Встретились мы, как всегда, не грустно. Он подъехал к моему дому в выходной, в половине восьмого утра, и позвонил на мобильный: «Ты дома?» Я, еле как открыв глаза, промычал в трубку «Да!», попытавшись (впрочем, по моему, безуспешно) сделать вид, что уже не сплю (Сашка же уже давно проснулся, значит и мне надо соответствовать); а он, раскрыв двери своего автомобиля, ответил: «Ну, раскрывай шторы!» и включил на полную автомобильную магнитолу с записью какого то убойного рок-н-ролла! Сабвуфер жалобно охнул, но, послушно исполняя волю хозяина, начал качать стёкла, оконные рамы, незакреплённую посуду и мои внутренности. Моя жена, ещё не проснувшись, но уже начав бегать, пообещала ему.... ну, неважно, что она ему пообещала! Как только она увидела его широко улыбающуюся физиономию, она ему уже всё простила, поскольку долго на Сашку обижаться невозможно!

Через несколько минут после того, как на кухне сразу стало тесно от нашего утреннего гостя, на плите уже грелся чайник, Сашка достал свою баночку с вареньем (в этот раз было грушевое), заспанные дети выглядывали в кухню («Здрасте, дядя Саш!»), а я, прямо на кухне умываясь и чистя зубы, невнятно что то мычал в ответ на его расспросы, спасаясь в основном мимикой, потому что я всегда ей спасался. Что можно сразу начать говорить человеку, которого не видел почти четыре года? Ох ты, ведь действительно почти четыре! Летят, летят деньки то! За полгода не упомнишь, о чём рассказать надо, а тут – эвона! Четыре года!

– Ну, селекционер-генетик! – понимая, что серьёзно и о серьёзном ещё рано, начал пытать его я, – Надолго? Или опять вечером автобус?

– Надолго, Дмитрич, надолго, уймись! До завтра! – сделав строгое и уверенное лицо, успокоил меня Сашка, и, быстро увернувшись от тюбика с зубной пастой, впрочем, несильно мною брошенной в него, громко и заразительно расхохотался (он тоже был в курсе о серьёзности), – Да неделя целая ещё! Успеем даже здоровье поправить! Два раза!

Ну, неделя, так неделя! Границы понятны, а через две чашки чая был определён и остальной распорядок пребывания: четыре дня, начиная с сегодняшнего, Сашка помогает мне по хозяйству, а в награду за это нас с ним отпускают на рыбалку в ночь! Ещё через две чашки чая было получено согласование с женой. А пиво Сашка предусмотрительно привёз с собой. Ну, чтоб не бегать лишний раз. Я же и говорю – опыт!

Глава II

Сашка соскучился по физической работе. Сначала и топор, и мастерок болтались у него в руках, но через пару часов инструменты поняли, что сопротивление бесполезно и сдались. Михалыч взял производство работ в свои руки и начал вполне профессионально отдавать команды, обращаясь ко мне одновременно как к заказчику и как к подмастерью. Я особо не сопротивлялся, поскольку, как говаривал один мой мудрый знакомый, тоже подрастерявший здоровье на военной, правда, службе: «Кто-то из отряда всегда должен быть назначен старшим! Даже если боевых единиц всего две! Иначе начнётся бардак!» Я не страдал манией величия, результат меня устраивал, поэтому я послушно месил раствор, подносил песок и кирпичи, подавал доски, и пилил их в размер, любуясь Сашкиными способностями и исподволь наблюдая, как же изменились мои ровесники.

А Сашка действительно стал какой-то другой. Нет, антропология осталась – куда же спрячешь пятьдесят восьмой размер и рост сто восемьдесят четыре (как говаривал он сам – «шесть футов ровно»)? На его фоне я всегда выглядел карликом с моими ста шестьюдесятью восемью сантиметрами (между прочим, пять с половиной футов, спасибо Сашке, научил).

К тридцати годам, когда Сашка понял, что чёлочки у него уже не будет никогда, он взял привычку стричься под ноль, так что если он надевал солцезащитные очки и шёл молча, то гопота осторожно примолкала и поджималась в сторонку, поскольку выглядел он, прямо скажем, мрачновато, точь-в-точь как новый русский из анекдота. Выдавало его только отсутствие золотых цепей и выражение глаз, до которого ни одному депутату не дорасти. А сейчас, глядя на него, я понимал в нём какую-то странность, но списывал на то, что давно не виделись. Да нет, такой же! Вон, даже шрам на руке – память о наших детских играх с ножичками. Только морщина добавилась – на лбу… странная какая-то, больше на вмятину похожа. И разговаривает как-то… не так. Слова цедит. Иногда. Как будто зуб болит. И замолкает. Надолго замолкает....

