— Знать, у меня одной ломота.

— Да с какой стати, Дарья Ивановна? Наливка хорошая, да и немного ее. — Он замолчал, понимая, что она все знает, и валять дурака с ней не нужно.

— Наливка! — Взорвалась хозяйка. — Начинка! Как мы договоривались?

— Что? — Телков подскочил от испуга. Ему показалось, что все вчерашнее было подстроено. Подсматривали за ним в приборы ночного видения, стереотрубы и танковые прицелы и сейчас долбанут изо всех стволов. Ощущение на мельчайшую долю секунды, у него доставало благоразумия справиться с ним, но при всей краткости это было сильное, выпуклое и тяжелое. А он будто бы успевал отскочить в сторону и имел «вид сбоку» как на уроке черчения.

— Говорили-рядили, что девушка жить будет у меня. Я ей постель выделила, мебель, целую комнату, а вы? Как это понимать? — Дарья Ивановна делала паузы между словами отнюдь не для того, чтобы ей отвечали. Может быть, это был ее звездный час? — Жениться надумали? — Телков еще более побледнел, подозревая, что не все помнит из вчерашнего. Спиртное говорят, отнимает память, но это у алкоголиков, а он еще молодой. Или это отец передал по наследству? В прошлом году они встречались с отцом и впервые пили вместе спиртное. Дешевый сладкий портвейн, но очень много. В горле стояла эта сладость — до тошнотворной горечи. Пили, почти не закусывая. Как он подгадал, что в доме на Обской не было ни бывшей его жены, ни младшего сына? О чем-то говорили. Он не мог вспомнить ни слова. Отец потом наутро выспрашивал, не натворил ли чего дурного.

— Жениться — не жениться — это ваше личное дело, — голос хозяйки стал жестким, начальственным. — Я хочу только сказать, что сдавала комнату незамужней девушке. Это совсем не то, что семейной паре. Тут все по-иному: готовка, пеленки. Тут комнату отобрать могут запросто. Ладно, надумаете, скажете. Мне в молчанку играть некогда. Мне на работу пора.

Телков растянулся на матрасе и закрыл глаза. Чувство вины расплющило его. Он выдохнул весь воздух из легких и не вдыхал. Что же это такое было с Варей? Выходит, предал друга Витю? Как быть с Соней? Правда, он ничего ей не обещал, но все же. Как с Олей быть? Сказать, быть может? Ему стало смешно. Никаких угрызений совести. Только счастье и покой. И уверенность в собственном бессмертии. Какая-то новая яркая тайна жизни раскрылась перед ним, и его посетило ликование бытия. Он почувствовал себя древним пещерным человеком, впервые добывшим огонь. Искры из глаз…

Тут пылающий мозг послал, наконец-то сигнал, и легкие стали наполняться воздухом. У него есть любимая женщина! И опять — едва он представил Варю, она вошла в комнату.

— Не буду я жить у этой гусыни, мне так называемая простота и непринужденность во где! Зачем мне комплексовать от того, что не так села или прошла? И эта поза: за мою доброту. Ноги теперь ей мыть и воду пить?

— Слушай, давай-ка мы на пару деньков сбежим из города!

На завод он решил добираться пешком. Улица Челюскинцев казалась ему праздничной, обласканной, раскрашенной, будто на рекламном проспекте Аэрофлота. Встречные люди, думалось Телкову, были счастливыми, а если у кого-то кислая физиономия, так это для маскировки. Чтобы не сглазили. Особенно поражали его женщины. Он хотел встретиться глазами то с одной, то с другой, чтобы знала, что он не какой-нибудь пацан, а знает ее насквозь. Он хотел, чтобы они опускали перед ними глаза. Хотелось остановить какую-нибудь девушку, решительно заговорить с ней, чтобы смутилась и покраснела. Будто он получил какое-то оружие и с нетерпением ждал момента, когда можно будет его применить.

Что— то я много радуюсь, одернул себя Телков. Такого потрясения в жизни еще не было. Если не считать поступления в университет. Месяц как на крыльях летал, пока не засел за первые контрольные. Сейчас он чувствует в себе такие силы, будто природа отпустила их вдвойне, в расчете на Варю. Он должен внести ее во все тайные страницы жизни, во все воспоминания -задним числом. Во все списки под номером один.

