У нее были кривоватые ноги с толстыми икрами. Занятия в хореографическом училище, работа в ансамбле современного танца - все это сказалось на ногах, которые приобрели форму рояльных ножек. В последнее время, правда, она почти не танцевала - работала преподавателем характерного танца в Доме культуры.
Она покрутилась перед зеркалом, улыбнулась. У нее были плохие зубы. Но еще в театральном кружке она научилась улыбаться не разжимая губ, так что многие и не замечали.
Парень примчался на новой машине и объяснил опоздание покупкой "коняги". В машине пальто ее все время распахивалось - было узковатым, - и она стеснялась. Но потом, подумав, что ведет себя как дурочка, стала рассказывать парню истории о балете, Доме культуры и своей подружке Любке, тоже танцовщице. Они остановились у подъезда, и парень сказал, что должен зайти домой, позвонить и договориться посмотреть квартиру. Ей показалось это странным, и она хотела подождать его в машине. Но парень настоял на том, чтобы она пошла с ним.
Квартира - малюсенькая и без кухни - находилась на последнем этаже. Вместо кровати на полу лежал матрас, покрытый свалявшейся и посеревшей шкурой. На столике в углу стояли электроплитка, стаканы и бутылка вермута. Она села в кресло, неохотно сняв пальто. Он сделал ей коктейль, дал несколько журналов и, усевшись на матрас, придвинул к себе телефон.
Он говорил с кем-то на ужаснейшем, как ей показалось, языке, вставляя русские матерные словечки, звонил еще кому-то и свободно болтал по-итальянски. К своему собственному удивлению, она выпила весь коктейль и просмотрела порножурналы. Ситуация ей представилась западным фильмом - привел домой, напоил, изнасиловал, зарезал и выбросил в мусоропровод.
Наконец его телефонные разговоры закончились.
- Слушай: баба, к которой я хотел тебя подселить, не хочет никого с ребенком. Ни в какую, сука. Но ты не вешай нос, у меня тут дружок есть... Обещал позвонить через час. Подождем... Я тоже, пожалуй, выпью.
Он включил музыку - Челентано. Она вспомнила, как в Ростове они с Любкой достали записи и месяцами потом слушали, придумывали танцы, мечтали об Италии. Ну и вот она в Италии, в квартире дезертира израильской армии, допивает второй коктейль. В том, что никакой квартиры он ей не найдет, она уже не сомневалась. "Ну и черт с ней!" - подумала она.
- Иди сюда, чего ты там ютишься. Здесь удобней. Покажу тебе фотографии моих странствий.
Она подошла к матрасу, присела на корточки и, поджав под себя ноги, села боком. Достав большой конверт, он высыпал из него разноцветные карточки, ничего не комментируя, дав ей самой разглядывать их. На несколько черно-белых он криво хмыкнул:
- Это вот дружок мой, что погиб.
На фоне танка стояли он и его дружок, по пояс раздетые, с автоматами в руках, улыбающиеся, в обнимку. Было еще много армейских снимков - ребята на танке, опять полураздетые, один с гитарой, другой с аккордеоном, а остальные будто поют.
- Вот эти все погибли. Трое из Союза. Я удрал, а они через два месяца... За что боролись, на то и... Курнуть хочешь?
Он предложил ей самокрутку, которая очень воняла.
- Да это гашиш! План курила в Союзе? Ну, вот... потяни, он слабенький...
Она затянулась, задержав в себе дым как можно дольше - так учила всезнающая Любка. Они тогда, покурив, жутко смеялись над всякой ерундой и танцевали, как чокнутые.
Ей было очень неудобно сидеть с поджатыми ногами, но вытянуть их она не решалась. Парень устроился прекрасно - лежал на спине, приподнимаясь, чтобы отхлебнуть вермут, и опять ложился, насвистывая под музыку. Она только хотела спросить его о снимке, который разглядывала, как он сел и взял ее за руку:
- Ну что, Алка-Галка?
Он сжимал ее руку и заглядывал в лицо. Потом он потянул ее назад, и она медленно упала на его руку. Он поцеловал ее в ухо, и она прошептала:
- Может, не надо?
- Почему же? Будет хорошо, я обещаю.
Она опять вспомнила, как в Ростове под эту же музыку представляла себя в объятиях жгучего брюнета. "Ну и вот он, жгучий. Не итальянец, правда, еврей. Ну и что..." Она только попросила погасить маленькую лампочку, стоявшую рядом с матрасом.
