В детстве Венечка, как и его брат, был очень болезненным и отставал в росте, однако отцовская должность в военном комиссариате надежно страховала его от нападок злобной соседской детворы. Военных побаивались и уважали, и к четырнадцати годам венечкины сутулые плечики несколько развернулись, он стал смелее смотреть на девочек. После поездки в Артек, путевку в который он заработал своей отличной учебой и участием в самодеятельности (Венечка почти виртуозно играл на аккордеоне), Веня стал героем школы, а когда в девятом классе он всего за несколько недель научился играть на гитаре, девочки совсем забыли и про венечкину близорукость, и про не слишком широкие плечи. И пусть голос его был негустым и даже несколько гнусавым, а гитарный аккомпанемент сводился скорее к бренчанию, в десятом классе Вениамин Ростоцкий, который к тому же неожиданно вымахал под метр восемьдесят, впервые наслаждался своей популярностью. После школы он без труда поступил на исторический факультет Ярославского университета, а к его окончанию в общежитии его ожидала молодая жена Нина, бывшая одногруппница, и дети – близнецы Ника и Вика. Позднее Ростоцкий признавался Норе, что на раннее отцовство его толкнуло нежелание идти в армию – несмотря на отца-военного, армейская реальность гуманисту Венечке всегда была не по душе. Через полтора года после близнецов покладистая жена, которой пришлось бросить учебу, подарила любимому мужу богатыря Борю – мальчик родился почти пяти килограммов весом. После студенческой общаги им с огромным трудом удалось получить комнату на подселении, а еще через пару лет отец, к тому времени уже полковник, примерявший погоны генерал-майора, смог по своим каналам помочь многодетному сыну, и семья перебралась в отдельную квартиру в центре. К тому моменту Вениамин трудился штатным журналистом в заводской газете. Когда Ника и Вика отправились в первый класс, Нина, так и не сумевшая обуздать свое бурное материнство, уже снова была беременна. Последний, пятый ребенок Ростоцких, Илюша, родился еще через год, когда его сестренка Кира уже начала ходить. Нина едва ли была так же хороша, как на первом курсе. Вместо густой косы голову ее венчал теперь жидкий одуванчик уже вошедшей в моду химической завивки. Пушистые когда-то ресницы, сводившие с ума юного Веню, поредели и словно бы обесцветились, и их не могла спасти даже густая (часто слишком густая) тушь. Одевалась Нина неряшливо, хотя никакой денежной нехватки в семье не было, и к тридцати годам, глядя на свою молодую еще жену, главный редактор заводской газеты «Маяк» Вениамин Ростоцкий пришел к выводу, что никаких чувств, кроме благодарности и привычки, она у него более не вызывает. В это время в газету уже устроилась секретаршей Маечка, миловидная, полненькая хохотушка, и Веня с головой окунулся в мечты. Никакого сюжета с Маечкой, очень быстро сбежавшей в декретный отпуск, а также ни с одной из ее последовательниц, у Вени так и не вышло, он по-прежнему являлся образцовым мужем и отцом, и к сорока годам в нем уже едва ли оставался любовный азарт. Вениамин снова, как и в детстве, ссутулился, глаза надежно спрятались за потолстевшими линзами близоруких очков, вечно мятая шляпа хранила на себе следы жирных пальцев, а неизменный черный плащ, который он носил круглый год, безжалостно лоснился сзади. Именно таким и встретила его переводчица технической документации Нора на одной из заводских вечеринок в честь грядущего тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Они не сразу заметили друг друга, это едва ли была любовь с первого взгляда, да и не тянул ни один из них на рокового любовника. Но, едва начав никчемную беседу, и Вениамин, и Нора, вдруг почувствовали такой комфорт, что в какой-то момент оба вдруг замолчали и рассмеялись. Никто из них не сомневался, что они встретились надолго, или даже навсегда.
Роман этот нельзя было назвать бурным или страстным, это была связь двух вполне взрослых людей, которые отвели на свою запоздалую любовь ровно столько времени, сколько оставалось после работы, быта, обязательств и прочих составляющих жизни. Ни Нора, ни Веня не теряли сон и аппетит, не устраивали друг другу сцен ревности. Они встречались не чаще раза в неделю, свидания эти всегда начинались в кофейне в центре города и по раз и навсегда написанному сценарию перетекали в квартиру Норы. По пятницам, по заведенному много лет распорядку, Инесса Иосифовна ездила на чай к своей давней подруге Лидии Никитичне, и эти встречи гарантировали Норе с Веней как минимум три часа уединения. Возвращаясь, Инесса Иосифовна заставала тщательно одетых любовников на кухне за кофе, и лишь наметанный взгляд хозяйки дома выдавал ей истинные причины встреч. Так, по своей детской привычке Нора всегда оставляла свою постель неприбранной, и кому, как не матушке было знать, как именно должно лежать на кровати дочери покрывало, которая она заботливо набрасывала каждое утро. Но ни Нора, ни Вениамин, конечно же, ничего не знали о догадках пожилой женщины.
