Правда, порой отец все же вспоминал о моей половой принадлежности. Например, когда я начала курить, как и все мои приятели по гаражам. Мы удачно стянули пачку дешевого курева в местной забегаловке и удобно устроились на деревянных ящиках в любимой подворотне. Ничто не предвещало беды, и наши битые тринадцатилетние задницы не ныли, предчувствуя папин ремень. Но, увы, так и вышло. Отец орал так, что я чуть не оглохла, задал трепку не только мне, но и всем, кого успел поймать, а потом долго и нудно рассказывал, что я девочка, а значит, должна вести себя подобающе. Под конец этой тирады я так устала быть девочкой, что заснула.

Обычно на утро папа забывал все наши разногласия, и мы привычно отправлялись в гараж – чинить и разбирать новую машину, но на этот раз отцовский гнев затянулся.

– Ирис, надо поговорить, – сообщил он, стоило мне выползти из своей коморки под крышей гаража. Большой Бук сидел на табурете, что когда-то сам сколотил, и я вдруг поняла, что отец выглядит уставшим. А еще он отводил глаза, и тогда я впервые ощутила дрожь страха. Потом это чувство станет привычным…

– Ирис, ты взрослеешь, – сглотнув, начал папа. – Знаешь, я никогда не говорил тебе о… чувствах. Понимаешь, я не большой мастак говорить о них, – он задумчиво поскреб лохматый затылок. – Но думаю, время пришло…

– Пап, если ты о сексе, то я уже все прочитала в интернете, – буркнула я с невозмутимой уверенностью тринадцатилетнего подростка. – Мне это не интересно, к тому же, на мой взгляд – гадко!

Я направилась к чайнику, заклеенному скотчем, а папа за спиной хрюкнул и закашлялся.

– Э-э, мда. Вообще-то я имел в виду нечто другое. Первую влюбленность и все такое… Кажется, возраст у тебя подходящий.

– Любовь? – я деловито насыпала в кружку заварку и сахар. – Это даже хуже секса. Не переживай, я решила, что это все не для меня!

– Боже, кого я воспитал? – сокрушенно пробормотал Большой Бук. – Я думал, у меня еще полно времени… Ты так быстро выросла, Ирис. Думаю, надо купить тебе платья.

С логическим мышлением у папы всегда было не очень.

С того дня отец изменился, словно вознамерился за месяц вернуть меня на путь истинный. То есть туда, где ходят нормальные девочки. На эту странную тропинку, где растут цветочки и бродят единороги. У меня появились платья, туфли и даже заколки. Мне запретили копаться в моторах и дружить с местной шпаной. И даже стричь волосы. Большой Бук всерьез вознамерился сотворить чудо и превратить одного тощего подростка непонятной половой принадлежности в барышню. Подросток, то есть я, превращаться категорически не желал, цветочки яростно вытаптывал, а единорогов посылал ко всем чертям. Я была буйной, неуправляемой и яростно сопротивляющейся изменениям в своей привычной и хорошей жизни. Если задуматься, то я просто была дочерью своего отца и во всем ему подражала.

К тому же, я искренне не понимала, почему не могу по-прежнему носиться с ребятами, драться с ними и ночевать у приятелей, если лень идти домой. Я не могла объяснить, что стану посмешищем, если надену то розовое шелковое недоразумение, что папа считает одеждой. Наша с ним битва затянулась и привела к тому, что мне запретили выходить из дома.

Я обижалась и злилась, но отец был настроен серьезно.

В ту ночь я просто сбежала, решив доказать, что я не только взрослая, но и совсем не девчонка.

Я вылезла из окна, проникла в гараж, вывела отцовский байк, оседлала его и понеслась в сторону реки. Я ускорялась, лелея мысли о том, как испуганный отец больше никогда-никогда не станет мне ничего запрещать. В тот день шел дождь, что неудивительно для нашего сырого города. Мне было тринадцать, байк был тяжелым, и в нем оказались сломанными тормоза. Увы, это я обнаружила, когда попыталась ими воспользоваться.

Что произошло дальше, я не поняла. Байк пошел юзом, я заорала, пытаясь увести мотоцикл от огней встречных автомобилей и понимая, что меня неудержимо выносит прямо под их колеса…

А потом вспышка, короткий полет и я – кубарем слетающая с байка в какие-то заросли.

