Софи бросает взгляд на темно-синие буквы и цифры.

— Спасибо, Алекс, — говорит она, слегка запнувшись, перед тем, как произнести мое имя. По-моему, ей хочется что-то добавить, однако она ограничивается простым «до свидания» и уходит.

Когда двигатель моего «корвета» умолкает, я бросаю взгляд на часы. Без пяти восемь. Черт. Слишком рано. Приходить в такое время на свидание просто-напросто неприлично. Чего доброго, дама подумает, будто я кидаюсь со всех ног по первому же зову. В иных обстоятельствах я бы просто просидел пять минут в машине. Увы, я нахожусь на тихой жилой улочке, а «корвет» мой неприметным никак не назовешь. Я подхватываю купленные по дороге цветы и выбираюсь из машины, стараясь дышать легко и свободно. Чувствую я себя так, точно направляюсь на первую в своей жизни танцульку старшеклассников. И надеюсь, что в выбранный Джеммой ресторан мужчин пускают без галстуков, поскольку из Бостона я ни одного не привез.

Джемма открывает дверь через пару секунд после моего звонка. На ней свободная красная блузка, тесная юбочка до колен, в общем, выглядит она восхитительно. Светлые волосы рассыпались по плечам, точно золотистая сахарная вата. Улыбка ее прекрасна, но за ней скрывается волнение под стать моему. И первые же слова, которыми мы обмениваемся, делают наше обоюдное смущение столь очевидным, что мы даже успокаиваемся немного, поскольку у нас появляется маленький кусочек общей почвы.

— Какие они красивые, — говорит Джемма, когда я без особой ловкости вручаю ей букет.

Она ставит цветы в вазу, стоящую на столике в прихожей, снимает с вешалки куртку из коричневой замши, подхватывает сумочку.

— Надеюсь, в ресторан меня пустят, — говорю я, тыча пальцем в мою вполне приемлемую, но лишенную необходимого украшения грудь. — Ближайший из моих галстуков находится в нескольких сотнях миль отсюда.

Я улыбаюсь, она смеется искренне, мягко и звонко. И я понимаю, что меня ожидает прекрасный вечер.

Мы неторопливо идем под руку по центру города, разговаривая о том о сем и ни о чем в частности. Выбранный Джеммой ресторанчик совсем невелик — темное дерево, матовое стекло, приглушенный свет. Дружелюбная обстановка и вкусная, без дорогих кулинарных изысков, еда.

Мы сидим в тихом углу, я слушаю рассказ Джеммы о детстве, которое прошло в Бангоре, самом большом городе на севере штата Мэн. Ее старшая сестра Алиса переехала в Балтимор, когда Джемма заканчивала учебу на медицинском факультете, а младший брат Райан работает сейчас в одном из банков Огасты. В студенческую пору она подрабатывала в патологоанатомической лаборатории и в результате стала внештатным медэкспертом здешней полиции. Я узнаю, что у нее немало друзей в городе, однако вечера она проводит по преимуществу дома. Узнаю, что она любит читать, но предпочитает книги, по возможности не связанные с ее работой; что смотрит фильмы ужасов, но, когда доходит до самих ужасов, закрывает глаза; что слушает музыку, однако любимых исполнителей у нее нет — что передают по радио, то и слушает.

Я в свой черед стараюсь не перегружать ее подробностями моей прискорбной жизни. Рассказываю почти обо всем, хорошем и плохом, но ни на чем подолгу не задерживаюсь. Сыплю студенческими историями, потом теми, что связаны с моей работой в Бюро и после него. Говорю, что мой выбор машины определяется не столько потребностью поддержать образ мачо, сколько желанием продемонстрировать любовь ко всему смехотворному. Она смеется, когда я шучу, увлеченно слушает, когда я говорю что-то всерьез. Мне кажется, что я ей нравлюсь, и это хорошо, потому что она нравится мне безусловно.

Так незаметно пролетает несколько часов, и вскоре наступает время заплатить по счету и уйти. Мы идем к ее дому под руку, продолжая разговаривать и смеяться. Она спрашивает, не хочу ли я зайти к ней.

— Хочу, — отвечаю я, — но я никогда не делаю этого при первом свидании. Может быть, это старомодно, однако я стараюсь дать женщине время на размышления о том, полный ли я козел или все-таки не очень.

