— Я уродлив, — говорю я ей, мотнув головой. — И упрямый. И скупердяй.

— У тебя на кухне настоящая еда, а не только пакеты с переработанными ингредиентами. Это не так уж дешево. И я не трачу много денег, честно. У меня свои собственные средства, которые мне завещала Леандра, — ее растущая улыбка снова выявляет то маленькое углубление в ее щеках. Интересно, она когда-нибудь перестанет улыбаться? — И я не возражаю против упрямства. И я вовсе не считаю, что ты уродлив.

А теперь я ощущаю, как у меня начинает пылать кожа, и мне становится неуютно в собственном теле. Мне хочется скрыть свое лицо, но я сдерживаюсь.

— Травмы войны, — это все, что я говорю.

— И это нечто такое, абсолютно благородное, и я считаю, что ты выглядишь мужественно, — говорит она мне снова. — Кроме того, я знаю, что люди твоему народу кажутся совсем непривлекательными, — она пожимает своими изящными плечами. — Одному богу известно, из-за чего они продолжают похищать нас для секса.

Любуясь ее движениями, я догадываюсь, из-за чего. Из-за этого маленького, шикарного бантика ее губ. Из-за утонченности ее запястий, выглядывающих из рукавов ее туники. Из-за хрупкости ее фигуры и явно выраженного выступа ее грудей, которые размером вдвое больше, чем у любой женщины месакка. В ней есть что-то, что затрагивает самые низменные потребности природы мужчины. Естественно, мужчина захотел бы трахнуть такую женщину, как эта. Даже я начинаю пугающе сильно возбуждаться от одной мысли об этом. Как бы она подо мной выглядела с ее золотисто-каштановыми волосами, рассыпанными по ее стройным плечам?

Я испускаю стон, как только этот образ с силой врезается в мое сознание. «Нет, Эмвор. Ты не можешь оставить ее себе».

Когда я поднимаю глаза, она смотрит на меня с любопытным выражением лица.

— Все в порядке?

Я резко киваю головой и указываю на стул, который оставил для нее свободным.

— Садись. Поешь.

Она так и делает, а когда она присаживается рядом со мной, я замечаю, что она носит штаны, точно так же, как и я. За исключением того, что они облегают ее стройные ноги и бедра и очерчивают зад, не имеющий хвоста, который кажется гораздо более упругим и округлым, чем задница любой месакки.

Может, это из-за специй в еде, но я чувствую, что покрываюсь потом. После надо будет помыться.

Настает тишина. Она ест. Я ем. В комнате спокойно. Я молчу, но не могу перестать думать о ней.

— Напомни-ка, как тебя зовут?

Человек прекращает есть.

— Николь. Леандре не нравилось, как мое имя звучит на ее языке, поэтому она заставила меня сменить его на что-то более месаккское. Мы выбрали Шиари, — она пожимает плечами. — Это имя не хуже, чем другие, и казалось немного похожим на Шехеразаду.

— А что это?

Она отворачивает лицо.

— Это всего лишь старая людская легенда о женщине, которая была вынуждена рассказывать истории и развлекать, чтобы спасти свою жизнь.

Еда у меня во рту вдруг становится безвкусной. Женщина, которая была вынуждена рассказывать истории и развлекать, чтобы спасти свою жизнь. От меня не ускользает параллель с ее собственной судьбой. Больше не могу этого слушать. Я и так уже слишком много о ней знаю, и от отчаянного гнева и собственной вины у меня желудок в узел скручивается все больше и больше. Я напоминаю себе, что не должен чувствовать себя виновным за то, что не оставляю ее здесь.

Тут я пострадавшая сторона.

Глава 5

ЭМВОР

После обеда я заканчиваю убирать территорию хлева и чинить кое-какие инструменты. Я убеждаю себя, что не избегаю человека. Просто стараюсь оставить ей больше пространства. И я, конечно же, не чувствую себя виновным.

Мне кажется, что, если я буду продолжать себе это повторять, в конечном итоге это окажется правдой.

