Убивают такой любовью,

Разрушают, используют, грабят.

Бойся тех, кто сорит этим словом,

Если ты не знаешь их правил.

гр. Fleur «Новое матное слово»

Это можно было назвать как угодно: лёгким флиртом без всяких обязательств, совместным убиванием времени, вынужденной дозой адреналина, спасительной миссией по сохранению чужой души… тленом, печалью, безысходностью, пустотой, одиночеством, болью, а также ещё сотней непримечательных и ничего не значащих вещей.

«Скотина…»

Именно так она называла его, а после «этого» в очередной раз замазывала укусы на шее, царапины и синяки на бёдрах, локтях… подолгу смотрела на себя в зеркало и всё также не могла понять, зачем каждый раз ложится с ним в постель. А, главное, почему до сих пор терпит.

Почти все её подруги давно были замужем, имели детей, некоторые даже нескольких. Занимались привычными женскими делами: готовили, стирали, убирали. В их жизни не было кучи изрисованных листков, на которых изображалась она в самых пикантных позах со своими многочисленными кровоподтёками.

Профессия натурщицы для её бывших приземлённых одноклассниц приравнивалась к ремеслу шлюхи, поэтому для всех остальных она работала секретарём в одной из юридических контор, особо не распространяясь, где берёт деньги на качественные вещи.

В обычной жизни она была неприметной серой мышкой, вбегающей в кабинет начальника по первому зову, вечером же… к одному из самых шикарных домов, находящемся в частном районе, подходила красивая женщина в откровенных нарядах с глубоким декольте и броским макияжем. Мало кто мог узнать в ней скромницу-очкарика Зойку, что вечно роняла из рук папки с документами и заикалась от волнения.

У этой дамы был задумчивый, чуть затуманенный взгляд. Алая помада искрилась на тонких губах, придавая болезненной красоте женщины странный надломленный шарм, чуть волнистые пепельные волосы опутывали тщедушную спину, а загадочная улыбка так и не сходила с её напряжённого осунувшегося лица…

***

Доходя до его дома, она сразу скидывала туфли на высоком каблуке и вытаскивала из вытянутых миндалевидных глаз линзы. Помада обычно стиралась только через несколько часов. Вернее размазывалась по всему лицу. Чтобы хоть как-то успокоиться, приходилось закусывать нижнюю губу и ждать, когда настанет утро.

Её стоны никогда не казались сладострастными. Даже ему. Трудно было изображать страсть, когда крепкая мужская рука била тебя по ягодицам, и вместо возбуждения к горлу подкатывал нервный ком, каждый раз увеличивая количество рвущихся наружу рвотных рефлексов.

В последнее время болезненные выкрики стихали всё быстрее, потому что она запрещала себе кричать в полную силу, показывая насколько ей страшно остаться одной… без своего Мужчины. Уговоры, как и сделки с собственной совестью, уже не срабатывали. Настырный внутренний голос всё время твердил одно и то же:

«Не может любящий человек бить. Причём так, чтобы жертва начинала вжиматься в стену задолго до удара».

— Но… он же меня любит. Заботится обо мне! — каждый раз восклицала она в сердцах, закрывая зарёванное лицо дрожащими руками.

«Враньё», — безапелляционно звучало в ответ.

Зоя прекрасно понимала, что кормит себя пустыми надеждами, пытаясь обеспечить иллюзию нормальной жизни, чтобы не казаться ущербной в глазах окружающих. Но непрерывно гонясь за пресловутым «женским счастьем», каждый раз оставляла в чужой спальне что-то по-настоящему важное, незаменимое, называющееся теперь столь вычурно и пафосно, — «Человеческое Достоинство».

После его — мужского, от первого не оставалось и следа. Каждое подобное утро он был до омерзения заботлив, незаметно подливал в кофе сливочный ликёр, укрывал пледом, пытаясь предупредить первые приступы озноба, не спуская с женщины участливого взгляда, и всё время говорил…

— Знаешь, Зойка, я тут подумал…

«А не пошёл бы ты на хуй…» — мрачно улыбалась она своим мыслям и делала вид, что внимательно слушает.

Курить…

Именно этого ей хотелось больше всего в такие моменты.

