И, надевши пальто, на цыпочках прошел в переднюю. М-сс Снегсби с раздирающим душу криком упала в обморок.

Двое рослых бобби входили из передней в коридор. Джек вежливо посторонился, прижавшись к стене, и проскользнул мимо них в переднюю. У выходных дверей стоял на страже третий бобби, самый крупный. Он стоял неподвижно, как надгробный памятник, и держал дверную ручку. Джек искренне пожалел, что вилка не дает возможности проникать сквозь стену…

В соседней комнате слышались рыдания хозяйки и грубые голоса полицейских. Джек стоял лицом к лицу с неподвижным стражем и соображал: что предпринять?

Снаружи позвонили. Бобби, не шевелясь, ответил густым басом:

— Нельзя! Здесь полиция!

Джека осенила идея. Он прошел в соседнюю кухню и взял из шкапика м-сс Снегсби бутылку с крепким нашатырным спиртом, который м-сс употребляла при своих нервных кризисах. Кроме того, там же Джек нашел тонкое и длинное перышко, служившее для смазывания сковородок.

С этими двумя предметами Джек прошел обратно в переднюю и подошел вплотную к бобби. Откупорив и зажав пальцем бутылку со сногсшибательным спиртом, он стал осторожно вводить другой рукой перышко в ноздри бобби.

Последний скосил глаза и с недоумением покрутил головой. Но перышко снова забралось к нему в самую глубину носа. Бобби фыркнул, дунул, сделал свободной рукой жест, которым ловят мух. Перышко неумолимо сидело у него в носу и щекотало слизистую оболочку. Бобби произнес ругательство, но, не окончив его, чихнул. И с шумом вобрал в себя воздух. И снова чихнул. Джек с необычайной ловкостью воспользовался моментом и поднес к носу бобби флакон… с нашатырем. И бобби широко втянул в себя летучий спирт…

И ополоумел…

Он пошатнулся и выпустил ручку двери. Джеку только это и нужно было. Он бросился к двери, отомкнул затвор и выскочил наружу…

Но бобби успел опомниться и с силой захлопнул дверь. И ущемил борт пальто Джека…

Последний не стал долго рассуждать и колебаться. Он торопливо скинул пальто и побежал вниз по лестнице, свободный, как ветер…

— И вы убеждены, профессор, что этот юноша, — ваш слуга…

— Почти убежден…

— Но каким образом?

— Я не знаю, каким образом… До сегодняшнего утра я колебался и не заявлял полиции. Я думал, что я сам куда-нибудь девал аппарат… Но еще вчера меня интервьюировали из «Геральда» относительно каких-то странных явлений в городе. И я подумал, не моя ли Глориана гуляет по Нью-Йорку?

— Глориана?

— Да, я так назвал мой новый аппарат. Вилку с полюсами, о которой идет речь.

Профессор Коллинс машинально налил себе кофе и продолжал:

— Сегодня утром в газетах уже пишут: «Профессор Коллинс обокраден… У профессора Коллинса выкрали его новое изобретение…» И целый ряд странных происшествий в хронике. Я не помню, может быть, в разговоре с интервьюером я как-нибудь в самом деле обмолвился о вилке в связи с психофизическими фактами, о которых шла речь. Я был так расстроен! Но я еще не думал, что это в самом деле Джек… В моем мозгу как-то не укладывалась мысль, что этот преданный и милый юноша, с которым мы так хорошо ладили, подложил мне такую свинью… Ведь я потерял буквально все свое состояние! Я теперь ничто! Неужели Джек способен на такую подлость? Но сегодня утром, когда я поуспокоился и пообдумал все это, я пришел к почти полному убеждению, что это именно дело рук Джека. Кроме него, у меня в то утро никого не было. И он, по-видимому, проследил мои манипуляции с Глорианой… Надо сознаться, я сам был неосторожен!

Собеседник профессора заметил:

— И сегодня он не явился к вам…

Профессор кивнул отрицательно головой.

Джек стоял за спиной у профессора и с замиранием сердца и ощущением стыдливой неловкости слушал его слова. Джек без особых хлопот и неудобств пробрался сейчас к профессору, воспользовавшись открытой для почтальона дверью и ловко проскользнув под рукой у самого профессора в то время, когда тот открывал дверь. И теперь он слушал разговор профессора Коллинса с его гостем, доктором Стивенсом, и, придя к полному убеждению в своей непозволительной подлости, не знал, что ему предпринять.

