. Еще и при свидетелях продажу заверяли.

Отец весело расхохотался, а мама вторила ему тихим смехом.

– А теперь при наших деньгах все для детей сделать можем, но хотел я для дочки мужа особенного. А тен Лораны необычный род, Лора, необычный. – И отец с благоговением произнес: – Защитники.

Когда вдоволь наговорившись и обсудив все новости, родители удалились в свою комнату, я тихонько зашла в гостиную и поворошила кочергой еще тлевшие угли. Из-под золы показался белый кончик письма, и я осторожно вытащила его щипцами, отряхнула и сдула черную пыль.

В гимназии нам рассказывали о зачарованной бумаге, не рвущейся, не подверженной огню, воде и прочему разрушению. В пламени, например, она сперва скукоживалась и чернела, а после быстро возвращала первоначальный вид.

Чары наводились на бумагу специально, чтобы важное послание достигло адресата в целости и сохранности, и держались еще несколько часов после прочтения. Я успела извлечь письмо как раз вовремя, чтобы огонь не повредил красивых ровных строчек. Зажав его в кулаке, поспешила вернуться в комнату, где, устроившись на кровати, принялась рассматривать практически идеальный каллиграфический почерк, пытаясь угадать за ним человека.

Несмотря на то что в гимназии нас обучали искусству красивого письма, а попутно объясняли, как определить основные черты характера по почерку, разглядеть автора послания за ровными буквами оказалось непросто.

Симметрия, выдержанный размер, одинаковый наклон букв говорили лишь о торжестве каллиграфической эстетики, и у меня сомнений не оставалось, что письмо было составлено подобным образом нарочно. Вся эта художественная надуманность свидетельствовала скорее о четком разграничении, проводимом между автором и адресатом. Ведь, например, в дружеской переписке не следишь за выводимыми на бумаге буквами, а стремишься поскорее рассказать близкому человеку последние новости. Это же письмо было красивым, но холодным, церемонным и официальным. А внизу четко обозначился оттиск кольца с родовой эмблемой. Погладила его пальцем, ощущая вдавленные в бумагу линии. По виду рисунок напомнил мне крылья большой птицы, упрощенные и стилизованные, как сказала бы дона Юджина, преподавательница символики и схематичного черчения.

Я вновь вгляделась в уверенные буквы красивой формы и средней величины, отмечая ровные строчки и чуть более сильный нажим. В человеке, составившем столь идеальный отказ, можно было точно отметить твердость характера, невозмутимость и спокойствие. Однако, судя по манере письма, он мог находить компромиссы и был способен приспособиться к ситуации, вот только отличался еще и любовью к контролю, строгой последовательностью и даже непоколебимостью. Все это вместе играло точно не в мою пользу, а Эсташ тен Лоран, прежде чем прислать отказ, явно тщательно обдумал собственное решение и не был склонен его изменить.

Сделав подобный вывод и уверившись в бесплодности прежних надежд, я отважилась прочитать и сами изящные строчки, буквально глотая короткие ясные фразы и почти не замечая вежливых формулировок.

«Уважаемый… Нашему роду и мне оказана большая честь… Отдельная благодарность от меня за вложенный в письмо портрет вашей прелестной дочери…»

Здесь я притормозила на минутку, концентрируя внимание на последующих предложениях.

«Не могу не отметить высокого мастерства исполнения – миниатюра дышит жизнью и, полагаю, очень точно передает истинный облик очаровательного оригинала. Я не посмел оставить это произведение художественного искусства, поскольку вы, несомненно, пожелаете сохранить его у себя. Потому отсылаю портрет с ответным письмом, снабдив конверт защитными чарами».

«Прелестная и очаровательная»… Комплименты, а точнее, дань этикету, даже немного польстили принявшему суровый удар самолюбию и придали сил дочитать главные и самые болезненные строчки:

Я дочитала, вздохнула, а потом скомкала лист, и рассыпавшиеся чары позволили письму скукожиться в бумажный шарик, который я и запустила в противоположную стену. Великодушное предложение! Насмешка, не иначе! Завуалированный намек на явную попытку купить дочери мужа.

Бросившись к изящному письменному столу, выдвигая ящик за ящиком и выбрасывая на пол все вырезки из журналов и газетных статей, я и их вознамерилась подвергнуть участи письма. Напрасно собирала, напрасно пыталась хоть что-то узнать о нем. Гордец! Мама верно сказала.

И только схватившись за толстую книгу в дорогом кожаном переплете, я одумалась и бережно прижала свою ценность к груди. Редкая копия, сделанная с помощью уникального артефакта втайне от всех, точно не заслуживала быть разорванной на мелкие клочки. Книга о гимназии Царима, о самом здании и его прошлом. Один экземпляр хранился в библиотеке школы, а другой был только у меня и лишь потому, что об этой тайной и явно наказуемой уловке никто не узнал.

Одних влечет богатство и роскошь, другие любят шокировать и впечатлять окружающих, некоторые предпочитают поражать эрудицией, а я тяготела ко всякой древности, старине, пропитанной духом веков и овеянной славой. Оттого так сильно полюбила новый дом, построенный три века тому назад, хотя в прежнем ветхом жилище прожила целых двенадцать лет. Когда появились деньги, а с ними и возможности, я посетила все удивительные и знаменитые места, где прошедшие века тесно переплелись с магическим наследием. Однако самой привлекательной и манящей для меня оставалась закрытая гимназия Царима, построенная далеко на границе.

Это место было особенным, с совершенно невероятной историей, а под школу его отдали лишь три века назад. Я загорелась мыслью непременно поступить в гимназию, а папа и не подумал спорить, искренне веря, что его дочь достойна лучшего. После поступления я узнала об основателях – древнем роде тен Лоран.

Защитники! Одно слово пробуждало в людях трепет, а в моих мыслях Лораны совершенно невероятным образом стали частью духовного облика любимой школы. Я видела символику их дома повсюду, знала, какой вклад и кто именно внес в развитие гимназии. Более того, собирала всевозможные сведения: из газет, журналов, книг. Когда же поняла, что могу стать частью этого рода… Ох!