– Данька, как ты думаешь, мы там увидимся?

– По крайней мере, я на это надеюсь.

– А вдруг нет?

– Ну, это была твоя идея, и потом, мы ведь можем отказаться и провести каникулы дома. – Мой голос звучал без уверенности, я поразился тому, как меня зацепила идея путешествия в прошлое. Мне не терпелось попасть туда, и я был безумно благодарен жене за эту идею.

– Ни за что, – Алька возмутилась, – даже не думай, не зря же мы с тобой так быстро практически мгновенно сошлись на восемнадцатом веке, на Саратовской губернии и на дворянском статусе…

– Ну, со статусом вообще красота! – Я расхохотался, – не хватало еще вкалывать полгода без отдыха, чтобы потом отправиться в прошлое в качестве крепостного крестьянина и батрачить все выходные, которые могут растянуться на полжизни!

Алька засмеялась:

– Я думаю, что все выбирают именно дворянский статус. За исключением мазохистов, пожалуй.

– Завтра обсудим все с их специалистами и – вперед, назад в прошлое.

– Иди ко мне, – Алькины руки обвили мою шею. Теплая, мягкая, родная и такая волнующая, она будила желание. Я зарылся в копну её душистых волос и уложил на кровать.

– Быть может, это наша последняя ночь в настоящем…

– Не говори так, мы вернемся и опять будем вместе.

Голос моего дурного предчувствия стал тихим, почти неслышным, я почти успокоился, Алькины поцелуи влекли меня, и через пару минут моя голова была занята совсем другими мыслями.

***

Воистину горе тем, кто не слушается своей интуиции. Алька, весело подмигнув мне, прыгнула в «Сторакс», крышка мягко опустилась, манипулятор вставил в агрегат емкость с жидкостью. Профессор кивнул мне: – Не стоит беспокоиться – вы почувствуете только расслабление и удовольствие, уснете, а проснетесь уже там…

Алькин «Сторакс» начал медленно вращаться, я посмотрел на профессора, тот подмигнул:

– Она уже там, теперь ваша очередь.

Я лег в агрегат. Крышка закрылась, сквозь стекло я видел, как манипулятор вставил в агрегат емкость с жидкостью. Было тихо, снаружи не доносилось ни звука. Я почувствовал укол. Интересно, как «Сторакс» вычисляет, где у человека вена? По телу пробежала приятная дрожь, я ощутил расслабление, «Сторакс» начал медленное вращение. Сейчас я впаду в состояние транса, и мне введут микрочип, в тот момент я даже толком не ощутил, как крошечный шарик проскочил ноздрю и остановился внутри, где-то около лба. Там было немного щекотно.

Вдруг, замутненным рассудком я осознал, что «Сторакс» остановился и снаружи послышались какие-то крики. Последнее что я видел, это расширенные от ужаса глаза профессора, глядящие на меня через стекло «Сторакса», словно в замедленном воспроизведении я слышал его крик: «Электричество! Включите запасной генератор! Я не могу остановить процесс вливания, будет передозировка…»

Мысль мелькнула у меня в мозгу: смерть… это смерть.

***

Пора просыпаться, батюшка, Данила Лексеич, – скрипучий голос заставил меня очнуться от тяжелого, словно в болезни, сна. Я открыл глаза: надо мной склонился невысокий, плотного телосложения мужчина, в странной одежде, седоватый, с бакенбардами, в которые переходили колоритные усы, – какие я видел только на старинных портретах. Красные щеки и курносый нос, брови «домиком» серые глаза, морщинки. Такие бывают только у людей, которые много смеются, – все напоминало какого-то нарисованного человечка из русских народных сказок, про солдата, – ну, точь-в-точь солдат из моей старой детской книжки, который варил кашу из топора.

– Вставайте, батюшка, вот, рассольчику вам.

– Рассольчику?

– Его самого! Вы, батюшка, давеча таких дел наворотили, – враз и не разгрести теперь, уж больно усугубили водочкой.

– Я? – Мне наяву не приходилось баловаться водочкой уже лет семь, – я …это…как тебя…, – голова моя раскалывалась, ощущение от того, что накануне действительно «усугубил» было реальным.

