- Как пальцы выворочены ветки,- покачав головой, еще раз подумал Артюк про куст,- Не пожалели тебя - и вот, пожалуйста, маши теперь по воздуху грязной куксой...

Все ж таки, было нужно что-нибудь предпринять. Комитетский писарь надел пальто и фуражку, печально вздыхая, застегнул на животе пуговицы, и выбрался из здания на крыльцо. Ветер, как тут показалось Ивану Афанасьевичу, только усилился за то время, пока он был в кабинете. Подмораживало. Вдоль здания по одну и по другую сторону от крыльца ветром раскачивалась шеренга кустов. То и дело стукались в окна и об стену голые ветки, в ушах свистало, возле крыльца виднелась выкинутая из рытвины на газоне пробуксовавшим там колесом, черная земля, которая начала покрываться инеем и, вероятно, уже стала твердеть. Иван Афанасьевич спустился на тротуар, поднял с асфальта один комок этой земли, раскрошил его в ладони, понюхал: совсем еще не пахло весной. Иван Афанасьевич грустно вздохнул, выпустил из руки землю и побрел, ссутулясь, на квартиру к комитетскому казначею.

Растраивался он не напрасно. Медленно передвигаясь по тротуару, Иван Афанасьевич в смущении думал о том, с какими глазами он заявится к казначею, офицеру в отставке, чтобы доложить ему, что он, писарь, обещал кому-то выдать комитетские деньги, что, получается, он принял как бы такое решение, и выходит, присвоил этим для себя власть, которой его никто не уполномачивал.

Как ни хотелось Артюку идти каяться в сделанном им проступке, однако то, что он услышал от супруги казначея, когда пришел к ним домой, показалось ему еще хуже этого. Комитетский казначей, как выяснилось, уехал гостить к своей дочери и должен был воротиться лишь в понедельник, то есть через три дня. Робкая надежда, которая тлела в груди у Ивана Афанасьевича, что ему удастся переложить с себя на казначея обязанность распоряжаться в этом деле, не сбылась - выпутываться приходилось ему одному.

Артюк сел на скамейку у казначеева дома, отвернулся лицом от ветра, ссутулил спину, поднял воротник у пальто и начал думать, как ему теперь быть? В избе у Ивана Афанасьевича деньги имелись: под шкаф в комнате были просунуты в щель две небольшие пачки, обернутая каждая в носовой платок и перевязанная ниткой. Это были сбережения Ивана Афанасьевича и его жены Евдокии Степановны на случай их похорон. Достать одну из них, с разрешения, конечно, жены, и отдать в долг не составило бы труда, но лишь только в любом другом случае, а не в этом. Если Евдокия узнает, для кого он старается добыть денег, скандала в доме не избежать. Как-то получалось так, что приятелей, у которых бы можно было занять, у него не оказывалось.

-  Да и какие приятели у материально-ответственного лица, у кладовщика могли быть?- подумал Артюк.- С кем мне было дружбу водить, с шоферней, что ли? Да вот, подружись поди с ними: так и норовят через весовую на склад на грузовике проскочить, с которого зерно отсыпали - спорить начинают, что ты их неправильно взвесил, или зубоскалят, разговорами отвлекают. А кому расхлебывать после? Дружки-то вместо тебя в тюрьму ведь не сядут!

Нет, у него не могло быть друзей, нечего теперь об этом и думать. Тут пришла Ивану Афанасьевичу счастливая мысль. Он быстро поднял голову и огляделся по сторонам. Да, да, да! все решалось так просто! Заспешив, Артюк встал со скамейки и устремился в городскую администрацию.

План у Ивана Афанасьевича возник очень надежный. Поскольку все комитетское руководство находилось в отсутствии, Артюк подумал, что это дозволяет ему обратиться непосредственно к высшему, а именно, к городскому начальству и получить от него указания, как ему действовать в этом деле с похоронами, не допускающем отлагательств в решении. Иван Афанасьевич представил себе, как, явившись с докладом к мэру, он обстоятельно ему все расскажет, мэр помолчит одну секунду и в задумчивости проговорит: "Из каких же средств, действительно, выплатить ссуду? Главное, что и деньги, вы сказали, есть в сейфе... а вот был бы еще ключ от этого сейфа..." При этих словах, представил Артюк, он легонько подастся к мэру и, деликатно улыбнувшись от предчувствия того, что мэр, по всей видимости, сейчас подумает, как это приятно беседовать с таким человеком, как Иван Афанасьевич,- подскажет, что и ключ тоже, оказывается, имеется. Он спрятан в помещении Комитета в тайничке на полу под вынимающейся шашкою паркета. После чего, по замыслу Ивана Афанасьевича, мэр немедленно ему выдаст письменное распоряжение за своей подписью - открыть сейф и ссудить на похороны Крокодилова такую-то сумму.