Подбросить вилку? Это было бы чудесно. Профессор обрадуется, начнет обнимать от восторга доктора Стивенса. Джек с удовольствием представлял себе эту радостную сцену… Но что же, в конце концов, будет с ним, с Джеком? Куда ему деваться? За ним следит полиция, в квартире у него засада и обыск; репутация у него совершенно скомпрометирована, и если даже он каким-нибудь чудом избежит немедленного ареста и суда, то все-таки попадет в число нелегальных прячущихся существ, которыми полна трущобная жизнь великого города и которые живут и умирают, лишенные нормального гражданского общения… Джеку очень не хотелось попасть в разряд этих деклассированных отбросов общества. В другое время он, пожалуй, и не прочь был бы помечтать о разбойничьих приключениях в каких-нибудь подземельях китайского квартала или среди колоссальных доков нью-йоркского порта. Но одно дело мечтать и совсем другое дело — испытывать все последствия этих авантюр на своей собственной шкуре. Джек, при всей своей молодости, был человеком рассудительным и не лишенным сообразительности!

Уж не покаяться ли пред профессором? Не сжечь ли корабли? Не явиться ли сейчас в «видимом» образе с аппаратом в руках (какое красивое название «Глориана»! — подумал Джек) и не сказать ли, опустив низко голову:

— Дорогой сэр, простите меня! Я сделал это необдуманно, не желая причинять вам вреда. Я негодяй и вор, но все-таки я порядочный человек! Не губите меня!

И как будто кто-то стоял сзади Джека и подталкивал его в затылок и говорил ему:

— Покайся! Сознайся! Повинись!

Под влиянием этих незримых подзатыльников, Джек чуть-чуть было не покаялся в самом деле. Он уже начал снимать Глориану с шеи. Но его остановил ложный стыд… Он стеснялся доктора Стивенса. Если бы здесь был один профессор Коллинс, тогда — другое дело! Но доктор Стивенс, маленький, худощавый и язвительный насмешник, мешал своим присутствием Джеку осуществить благое намерение… «Кто знает, — подумал Джек, — как еще отнесется доктор Стивенс к моему покаянию? Он еще подольет масла в огонь и натравит профессора на меня!»

И Джек опять впал в нерешительность и, стоя за спинкой профессорского кресла, ждал, что будет дальше, и слушал разговор.

Доктор Стивенс выразил свое сомнение: действительно ли удалось профессору Коллинсу «делать людей невидимыми»?

— Не галлюцинировали ли вы, дорогой профессор? Как заставить людей XX века поверить в такую сказку, как человек-невидимка?

Джек чуть не фыркнул за спиной у профессора при этих словах.

— Позвольте! — вспылил профессор, и его расцвеченная пятнами от ожогов физиономия запылала. — Сказка? А что такое вообще невидимость? Невидимость — самое простое явление, подчиняющееся физическим законам. Невидимость зависит от способности данного предмета отражать или поглощать световые лучи. Возьмите кусочек стекла: он, надеюсь, прозрачен?

— Прозрачен, — согласился доктор.

— Хорошо. Теперь положите его, дорогой сэр, в воду: я убежден, что он покажется вам невидимым.

— Я тоже убежден в этом, — промолвил доктор Стивенс.

— А теперь потрудитесь этот же самый кусочек стекла истолочь. Истолкли?

— Истолок, — улыбнулся доктор, спокойно помешивая ложечкой кофе и не думая ничего толочь.

— И данный кусочек, превращенный в порошок, стал опять видим и притом очень отчетливо. Он утратил свою былую призрачность… Итак, значит, одно и то же вещество при различных условиях может быть видимым и невидимым, смотря по тому, как оно реагирует на световые лучи…

— Да, но человек?

— Что ж такое, человек? Что такого особенного в человеке? Вы, несомненно, знаете, что теперь в медицине уже пользуются для учебных целей прозрачными анатомическими препаратами человеческого тела. Я даже назову вам изобретателя этих препаратов — это немец, профессор Шпальтегольц. А от прозрачности тела до его невидимости — лишь один шаг… И шаг этот мною и сделан! Изобретение Шпальтегольца вас не удивляет, вы не считаете его сказкой. Почему же вас удивляет моя Глориана?