Я улыбаюсь, понимая, впрочем, что прохожу последнюю проверку. Если это ей не понравится, значит, ничего у нас не выйдет.

Джемма просто улыбается в ответ и придвигается ко мне.

— В таком случае, что вы делаете завтра вечером? — спрашивает она, и ее зеленые глаза сияют.

Я кладу ладони на ее бедра, она повторяет мое движение в зеркальном отражении, мы целуемся. Поцелуй получается долгим, но спокойным и ласковым. У нее шелковые губы и чуть отдающее корицей дыхание. Я ощущаю щекой ее волосы, а телом — теплоту ее тела.

Когда мы разрываем объятие, она шепотом желает мне спокойной ночи, гладит меня по руке и поднимается на крыльцо своего дома. С мгновение я стою перед ним, точно оглушенный любовью подросток, потом разворачиваюсь и иду к «корвету». Пока я забираюсь в него, на моем лице сияет улыбка шириной в добрый арбуз и чувствую я себя таким счастливым, каким не был уже сто лет. Я бы даже кулак вверх выбросил, да салон у меня низенький. Поэтому я просто включаю двигатель и медленно, неохотно отъезжаю от тротуара.

На всем долгом темном пути домой единственный свет, какой я вижу, создается двумя лучами, вырывающимися из фар «корвета». Сырое щебеночно-асфальтовое покрытие дороги обладает почти гипнотизирующим сходством с экраном телевизора, по которому бегут статические помехи, фары высвечивают трещинки, неровности, камушки, и в конце концов меня охватывает ощущение странной легкости, бездумности, такое, точно голову мою наполнили гелием и кое-как приладили к плечам. Душевный подъем, соединенный с дремотностью — или с чем-то совсем другим.

Я вырываюсь на лежащие между «Святым Валентином» и Уинтерс-Эндом просторы полей на скорости больше шестидесяти миль в час, мне не терпится вернуться домой. Даже мысль о неприветливом «Краухерст-Лодже» кажется мне приятной. А затем я вижу впереди что-то, отражающее свет моих фар, и ударяю по тормозам.

Когда визг покрышек стихает, я отрываю голову от руля, в который она уткнулась, и получаю возможность как следует разглядеть открывшуюся передо мной сцену. Обнаженного по пояс мужчину с ножами в обеих руках. Стоящую перед ним голую женщину, Анджелу Ламонд, рыдающую, прикрыв ладонью рот. Призрачный, светящийся дождь, капли которого танцуют на их коже.

Привидения стоят перед «корветом», не ведая о моем присутствии, — остаточные образы событий, уже отошедших в историю. Глядя на эту живую картину, я чувствую, как где-то за моими глазами разгорается острая точка света, предвестница подступающей мигрени. И все же отхожу от машины, чтобы разглядеть все получше. Николас произносит негромко и мягко:

— Ты понимаешь, почему это должно произойти. Обычно сам я такими делами не занимаюсь, но мне нужно, чтобы ты сыграла роль вестницы.

— Прошу вас, — шепчет Анджела. — Пожалуйста.

— Я мог бы сказать, что благодаря цели, которой ты послужишь, ты испытаешь меньшие мучения, — продолжает Николас. Молния, которая существует только для двух актеров-призраков, разыгрывающих передо мной эту сцену, вспыхивает, озаряя их кожу и приплясывая в глазах Анджелы. — Но это было бы ложью. Ты же знала, что за твоими поступками последует воздаяние.

Николас ласково поворачивает ее к себе спиной, обвивает, точно любовник, руками. А затем молния сверкает снова — на ножах, которые взлетают в воздух и вонзаются в спину Анджелы, так что струи дождя смешиваются с кровью. Он осторожно опускает тело женщины на дорогу, ждет, когда остановится ее сердце, и начинает яростно кромсать грудь Анджелы. А затем выпрямляется, свесив руки вдоль тела, и говорит:

— Теперь будем ждать.

С меня довольно. Я выхожу из ступора, поворачиваюсь и бегу к машине. Пальцы мои, когда я включаю двигатель, подергиваются. Я ударяю ногой по педали газа и продолжаю вдавливать ее в пол, пока не добираюсь до города.

Думать я могу только об одном: у меня начались видения. Опять. Отчаянно хочется списать их на переутомление, на неподходящую пищу. Однако каждое движение головы порождает покалывание в затылке, и я с ужасом думаю, что просто разваливаюсь на части.