Ей было хорошо, и она думала - почему так всегда стесняется раздеться? Парень еле слышно напевал, перебирая ее спутавшиеся волосы. "И ему было хорошо. И как раз мои чулки с дурацким поясом его еще больше возбудили... Почему надо так стесняться раздеться?.. Но он понял. А я-то - скорее, скорее стащить с себя все свои тряпки, пока он кассету перематывал, пока музыка опять не началась... А телефон звонил-таки... Руки у него какие ловкие - аж до внутренностей дотрагиваются..." Он включил свет. Она сразу подтянула на себя простыню и подумала, что краска на глазах у нее размазалась. Он даже не взглянул на нее - встал и голым пошел в ванную. Она тут же подтащила к себе сумочку и достала зеркальце. Подушилась из маленького флакончика "Клима", купленного в Москве еще. За сорок рублей.
Он вернулся без полотенца на бедрах, как она ожидала. Непроизвольно она поглядывала на его член - что-то странное в нем было. Он скрутил еще гашиш и сел рядом с ней поверх простыни. Они курили, и он гладил ее грудь. Она увидела, что он возбудился, и опять подумала, что член у него какой-то не такой. Он перехватил ее взгляд и засмеялся:
- Что, у русачков не такой? У тебя же муж еврей... Хотя в Союзе мало кто это делает. Но зато на Запад приезжают и чик-чирик... им за это в Штатах бабки платят.
Ей неловко было слушать - "он же сам еврей".
- Пожила бы ты в Израиле-городе, не то бы запела.
Они выкурили всю самокрутку, и она больше не просила его выключать свет.
Она хотела спросить, который час, но лень было разговаривать. Она лениво ругала себя, но плыла, уплывала и заснула. Ей приснилось, что она стоит посередине почтовой площади, затянутая в черное трико и купальник. Все очень серьезно смотрят на нее, а она читает "Монолог Мэрилин Монро" Вознесенского. Как в драматическом кружке. Она извивается и шипит: "Я Мэрилин... Я Мэрилин..." - и ее гонят с площади. Она уползает за угол, и там ее нагоняет карлик в ярком парике. Он бросает ей куриную ножку, в сто раз больше реальной, она хватает ее в зубы и бежит на четвереньках. Вдруг ее окружают женщины, одетые, как матрешки, и среди них - Любка. Вытанцовывая "лесенку", Любка подносит ей какой-то хлам. Роясь в нем, она находит вырезанный рот своей дочери, надевает на куриную ножку и, растолкав матрешек, оказывается среди израильтянских солдат. Солдаты, не давая ей встать с четверенек, по очереди суют в ее зад автоматы.
Она проснулась от своих всхлипов. Действие гашиша прошло, и ей стало страшно. Она разбудила парня и стала умолять его отвезти ее в пансион. Он был злой и сонный.
- Ты хоть соображаешь, что уже четвертый час?..
Она вылезла из-под простыни и стала одеваться, продолжая всхлипывать и просить его. Он не вставал. Она села перед матрасом и стала гладить парня по волосам, называя ласковыми именами. Он оттолкнул ее и встал. Матюкаясь, он никак не мог попасть ногой в штанину. Она бросилась помогать ему, и он ударил ее по лицу, но смазал. Она тихо стала ждать, сидя в кресле. Он искал ключи от машины.
- Что ты дерганая такая? Да и все вы?! Свободы ведь хотели - ну вот она, свобода. Живите, как хотите. Думали вам тут дворцы предоставят, все за вас устроят? А вот этого не хотела? - Он изобразил руками жест, означающий: хуя, мол, тебе. - Все вы как сопливые дети. Квартиру ей не снять! На кой хер ты вообще сюда приехала, ты-то?! Сидела бы у себя в Ростове-папе и не рыпалась, балерина хуева! Ничего, в Америчке попляшешь... только не на сцене, а в очереди за пособием!
Они вышли из квартиры, и он больше не разговаривал с ней - гнал машину, совершая безумные повороты, затормозив перед самым пансионом. Ей было стыдно.
- Давай вылезай. Твоя станция "Мечта Детства". Приехали...
Она что-то пробормотала и бросилась к дверям. Они не запирались на ночь, и она тихонько прошмыгнула на второй этаж.