–Эээ! Да вы батюшка действительно не в себе, Анисима старого не признаете! А кто за вами ходил с пятнадцати лет, – и на службе государевой, и в военных баталиях – рука об руку…э-эх…

Я хлебнул рассолу и поднял глаза. Со стены на меня смотрели огромные, в пол-лица, знакомые глаза. Это был портрет Альки.

–Что, барин, супругу-то свою помните? – Анисим, усмехаясь в усы, подмигнул и вновь наполнил опустошенный мною бокал рассола до краев, – Уж она, ангел наш, Алевтина Александровна, битых полночи пыталась вас утихомирить, а как вы уснули – собрала багаж и в отцово поместье отправилась, вот и записку вам оставила.

Я открыл поданный мне конверт, запечатанный сургучом. Знакомый до боли подчерк… я поднял глаза на портрет. Теперь лицо показалось мне совсем не таким знакомым. Вместо пышной кудрявой рыжей шевелюры, Алькино лицо обрамляли длинные черные локоны. Она казалась похудевшей и ямочки на её щеках делали её озорную обычно улыбку немного грустной. Она была какой-то чужой, вовсе не такой, как в жизни. Ощущение тревоги, мучившее меня с начала этой затеи, осталось позади и все события воспринимались на удивление естественно. Я как будто всю жизнь жил в этой комнате, спал в этой постели, даже Анисим, которого я видел первый раз в жизни, был каким-то родным и милым сердцу. Значит, вот как…напился, устроил скандал, жена ушла, и отпуск мы проведем раздельно. Надо соврать, что я потерял память, иначе вся эта дворовая братия решит, что их барин сошел с ума. Я уставился в письмо, в котором скачущим от волнения подчерком была написана отповедь в стиле того века, в котором я оказался, причем по-французски. В записке мне было велено не появляться пред светлыми очами супруги больше никогда, и только чудо заставит её вернуться ко мне, после того, чего она со мной натерпелась. Это было так не похоже на мои с Алькой реальные отношения. Признаться, я даже был рад остаться один на какое-то время, уж очень была заманчивой перспектива проваляться на пуховых перинах, пусть и с квасом вместо пива и реальным томиком Пушкина, вместо виртуальных детективов. Анисим подал халат, точь-в-точь как в фильмах про старинные времена, расшитый цветами и листьями. Я поднялся, натянул его на плечи, и подошел к большому зеркалу, стоявшему в углу спальни. Моему взгляду представилась картина, от которой я чуть не подпрыгнул. Из зеркала на меня смотрел парень, общими чертами лица схожий со мной, но, в сущности, значительно от меня отличавшийся. Во-первых, я – теперешний был моложе и выше сантиметров на восемь, во-вторых, даже в сорочке и халате было видно замечательное атлетическое сложение тела. Парень с рекламного плаката нашего фитнесс клуба, на которого я старался быть похожим, изнуряя себя тренировками, просто не годился мне в подметки. У меня была самая шикарная спина, которая только могла быть у мужчины моего возраста и роста. В целом картину лица, оставшегося все же моим, портила только густая трехдневная щетина. Я снял ночной колпак, копна вьющихся, темных волос упала мне на плечи. Я расхохотался:

– Да, за это стоило заплатить, ай да профессура, вот так сценарий слепили, я прямо мачо…– я повернулся от странного кашля. Анисим смотрел на меня во все глаза, очевидно поперхнувшись от обилия незнакомых слов.

– Не тушуйся, старина, это я, твой прежний Данила, надо бы умыться, да побриться, а то уж больно я зарос.

– Дык…это…траур у вас, батенька. – Я обомлел:

– Какой траур?

– Дык…это…вы с чего усугублять то начали – трех дён не прошло, как скончалась кобыла ваша пегая, вы расстроились, стали погреб опустошать, а давеча велели её схоронить, самолично отпев при этом, дьякона опоили, а потом велели траур по деревне объявить и бриться сказали не будете… Алевтина Александровна уж так вас угомонить пыталась, а вы её метлой…

Я расхохотался, ну и образ мне нарисовали мастера-программисты.

– Ничего, Анисим, отменяется траур, водки больше не пью и с женой обещаю помириться.