Путь пилигрима

К вершинам, вдаль,

Где сладким жалом

Станет печаль;

Являя небо,

Внушил мне склон,

Что для восторгов

Там нет препон.

В бессмертной жизни,

Вечно любя,

Смотрю оттуда

Я на тебя.

На этой вершине

Сиянью конец

Дарован тенью

Прохладный венец.

С любовью выпей

Меня скорей,

И я почию

В любви моей.

Смерть обновляет

В своей быстрине,

И вместо крови

Эфир во мне.

Жизнь и надежда

При солнечном дне,

Смерть моя - ночью

В священном огне.

Глава пятая

Над племенами людскими в пространном их расселенье до времени царило насилье немое железного рока. Робкая душа людская в тяжких пеленах дремала. Земля была бескрайна - обитель богов, их родина. От века высился их таинственный чертог. За красными горами утра, в священном лоне моря обитало солнце, всевозжигающий, живительный Свет.

Опорой мира блаженного был древний исполин. Под гнетом гор лежали первенцы Матери-земли, бессильные в своем сокрушительном гневе против нового, великолепного поколения богов и против их беспечных сородичей, людей. Домом богини был зеленый сумрак моря. В хрустальных гротах роскошествовал цветущий народ. Реки, деревья, цветы и звери были не чужды человечности. Слаще было вино, дарованное зримым изобилием юности; Бог в гроздьях; любящая матерь, богиня, произраставшая в тяжелых золотых колосьях; любовь, священный хмель в сладостном служенье прекраснейшей женственной богине. Вечно красочное застолье детей небесных с поселенцами земными, жизнь кипела, как весна, веками, все племена по-детски почитали нежный тысячеликий пламень как наивысшее в мире. Но мысль одна, одно ужасное виденье

К пирующим приблизилось, грозя,

И сразу растерялись даже боги,

Казалось, никому спастись нельзя

И неоткуда сердцу ждать подмоги.

Таинственная, жуткая стезя

Вела чудовище во все чертоги;

Напрасный плач, напрасные дары,

Смерть прервала блаженные пиры.

Чужд радостям глубоким и заветным,

Столь дорогим для любящих сердец,

Которые томленьем жили тщетным,

Не веря, что любимому конец,

Казалось, этим грезам беспросветным,

Бессильный в битве, обречен мертвец,

И сладкая волна живого моря

Навек разбилась об утесы горя.

И человек приукрашал, как мог,

Неимоверно страшную личину:

Прекрасный отрок тушит лампу в срок,

Трепещут струны, возвестив кончину;

Смыл память некий благостный поток

На тризне, подавив свою кручину,

Загадочную прославляли власть

И пели, чтоб в отчаянье не впасть.

Древний мир клонился к своему концу. Отрадный сад юного племени процвел - ввысь в поисках пустынной свободы не по-детски стремились взрослеющие люди. Скрылись боги с присными своими. Одиноко, безжизненно коснела природа. Железные оковы налагало жесткое число с неколебимой мерой. Как прах, как дуновенье, в темных словах рассеялся безмерный цвет жизни. Пропала покоряющая Вера и превращающая все во все, всесочетающая фантазия, союзница небес. Враждебно веял северный холодный ветер над застывшим лугом, и родина чудес воспарила в эфир. В далях небесных засветилось множество миров. В глубинной святыне, в горней сфере чувства затаилась душа вселенной со стихиями своими - в ожиданье зари всемирной. Свет более не был знаменьем небесным, лишь в прошлом обитель богов, облекшихся теперь покровом Ночи. В плодоносном этом лоне рождались пророчества - туда боги вернулись и почили, чтобы в новых, более чудных образах взойти над возрожденным миром. В народе, прежде всех в презрении созревшем, чуждавшемся упорно юности блаженно-невинной, был явлен лик невиданный нового мира - в жилище, сказочно убогом, сын первой девы-матери, таинственно зачатый Беспредельным. В своем цветении преизобильном чающая мудрость Востока первой распознала пришествие нового века, - к смиренной царской колыбели указала ей путь звезда. Во имя необозримого грядущего волхвы почтили новорожденного блеском, благоуханьем, непревзойденными чудесами природы. Одиноко раскрывалось небесное сердце, чашечка цветка для всемогущей любви, обращено к высокому отчему лику, лелеемое тихой нежной матерью в чаянье блаженном на груди. С боготворящим пылом взирало пророческое око цветущего младенца на дни грядущие и на своих избранников, отпрысков его божественного рода, - не удрученное земными днями своей участи. Вскоре вокруг него сплотилось вечное детство душ, объятых сокровенною любовью. Цветами прорастала близ него неведомая, новая жизнь. Слова неистощимые, отраднейшие вести сыпались искрами божественного духа с приветных уст его. С дальнего берега, под небом ясным Греции рожденный, песнопевец прибыл в Палестину, всем сердцем предавшись дивному отроку:

Тебя мы знаем, отрок, это ты

На всех могилах наших в размышленье,

Отрадный знак явив из темноты,

Высокое сулил нам обновленье.

Сердцам печаль милее суеты.

Как сладостно нездешнее томленье!

Жизнь вечную ты в смерти людям дашь,

Ты - смерть, и ты - целитель первый наш.

Исполнен ликованья, песнопевец отправился в Индостан - сладостной любовью сердце было упоено и в пламенных напевах изливалось там под ласковым небом; к себе склоняя тысячи других сердец, тысячекратно ветвилась благая весть. Вскоре после прощанья с песнопевцем стала жертвой глубокого людского растленья жизнь бесценная: он умер в молодых годах, отторгнутый от любимого мира, от плачущей матери и робких своих друзей. Темную чащу невыразимого страданья осушили нежные уста. В жестоком страхе близилось рождение нового мира. В упорном поединке испытал он ужас древней смерти, дряхлый мир тяготел над ним. Проникновенным взглядом он простился с матерью, простерлась к нему спасительная длань вечной любви, и он почил. Всего несколько дней окутано было сплошною пеленою море и содрогавшаяся суша, неисчислимы слезы пролили избранники, разомкнулась тайна, духи небесные подняли древний камень с мрачной могилы. Ангелы сидели над усопшим, нежные изваянья грез его; пробужденный, в новом божественном величии он взошел на высоты новорожденного мира - собственной рукой похоронил останки былого в покинутом склепе и всемогущей дланью водрузил на гробе камень, которого не сдвинет никакая сила.