— Все это хорошо, но мы так и не знаем, почему он туда полез. Николас, пока сидел в тюрьме, получал или отправлял какие-нибудь письма?

— Нет. Он даже по телефону никому не звонил. Ты думаешь, у него есть кто-то за пределами тюрьмы?

— Возможно. — Я протягиваю руку к столу, беру список сотрудников Гарнера и говорю: — Я побеседую с Валленсом и этим Эрлом Бейкером, может быть, они что-то знают. Тебе удалось найти кого-нибудь из работников детского дома?

— Пока нет. Чарли все еще занимается этим.

Я кладу в карман список и фотографию Николаса, встаю.

— Как закончу, позвоню тебе.

— Конечно. И еще, Алекс, — говорит Дейл, когда я уже стою у двери, — не позволяй Нику доставать тебя. Не стоит он того, чтобы тратить на него нервы.

Я киваю и захлопываю за собой дверь его кабинета.

Бурная погода обернулась дождем, порывы его налетают с запада, пока я еду на север, к городку Касл-Хилл, в котором живет Эрл Бейкер. Струи воды бьют в ветровое стекло, заставляя «дворники» усердно трудиться.

Я бегу к дому номер 12 по Палвер-стрит со всех ног, даже не удосужившись разглядеть как следует это безликое здание, очертания которого вырисовываются в мокрой мути. Когда Бейкер открывает дверь, меня, стоящего под козырьком крыльца, уже бьет крупная дрожь.

— Чем могу быть полезен? — спрашивает он громко, стараясь перекричать шум бьющих по навесу струй. Бейкер — плотной комплекции мужчина лет пятидесяти с чем-то.

Я показываю полицейский значок.

— Управление шерифа. Я хотел бы переговорить с вами. — Я оглядываюсь назад. — И лучше бы в доме.

— Так в чем дело? — спрашивает Бейкер, как только я попадаю в относительный уют его дома.

— Дело касается Генри Гарнера, — отвечаю я. — Не знаю, слышали ли вы об этом, но сегодня утром были обнаружены его останки.

— Я слышал по радио, что нашли чье-то тело.

— Ну вот, и у меня есть к вам пара вопросов, если вы не возражаете.

— Не возражаю, конечно.

Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, в двери гостиной, справа от меня, появляется женщина.

— Кто это, Эрл?

— Помощник шерифа Алекс Рурк, мэм, — отвечаю я.

Эрл поворачивается к женщине — она примерно одного с ним возраста, но сложена поизящнее, и с короткими, окрашенными в медный цвет волосами.

— Он по поводу смерти Генри, — говорит Эрл.

Женщина подходит к нам, Эрл снова поворачивается ко мне.

— Дебора Пирс, — представляется она, протягивая мне холодную вялую ладонь. Имя мне знакомо — эта женщина работала медсестрой в «Святом Валентине», когда он только-только открылся. — Он умер так давно. Что-то случилось?

— Нашли его тело, Деб. Выходит, он все-таки не погиб во время пожара.

— Вы оба хорошо знали Гарнера?

Эрл кивает:

— Да, и не один год.

— Он был таким милым человеком, — умильно воркует Дебора. — Когда мне сказали, что он погиб в огне, я не поверила.

— Вы ведь работали в детском доме. Были вы там во время пожара?

— Нет, я ушла оттуда лет за десять-двенадцать до этого.

Я поворачиваюсь к Эрлу:

— А вы, мистер Бейкер? Вы были там?

— Нет, я же не работал у Генри. Я занимался строительством. Построил кое-что и для «Святого Валентина».

— Вам известен человек, который мог питать к нему недобрые чувства?

Оба отрицательно качают головами, и я достаю из кармана медальон и фотографию Николаса.

— Вы можете сказать что-нибудь об этих людях? — спрашиваю я. — Знаете их?

Они рассматривают украшение, которое лежит в пластиковом пакетике на моей ладони. А я вглядываюсь в их лица, пытаюсь увидеть какую-либо реакцию. Нет, ничего.

— Мне очень жаль, помощник Рурк, — говорит Эрл.

— Нет, я их не знаю, — добавляет Дебора. Она бросает еще один взгляд на медальон. — Хотя лицо мне вроде бы знакомо. Возможно, я пару раз видела ее в городе. Что-то в этом роде.

Я ухватываюсь за ее слова:

— В Уинтерс-Энде? Когда работали в детском доме?