Ну да ладно! В остальном то это он! Пусть молчит пока! Надо будет – расскажет. Через два дня. Ну, или через три. Не зря же впереди – рыбалка!

А пока Сашка сторонним глазом окидывая моё хозяйство, заставлял меня выкидывать оставшиеся ещё от бабушки лейки, вёдра и чугунки, всякие баночки и коробочки; распиливать на дрова старый деревянный хлам, который я, непонятно на что надеясь, держал в каждом углу, и, пока я не видел, сам деятельно участвовал и в этом процессе тоже.

К концу четвёртого дня я вполне заслуженно взвыл, и объявил, что если кто-то хочет продолжать мой ремонт за свой счёт, то я никому палки в колёса вставлять не буду, а моя программа как минимум так и максимум выполнена, и я иду в баню! Всё! Веники припасёны, а деньги кончились (про деньги я немного приврал)! Ну, и Сашка сдался. То, что мы натворили за эти дни, хватило бы с лихвой мне одному на целый отпуск. А то и на полтора! Сашка вытер пот, поздравил нас с наступающим лёгким паром, и пошли мы готовиться этот самый лёгкий пар встречать. Ну, почти как Новый год. Его же тоже с бухты-барахты не встретишь.

Глава III

Пока мы собирались на рыбалку, выяснилось, что Сашка таки отправил на городскую свалку мешочек с колышками от палатки, который я куда-то убрал лет пять назад и благополучно забыл о нём; мои боевые прорезиненные берцы, которыми я безо всякого ущерба для здоровья из одного целого кирпича движением ноги делал две половинки и безбоязненно ходил по битым бутылкам и торчащим из деревянного хлама стомиллиметровым гвоздям. И вот теперь с лёгкой руки моего закадычного друга я перестал быть рыбаком и остался простым пешеходом. Ну надо ж было умудриться! Это только то, в чём он сознался. Подозреваю, что полностью масштабы бедствия я оценю потом, пока же я судорожно соображал, в чём же я поеду, поскольку остался совершенно голым. Ну, голым как рыбак. Кеды то у меня были.

Сашка, виновато нависая надо мной своими шестью футами ровно, уныло сопел, молча сочувствуя моему горю.

Так как из-за поисков инвентаря вовремя уехать у нас не получилось, проснувшиеся от наших причитаний дети начали прыгать вокруг нас и канючить, чтобы и их взяли с собой. Я сначала глухо отбивался от них тем, что ловить то, собственно, нечем, каковую ситуацию они быстро парировали вопросом: «А зачем вы тогда едете?», что меня, и так озадаченного, сшибло с рельсов совершенно. В конце концов Сашка, поняв, чем всё это может закончиться, проявил решительность, закинул к себе в машину «набор начинающего туриста» – котелок, треногу, и охапку дров (на всякий случай); старшему было обещано суточное сидение за компьютером, младшему – привезти что-нибудь с рыбалки и взять его в следующий раз, и мы с пробуксовкой всех колёс улетели так, что продукты и спички пришлось покупать в магазине на окраине. А то, если ещё и жена, и так долго терпевшая, начала бы задавать свои вопросы, всё кончилось бы, не начавшись.

А пока мы с Сашкой ехали на рыбалку, котелок гремел в багажнике; дрова, предчувствуя свою скорую кончину, уныло перестукивались рядом с котелком незнакомой для людей специальной дровяной морзянкой. Всё это вместе с поющим на ямах движком рычало какой-то боевой ритм, и мы с Сашкой сначала тихо, а потом и в полный голос начали орать под этот ритм песни из нашей молодости. Про тональности и прочие умности никто не вспоминал, да и слова уже, за давностью времени, ясно проговаривались только вначале припевов; но жюри никакого не было, и никто не мог нам сказать, что «доминант септаккорды в финальной части превалируют над дольными структурами, обедняя тем самым гармонию произведения»¹. Мы и сами это знали. Только выговорить не умели.