— Сдается, я все-таки перетянул тебя на свою сторону. Ладно, а зачем было убийце выкапывать труп?

— Если это делал убийца, то бог его знает. Однако возможно, что его откапывал соучастник, выполняя указания убийцы.

Дейл пододвигает ко мне по столу листок бумаги:

— Я составил тут по памяти список друзей Гарнера.

Имен в этом списке немного. «Секретарь городского совета Джошуа Стерн, Иэн Рурк, доктор Валленс, Эрл Бейкер».

Я поднимаю взгляд на Дейла:

— Иэн Рурк? Какой смысл включать в этот список моего отца? Он уже три года как мертв.

— Я просто выписал имена, какие вспомнил. От Стерна тоже проку будет мало. Он погиб четыре года назад, дорожная авария. Я проверил.

— А Бейкер?

— Владелец строительной фирмы. Строил кое-что в наших местах. Занимался вместе с Гарнером пешим туризмом. Где он теперь, не знаю.

— Семья у Гарнера была?

— Здесь — нет, он не из местных, женат не был, — говорит Дейл. — Не помню, удалось ли нам после пожара найти его близких родственников. Однако, если они не жили в наших местах, то вряд ли могли знать кого-то, кто желал ему смерти.

— А как насчет остального персонала детского дома? Я видел в музее фотографию. — Я стараюсь извлечь из памяти имена этих людей. — Сара Деккер, Пирс, имени не помню, Дориан Блайт. Где теперь они?

Дейл пожимает плечами:

— Понятия не имею. Думаю, после того как закрылся «Святой Валентин», куда-то уехали. Попробую отыскать их.

Я допиваю кофе.

— Ладно. А я пойду побеседую с Николасом. Попробую выяснить, известно ли ему что-нибудь о Гарнере и о пожаре.

— Здравствуйте, мистер Рурк, — говорит Николас, как только мы занимаем уже ставшие для нас привычными места в допросной. — Судя по вашему виду, от вчерашнего недомогания вы оправились. Хотя глаза у вас еще красноватые.

— Спасибо за участие. — Я раскуриваю «Мальборо». — Расскажите-ка мне еще раз о построенном на холме Райланда первом здании «Святого Валентина».

— Мне казалось, что история вас не интересует.

Сарказма в его голосе, ровном и размеренном, не чувствуется.

— Будем считать, что мой интерес к ней возрастает.

— Это была церковь, в которую при первой же проводившейся в ней службе ударила молния. Церковь сгорела дотла, в огне погибло двадцать человек.

Я наклоняюсь над столом:

— А теперь расскажите о втором «Святом Валентине».

— Что именно? — улыбается Николас.

— Он тоже сгорел, и в огне погибли люди.

— Из чего вы заключили, будто мне что-то известно об этом?

Я не свожу глаз с его лица.

— Вы же там были. И оставили вот это. — Я достаю из кармана медальон, кладу его на стол. — Что там произошло — и настолько важное для вас, что вы оставили нам эту метку?

Улыбка не покидает его лица, становясь, впрочем, немного более снисходительной.

— Как вы сами сказали, несколько лет назад там случился пожар. Вашего отца вызывали на его тушение, мистер Рурк?

— Если и так, то что?

— Значит, он там был. — Улыбка становится более широкой, Николас словно бы наслаждается шуткой, которой я не понял. — Он ничего не рассказывал о трудностях, с которыми пожарные столкнулись, когда выводили людей из горящего здания? Может быть, по причине этих затруднений люди и погибли?

— Я о таких затруднениях не слышал.

— Должно быть, вы не тех людей слушали. — Николас откидывается на спинку стула, словно стараясь поудобнее устроиться. — Что вы увидели в «Святом Валентине», мистер Рурк?

— Здание, коридоры. Много плесени. Груды обгорелого мусора.

— А запертые двери видели? — Быстрый, прямой вопрос.

— Да.

— И что они вам напомнили?

— Тюремные камеры. Вы хотите сказать…

— Как вы полагаете, мистер Рурк, если бы загорелась тюрьма, легко было бы вывести из нее людей? Особенно в том случае, когда ключи от камер имелись лишь у нескольких человек?