***
Вениамин узнал о беременности Норы поздно, когда скрыть ее было уже невозможно. Они встретились в неизменной кофейне, и Нора, снимая плащ (Веня никогда не был джентльменом), поймала его удивленный взгляд, упершийся ей в живот.
– Это… это то, что я думаю? – после паузы спросил Веня.
– Ну, и что же ты, позволь узнать, думаешь? – подхватила шутливый тон Нора.
– А думаю я то, что кто-то попытался скрыть от меня нечто очень и очень важное, я бы даже не побоялся сказать: судьбоносное! – Игривость Вени была явно натянутой, и Нора заметила, как у него начал подрагивать уголок рта, как бывало с ним всегда при сильном волнении. «Смотри-ка, напрягся!», – подумала она про себя, но вслух произнесла:
– Неверно ты все думаешь, Вениамин Юлианович. Никто и ничего не пытался от тебя скрывать, просто я сама еще до конца не верю в то, что действительно беременна. Все кажется, что здесь какая-то ошибка.
– И каков же срок у ошибки? И, если уместно, имеет ли ваш покорный слуга какое-либо, пусть даже самое опосредованное, отношение к этой самой ошибке? – продолжал упражняться в остроумии Венечка, а уголок рта его уже прыгал вовсю. Нора опустила глаза на чашку с кофе. Ей был неприятен этот разговор, она едва ли была склонна к мелодрамам. На свою беременность она смотрела не как на проблему, или вопрос, который требует решения, но как на заслуженный и долгожданный подарок.
– Срок серьезнее некуда, обратный отсчет пошел, – попыталась отшутиться Нора, заговорщически склонившись над столом и прикрыв ладонью рот.
– А все же? Месяцев сколько? – не отставал Веня.
– Послушай, Веня. – Нора попыталась говорить как можно мягче, стараясь при этом не смотреть ему в лицо, чтобы не видеть, как скачет уголок рта. – Давай сразу внесем ясность и больше не будем возвращаться к этому разговору. Мы ведь никогда не обсуждали с тобой даже возможность совместных детей, так? И делать это сейчас поздно и не совсем уместно. Я смотрю на это, как на собственный… – Нора замялась, подбирая нужное слово, и, не найдя его, не очень уверенно закончила, – собственный проект.
– Проект? – Веня попытался изобразить заинтересованность и даже придвинулся и навис над столом. – Проект, значит. Сольный, как я понимаю, проект? Без партнеров?
– Без советников и… без спонсоров, Веня. – Нора подняла на него глаза и, взяв себя в руки, не отвела взгляда до тех пор, пока тот сам не выдержал и не уставился в чашку с остывающим кофе. Он замолчал, а Нора с неожиданной новизной принялась разглядывать его. Она поймала себя на том, что рассматривает Веню с точки зрения антропологии, чего никогда не делала раньше. То есть Нора не раз смотрела и даже оценивающе смотрела на него, но это была другая оценка, скорее социальная. Как женщина, она находила его, пожалуй, не слишком стильным, недостаточно ухоженным, немного немодным. Но она никогда не смотрела на него с точки зрения биологии. И здесь, в кофейне Нора вдруг поняла, что отец ее будущего ребенка довольно красив. С удовлетворением отметила гладкие и ровные кисти рук с длинными пальцами и безупречной формы ногтями. «Откуда у него такие ногти? Он что, маникюр делает?» – подумала про себя Нора. Густые волнистые волосы с легкой сединой живописно падали на плечи, придавая Вене несколько романтичный вид мыслителя или художника. Нос его, когда-то казавшийся ей крупноватым, вдруг предстал совсем в другом ракурсе и оказался изящным и даже трепетным. Высокий лоб, прямые брови, яркие глаза, хоть и спрятанные за близорукими линзами, но все еще живые и глубоко карие. И Нора с незнакомым ей ранее удовлетворением пришла к выводу, что биологический отец ее будущего ребенка вполне соответствует ее собственным стандартам красоты. В нем было внешнее благородство, в нем был аристократизм, в нем была порода.