- Комиссию! Пусть назначат комиссию распечатывать сейф, в одиночку не соглашайся!- оживленно подучал сам себя Иван Афанасьевич.

То, как он ловко сумел найти верный выход из этой запутанной ситуации понравилось даже самому Артюку настолько, что он начал чувствовать себя пободрей.

По знакомой ему пешеходной дорожке просеменив к зданию администрации, Иван Афанасьевич вошел в него, стянул с головы фуражку, поднялся по крытой ковром лестнице на второй этаж, отворил массивную половину двери в приемную мэра и протиснулся туда. В большой приемной было светло от двух широких, задернутых тюлем окон и от горящих под потолком длинных люстр с матовыми экранами, на полу в приемной тоже лежал ковер. На середине ковра, все в том же кожаном черном плаще стоял рослый мэр и что-то говорил троим, полукругом выстроившимся перед ним мужчинам, в костюмах и с папками в руках. Очевидно, мэр, собираясь уходить, давал им распоряжения. Молодая секретарша в шелковой желтой блузке и с высоко взбитой прической, увидав Артюка, встала из-за письменного стола. Мэр прервал свою речь к мужчинам и спросил у комитетского писаря прежде, чем это успела сделать секретарша:

- Что у вас, товарищ?

Тут волнение и одышка подшутили над Иваном Афанасьевичем дурную шутку. Совершенно растерявшись, он своими нечистыми ботинками шагнул прямо на ковер к мэру, но, ощутив под ногами мякоть шерсти, сразу подался с ковра назад и, очевидно, от того, что не имел достаточно времени обдумать свои слова, начал говорить сбивчиво, непонятно - про ссуду, комиссию, председателя, казначея, про Елену Васильевну и ордена.

-  Говорите же громче,- попросил у Артюка мэр, и так как старик все-таки продолжал мямлить, он поморщился.

Увидав досадливую гримасу на лице мэра, Иван Афанасьевич еще более смутился, ни на какую доверительную беседу с ним он уже не надеялся, он заспешил и, не дожидаясь вопроса мэра о том, где взять ключ от сейфа, начал сразу сам про этот ключ ему сообщать.

В особенности же приводили в смятение Артюка эти трое мужчин в костюмах, которым он помешал и которые теперь дожидались, когда он закончит докучать мэру. Он всею кожею своей чувствовал, что они рассматривают его.

-  Ключ? какой еще ключ?- спросил мэр у писаря и тот понял, что он отвлекает мэра от важных дел.- Вот что, давайте мы с вами так решим: я спешу сейчас, меня ждет машина внизу, а вы оставайтесь и расскажите моему секретарю, какие у вас проблемы, она все запишет, приходите в среду, в приемный день, а пока извините, тороплюсь. Светлана Петровна, займитесь, пожалуйста, с товарищем,- обратился он к секретарше и пошел мимо Артюка, на ходу еще что-то говоря расступившимся и пошедшим за ним следом мужчинам.

Иван Афанасьевич переменился в лице, издал негромкий, горловой звук и протянул руку, намереваясь, очевидно, задержать мэра, но опомнился, и рука его упала вниз как плеть.

-  Гражданин, подойдите ко мне,- музыкальным голосом позвала Артюка нарядная женщина, когда дверь за ушедшими бесшумно затворилась.- Вы по какому вопросу?- спросила она и взяла из пластмассового стакашка на столе карандаш.

Иван Афанасьевич как-то заторможено уставился на карандаш, ничего не объяснил, вместо этого пробурчал извинение и начал толкаться в дверь из приемной, точно испугавшись, что его не отпустят отсюда.

Плетясь по дорожке обратно из здания администрации, Артюк тяжело соображал своей затуманенной головою: - Мечусь по городу, как, прости господи, перекати-поле какое-нибудь. Из-за Елены это все, из-за ее Крокодилова... Они-то пожили в свое удовольствие, попользовались, а я-то почему страдать должен? Чуть ведь не схватил! Не схватил ведь я чуть мэра-то за рукав! Вот до чего дошел с Крокодиловым этим! С кем поведешься, от того и наберешься!..- не помимо нас пословица говорится. Сам он как свинья относился к начальству, и я по его милости чуть не согрешил тоже на старости лет.