***

В очередной раз, сидя на его кровати, она вспоминала, как это всё началось. Первый раз они повстречались на набережной пару лет назад. Зоя, как и всегда, по своей неосторожности задела куда-то спешившего молодого человека, который выглядел просто обворожительно в чёрном приталенном пиджаке.

Взаимная симпатия возникла между ними практически мгновенно. Первые несколько месяцев, как и любая другая пара, они ходили в кино, рестораны, он дарил ей цветы, даже исполнил несколько серенад на акустической гитаре, чем окончательно покорил сердце невинной ещё тогда Зои.

Та действительно не понимала, за что ей выпало такое счастье, поэтому не очень сильно удивилась, когда в один момент все ласки и ухаживания рассыпались перед неумолимо поставленным ультиматумом: либо она подчиняется во всём ему, либо сразу катится к чёрту.

Исходя из того, что второй вариант Зойка точно выбрать не могла, потому что одинокие стены съёмного жилья давно как приелись молодой женщине, то чтобы получать хоть какое-то мужское внимание, она вполне могла стерпеть с его стороны не только домогательства, но и некоторую жёсткость в обращении с ней.

Но… всё имеет свойство заканчиваться, как хорошее, так и плохое. Пока мужчина продолжал о ней заботиться, Зойка уговаривала себя, что это в любом случае проявление его любви, пускай и не совсем стандартной.

Так продолжалось до того самого момента, пока её партнёр не начал открыто называть свою женщину детородной самкой и лупить за каждую провинность толстым отцовским ремнём с огромной железной пряжкой, упиваясь при этом её слезами и криком.

***

Сегодня он опять таскал Зойку за волосы, после того как закончил работу над рисованием её обнажённых грудей. Она была такая домашняя и родная. Никогда не сопротивлялась. Ведь именно он являлся для неё всем.

Стены его кабинета занимали рисунки — её обнажённые портреты. С самого ближайшего, прямо в упор на него, смотрела красивая развратная женщина, прижимающая к возбуждённому влагалищу скомканную простыню. Тонкие бледно-розовые губы натурщицы были призывно раскрыты, и художник не мог сдержать самодовольной улыбки. Ведь именно он, подобно Пигмалиону, сотворил это чудо.

Само же чудо, как и обычно, сидело на кухне. Уже заходя туда, он почувствовал что-то неладное. В комнате не было той сгорбленной краснеющей Зойки, которая каждое утро отводила в сторону смущённый взгляд.

За столом сидела уверенная в себе женщина, успевшая за полчаса привести себя в порядок: полностью одеться, накраситься и даже надушиться его духами. Откинув голову к стене, Зоя затягивалась тонкими дамскими сигаретами и смотрела ему прямо в глаза. С нескрываемым вызовом и омерзением.

— И давно ты куришь?..

Он ожидал от неё абсолютно любой реакции: от слез и испуга до неконтролируемой истерики, но только не пренебрежительно брошенного ему в ответ: «Давно».

Ярость настойчиво стучала в виски. Так и хотелось взять эту суку за шкирку и оттащить в спальню, чтобы снова жёстко и неприлично оттрахать во все щели, выбив раз и навсегда из головы эти феминистские штучки.

Дрянь…

Как она вообще посмела пойти против его воли? Усомниться в абсолютной силе власти над ней? Но ничего, сейчас он ей покажет.

— Дорогая…

Подобное обращение к Зойке прозвучало слишком неестественно и фальшиво. Судя по тому, как передёрнулись её плечики, так показалось не только ему. Ничего не ответив, женщина всё так же затягивалась очередной папиросой, смакуя её во рту.

— Давай ты сегодня не пойдёшь на работу. Скажешь, что плохо себя чувствуешь…

Он был готов поклясться, что сейчас она смотрела на него как на несмышленого ребёнка, улыбаясь одними уголками губ. По медленным движениям её головы из одной стороны в другую, он с удивлением обнаружил, что на его предложение последовал отказ.

Прекрасно понимая, что мирно договориться с ней не получится, он вальяжно прошествовал в гостиную, собираясь в очередной раз всё решить за неё. Набирая до боли знакомые цифры, он почувствовал за спиной её горячее дыхание. Зоя грудью прижималась к его спине, крепко обнимая за плечи.