Когда я захожу внутрь, дом убран, полы подметены и вымыты до блеска. Я не неряшлив, просто мне не очень нравится эта домашняя работа. Тем не менее, я в состоянии оценить прелесть, когда дом сверкает чистотой. Я знаю, что она старается проявить себя, и в очередной раз чувствую укол вины. На кухонном столе стоит свежая выпечка, а сам дом наполнен вкусными ароматами, словно человек еще кое-что печет. Мне на ум приходит сказанное ею раньше, то, что она готовит, когда нервничает.

Должно быть, сильно нервничает. Думаю, я не могу осуждать ее за это.

Из задней части дома доносится гул отпаривателя одежды и звук текущей воды. Жилище у меня маленькое, однако, ни в гостиной, ни на кухне я не вижу Николь. Интересно, что еще она чистит? Движимый любопытством, я направляюсь в спальню. Сам не знаю, что почувствую, если найду ее, зарывшись по самые уши в моем нижнем белье и отдраивая его.

Вместо этого, завернув за угол, я нахожу человека… совершенно голой. Спиной ко мне, она стоит в небольшом помещении в моей личной спальне, которое служит в качестве удобств. Я вижу ее в отражении зеркала, и ее кожа своей бледностью на фоне моих серого цвета стен прямо ослепляет. Вполне понятно, что под шум бегущей воды она не услышала, что я вошел. Мне кажется, я должен что-то сказать. Кашлянуть.

Хоть что-нибудь.

Однако оторвать взгляд просто невозможно. Невозможно не уставиться на эту раскрытую, голую, блестящую кожу. Ее груди обнажены, и пока я наблюдаю, Николь проводит мокрой тканью по их розовым кончикам и округлым выпуклостям. Член у меня в штанах болезненно напрягается, и, тут же отвернувшись, я выхожу из спальни, из гостиной и через парадную дверь на улицу. Я усаживаюсь на свое крыльцо и, обхватив голову руками, пытаюсь унять свое колотящееся сердце.

А вместо этого, все, что у меня перед глазами, — ее обнаженная, мокрая кожа. Когда закрываю глаза, я вижу, как с мечтательным выражением на лице она прижимает материю к своим грудям. Я вижу, как завитки золотистых волос скользят по ее плечам, и нежные изгибы ее бедер. Мне на ум приходят округлые выпуклости ее ягодиц, то, насколько они бледные и шикарные и насколько непристойно похотливой на вид кажется расселина ее задницы без прикрывающего ее хвоста.

Член у меня в штанах становится настолько твердым, словно он из камня. Дерьмо. Прошло слишком много времени с тех пор, как я обратил свой взгляд на женщину, и гораздо больше с тех пор, как прикоснулся к хоть одной из них.

«Я вовсе не считаю, что ты уродлив».

«Нет, — напоминаю я себе. — Независимо от того, насколько сильно ты можешь быть увлечен ею, это потому, что за последние несколько лет она — единственная женщина, с которой ты общался дольше минуты. А вовсе не потому, что считаешь ее красивой и обаятельной. Не из-за улыбки и покачиваний ее ягодиц, когда она ходит».

Она недостаточно сильна, чтобы стать спутником в такой жизни, как здесь. И в чем я нуждаюсь, это — высокая, крепкая супруга, которая может оказывать мне помощь на полях. Это все, чего я хочу.

Мне нужно некоторое время, чтобы прийти в себя. Всякий раз, как встаю, убежденный, что я справился, мой член напрягается, и перед моим взором предстает образ, как она совершенно обнаженная моется. В результате я целый час наматываю круги вокруг дома, занимая голову мыслями о том, кого из моего поголовья мне в этом сезоне разводить с быком, а с кем мне подождать до следующего сезона. Размышления о животных и поголовье достаточно для того, чтобы прикончить в моем члене всякое, порожденное в нем, желание, и я могу войти в дом громко, умышленно хлопнув входной дверью.

Николь уже вернулась обратно на кухню, и из моей дровяной печи вытаскивает нечто, подозрительно похожее на домашний хлеб. Ее волосы мокрые, завязаны узлом высоко на голове, а несколько вьющиеся завитков вьются вокруг ее лица. На ней другая одежда, но все равно через материю я вижу волнующие линии ее грудей. Когда я захожу, она начинает мне лучезарно улыбаться улыбкой во все лицо.

— Привет-привет!

Мой член тут же откликается на ее голос, и я поднимаюсь на ноги.