Когда я поднялась, ругаясь совсем как папины приятели, перепившие горячительного, то с размаха снова шмякнулась на задницу. Потому что привычная мне картина мира сменилась на что-то совершенно иное. Яркое, цветное, неизвестное и пугающее.

Тот первый день в Энфирии я провела незабываемо.

А когда вернулась, у дома мигали огни скорой и полицейской машин. В доме толпился народ, и все они принялись орать, стоило мне появиться. На вопрос: где была, я могла только мычать, понимая, что говорить о городе папоротников и странных существ – не стоит. Иначе я стану не просто девчонкой, но и девчонкой помешанной.

Что и говорить, день оказался богатым на события. Вечером, когда мы остались одни, отец протянул мне широкий кожаный браслет и запечатанное письмо.

– Это написала твоя мать, – он отвернулся к окну. – Сказала отдать, если однажды ты увидишь нечто необычное… Я не знаю, где ты была сегодня, Ирис, но думаю, письмо должно быть у тебя. Лучше позаботиться об этом прямо сейчас…

Из письма я многое узнала о том, кто я. О пожирателях, линкхах, Энфирии и куче того, что можно счесть бредом сумасшедшей, что оставила своего ребенка в роддоме. Возможно, я так и решила бы, не прогуляйся сегодня в этот мир.

Моя мать была пожирательницей, и сегодня во мне все-таки пробудился ее ген, спасший мне жизнь.

И еще в тот день я узнала, что отец болен.

…Пожала плечами, сбрасывая воспоминания. Прежде чем покинуть Химеру, мне надо было навестить еще одно существо.

Малюсенькая комнатка на пятом этаже была местом, где я иногда отдыхала и работала. Она располагалась достаточно далеко от кабинета Мастера, хотя это и было иллюзией. Химера изменчива, но полностью подчинена своему хозяину, впрочем, как и он ей. Химера выбирает Мастера и хранит его весь срок службы Гильдии. Поговаривали, что Мастер – бессмертен и его невозможно ранить… Не знаю, насколько эти слухи лишь слухи, но что было очевидно: если Эр хотел, то здание выстраивало новые коридоры, возводило лестницы и открывало двери. Туда, куда хозяин желал. Он мог выйти в своем кабинете, а войти в любое помещение Химеры. В том числе и в мою комнату. Для Мастера не существовало замков, потому что дверь могла появиться в любом месте. На стене, окне, потолке… Я узнала это случайно, в ту ночь, когда Эр пришел ко мне впервые. Тогда я просто сидела за столом, решая задачу из сотни неизвестных в очередном своем задании. И в центре пола, там, где темнели старые доски, просто появилась дыра. Я вскочила, сжала кулаки и охнула, увидев Эра, поднимающегося из этого провала.

– Там ступеньки? – слабым голосом спросила я, не придумав ничего лучше.

Мастер медленно окинул взглядом помещение. Так же медленно перевел взгляд на меня.

– Здесь что, даже дивана нет? – спросил он.

Я покачала головой.

– А где ты спишь?

– В кресле, – дрогнув, прошептала я, глядя на него во все глаза. Мастер улыбнулся.

– Думаю, кресло – это совсем не то, Ириска… Идем.

Он протянул мне руку, и я вложила в его ладонь свою, даже не спросив, куда он меня ведет.

Любовь начисто отшибает мозги, это еще одно ее поганое свойство. Пожалуй, я могла бы написать целый трактат по выявлению признаков любви. И потеря разума шла бы там одним из первых пунктов с грифом «Внимание, ваша жизнь находится в серьезной опасности! Если вы заметили, что начали превращаться в идиотку, велика вероятность, что вы влюбились! Срочно примите меры!»

О да, это было бы веселенькое чтиво, я думаю.

К счастью, мою комнатку Мастер раз и навсегда счел недостойной, так что это помещение не было связано в моих мыслях с ним. Здесь я могла отдыхать, работать и общаться с Вишней. Иногда Вишня становилась Вишем, просто потому что я до сих пор не идентифицировала пол этого создания. Я даже не знала, к какому виду его отнести.

– Привет, Вишня, – сказала я, подняв голову.

Несмотря на тесноту, потолок в моей коморке высокий, около четырех метров. Наверху сходятся паутиной несколько темных балок, за ними и вовсе пустота. Оттуда и свалился однажды маленький черный комочек – ушастый, крылатый и слепой. Это был детеныш летучей мыши с ушами больше головы – беспомощный и жутковатый. Первые дни я кормила его из пипетки.