На заводе Телков продолжал работать с ветеранами, записывал их воспоминания. Ничто, казалось, не изменилось в нем, если не считать повышенной нежности к старикам и одного добавочного вопроса: где нашли спутника жизни и как начали строить семью. Это любопытство не казалось ветераном чрезмерным. Даже льстило. Правильно, пусть молодые послушают, может быть, им тоже сгодится.

Павел Петрович Леонов пришел в студию при полном параде, и на магнитофонной пленке запечатлелись колокольцы медалей. Телков не удержался, потрогал золотую звезду, вызвав улыбку героя, будто выигравшего пари. Никогда не будь надутым индюком, сказал себе Телков.

— А вы обеспечены жильем, — машинально спросил фронтовика. Оказалось, двухкомнатная, сам строил хозспособом.

Время тянулось медленно, и конец рабочего дня он встретил с восторгом. И тогда время полетело, как поезд под откос. Он ничего не успевал. С Варей встретились на железнодорожной платформе в центре города, когда схлынул поток дачников. Она прождала не менее полутора часов, пока он, проклиная весь свет, нашел работающий пункт проката, выбрал палатку поновее, котелок, рюкзак, накупил продуктов в гастрономе.

— Не беда, я тут посидела в холодке. На поезда поглядела. — Варя была сама кротость. — Поездка не отменяется?

— Айн момент! — Телков огромными прыжками понесся к кассе. Его несла волна благодарности, восторга, умиления. Насколько Варя казалась смиренной, настолько у Телкова прибавилось сил.

Они забрались в одну из электричек, пристроились в тамбуре, и он стал напевать, глядя в окно. Варя ни словом, ни жестом не одернула Телкова, даже не глядела на него, думала о чем-то своем. Может быть, она даже печалилась, а он не спросил, будто бы исчерпав запасы душевной тонкости.

Минут через сорок они выбрались на платформу, название которой показалось Телкову знакомым. В лесу было совсем темно. Карабкались по насыпи, натыкались на деревья, проваливались в ямы, упирались в заборы. Выбившись из сил. Телков натянул палатку на какой-то поляне, может быть, даже на футбольном поле. Он надул дыханием резиновые матрасы и пригласил Варю располагаться. Она подождала, когда он заползет, положила голову ему на плечо и заснула.

Неужели сегодня не будет ночных бдений, подумал Телков. Тело его ликовало. Может быть, это свинство — уснуть просто так рядом с ней наедине, тем более что уже это было, не нужно снова штурмовать крепость? Но можно хоть минуту не шевелиться и ни о чем не думать?

…Стасику Вторушину, возвращаясь домой со школы, непременно нужно было девок валять в снегу. Аня Субачева говорила: «Лучше Ваньку валяй!» Ее огромные серые глазищи закрывались, потому что Стасик приготовился сыпануть ей в лицо снега. Она завизжит, повалит его в сугроб и отскочит. Стасика никто не обижает, и не потому, что у него на спине, как рюкзак, торчит горб. И не потому, что ватага старшеклассников готова его на руках носить — из-за брата, он в тюрьме сидит. Стасик учился лучше Телкова, но это еще можно было пережить, но Мальвина — Субочева! Однажды Ваня тоже попытался насыпать ей снега на шубу, она скривила губки: «Ты-то что?» И столько было в ее восклицании недоумения, что у него внутри будто фарфоровая ваза разбилась. Он побежал наперегонки со своими слезами, а дома дал им волю: «Хочу, чтобы у меня тоже был горб!»

Мать запричитала, вспомнив какой-то давний случай, когда ребенок упал, и она боялась, не вырастет ли горб. Бог миловал, а теперь оказывается зря!

— Не расстраивайся, — сказал отец. — Ты скоро всех удивишь. — Он привез из города проекционный фильмоскоп. Смотреть диафильмы в комнату набивалось человек двадцать. Мальвина тоже пришла, Иван вырос в ее глазах. И в своих вырос. И тоже валял девок в сугробы. Но только в компании со Стасиком. Потом они уехали из этого поселка в Кузбассе. С отцом еще прожили полгода…

Телкова разбудил голос Вари:

— Телков, на выход. Мы чуть не упали в реку. Но местечко выбрали идеальное. Ты в темноте видишь, что ли?

Телков выполз из палатки и зажмурился от золотого света, струившегося снизу: поляна, окруженная березняком, пылала оранжевыми, огненными цветами. Как продолжение сна!