— Может быть. Хотя я могу и ошибаться. Это было так давно.

— А что насчет этого мужчины?

Она поджимает губы, недолго молчит.

— Нет, — говорит она наконец, покачав головой. — Нет. Глаза кажутся знакомыми, однако вспомнить его я не могу.

Уже что-то, хоть и немного.

— Еще один вопрос, — говорю я. — «Святой Валентин» имел репутацию заведения со строгими порядками. Известно ли вам что-нибудь о том, что провинившихся детей сажали под замок? До нас дошли слухи об этом, а я, побывав там недавно, заметил пару помещений, которые могли использоваться именно для этой цели.

Эрл и Дебора обмениваются взглядами и — да, вот оно. Очень похоже на безмолвный обмен мыслями. И я понимаю, что Николас сказал правду. Детей, которые плохо вели себя, запирали в камеры, вероятно, Эрлом же и сооруженные.

Дебора, отвечая, в лицо мне не смотрит:

— Нет, я о таком ничего не знаю.

— Ладно, это всего лишь разговоры, которые я слышал. Спасибо за помощь.

— Что вы думаете о смерти Генри? У полиции есть какие-нибудь улики? — спрашивает Эрл, провожая меня до двери.

— Об этом говорить еще рано, — отвечаю я. — Хотя обстоятельства представляются нам подозрительными.

Я и сам не понимаю, что заставляет меня произнести следующую фразу, да еще и направив на Эрла прямой, почти знающий взгляд. Наверное, просто нелюбовь к тем, кто плохо обходится с детьми.

— В данный момент нам многое представляется подозрительным.

Я перевожу глаза на подъездную дорожку и говорю тоном более дружелюбным:

— Надо же, дождь закончился. Ладно, еще увидимся.

Я оставляю полнотелого Эрла стоять в дверном проеме — Дебора маячит за его спиной, и глаза у нее виноватые, влажные. Оказавшись в уединении в салоне своей машины, я пальцами нашариваю в пачке сигарету — главным образом для того, чтобы занять чем-то руки, пока я думаю. Если женщина, изображенная на медальоне, жила в Уинтерс-Энде, пусть даже очень давно, кто-то наверняка ее помнит. И я говорю себе: надо еще раз спросить о ней у Валленса, когда мы снова увидимся, ну и у других немолодых горожан.

В Уинтерс-Энд я приезжаю уже довольно поздно, однако, повинуясь внезапному порыву, сворачиваю к церкви Святого Франциска. Окидываю взглядом это простое, в стиле девятнадцатого столетия, здание. Как я заметил еще вчера, кладбище при церкви маленькое — участок муравчатой земли, пара одиноких деревьев, гравийная дорожка. Двери церкви чуть-чуть приоткрыты — настолько, чтобы дать возможным посетителям понять, не выстуживая церкви, что в нее можно зайти.

Медальон, который я придерживаю ладонью в правом кармане, становится, пока я иду к церкви, все более горячим. Я подумал было, что он просто заимствует мое телесное тепло, но вдруг перед глазами у меня все расплывается и я снова вижу на церковном дворе женщину. Черные волосы, бледное лицо, теперь уже не размытое темнотой.

Я вижу, что это она, женщина с фотографии, по-прежнему облаченная в полуистлевший саван. На этот раз она указывает рукой куда-то на юг, и глаза у нее умоляющие. Взглянув в ту сторону, я вижу только дома и верхушки ближних к городу деревьев.

А когда я оборачиваюсь, ее уже нет. Нервы мои только что не искрят, как провода под током, меня бьет дрожь, никакого отношения к сырости не имеющая. Я торопливо иду по дорожке, встревоженный тем, что мне снова начали являться видения. Именно галлюцинации одолевали меня перед нервным срывом — это вырывались на поверхность страхи, подтачивавшие корни моего сознания.

Дойдя до дверей церкви, я останавливаюсь, мне ужасно не хочется переступать ее порог. «Ты же неверующий, — говорю я себе. — Что ты здесь делаешь?» И, не найдя достойного ответа, я просто поворачиваю ручку двери и вхожу.

Войдя, я различаю внутри лишь одну фигуру, преклонившую колени перед простым алтарем. Я медленно иду по проходу — мы ведь всегда бессознательно стараемся производить в храме как можно меньше шума, как будто Бог спит где-то за стенкой и очень рассердится, если его разбудят.