— Вам наверняка известно, Ник, что никто из детей «Святого Валентина» в огне не погиб. Какой смысл в этом разговоре?

— Вас когда-нибудь ловили на проступке и отсылали потом спать без ужина?

Некоторое время я молчу, вглядываясь в его лицо и время от времени затягиваясь сигаретой. А докурив ее, говорю:

— Насколько я понимаю, вы говорите о том, что персонал детского дома сажал провинившихся детей под замок. Я приму это к сведению, но откуда об этом знаете вы?

— Об этом могли знать очень многие, мистер Рурк. Дети, жившие в доме, люди, которые там работали.

— Вы знаете кого-либо из этих людей?

— Что наводит вас на такую мысль? — отвечает он, точно политик или психиатр, вопросом на вопрос.

— Создается впечатление, что вам очень многое известно и об этом доме. — Я наклоняюсь к нему, кладу ладони на стол и спрашиваю: — Вы были знакомы с Генри Гарнером, директором детского дома?

Николас приподнимает брови, однако я вижу по его глазам, что вопрос мой нисколько его не удивил.

— Я слышал разговоры о том, что он погиб во время пожара, мистер Рурк.

— Сегодня утром его останки были обнаружены в Черном овраге, в нескольких милях от «Святого Валентина». Его убили, а труп закопали. Он не погиб во время пожара, Николас. Вам что-нибудь известно об этом?

На лицо подозреваемого возвращается улыбка — вместе с самодовольным выражением.

— Смерть — это такое личное дело, мистер Рурк. Наше мнение о кончине того или иного человека в значительной мере определяется присущими нам взглядами.

— И каково же ваше мнение?

— Что вы почувствовали, когда погибли ваши родители, мистер Рурк?

Гнев обжигает меня точно кислота.

— Это не ваше дело, черт побери. Не уходите от вопроса, Николас.

— Вы уже знали, когда оторвали голову от руля, что их жизнь закончилась, или еще питали надежду на то, что они живы? И кого вы ненавидели больше — водителя, машина которого налетела на вашу, или себя самого?

Пепельница ударяется в стену за его спиной, ее содержимое серым облачком разлетается по комнате. Только давняя выучка удерживает меня от того, чтобы перепрыгнуть через стол, схватить Николаса за загривок и впечатать его физиономию в стол. Вместо этого я просто выскакиваю из комнаты. Двое помощников шерифа смотрят на меня, но вопросов не задают.

Я даю себе пару минут на то, чтобы успокоиться, выдираю из стоящего в коридоре автомата банку кока-колы и возвращаюсь в допросную.

— Вернемся к нашей теме, — говорю я, садясь напротив Николаса. — Знали вы Гарнера или не знали? Имеете вы какое-либо отношение к пожару в «Святом Валентине» или не имеете? Были у вас какие-либо причины для ненависти к его служащим — Гарнеру, Анджеле Ламонд — или их не было?

— Люди типа Гарнера и этой медсестры злоупотребляли своим положением, мистер Рурк. Так что причины для ненависти к ним были у многих. — Он усмехается, однако его глаза холодно поблескивают. — Когда их время истекло, дьявол пришел за их душами, как приходит он и за другими, за теми, кто этого заслужил. Вам повезло с детством, мистер Рурк. Вы не были жертвой людей вроде них.

— А вы были?

Он хмыкает:

— Вы все еще ищете мотив, мистер Рурк? Закидываете приманку то туда, то сюда. Вы напоминаете мне мальчика, удящего — под присмотром любимого папочки — рыбу на озере Клэй.

— Перестаньте молоть чушь, Николас, и отвечайте на вопросы, черт бы вас побрал, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Расскажите о том, что произошло пятнадцатого. Где вы захватили Анджелу? На каком из участков Мэйсон-Вудса мы сможем найти ее одежду?

— Это становится утомительным, мистер Рурк.

— Возможно, но, если вы не начнете отвечать на мои вопросы, я брошу это дело и вернусь в Бостон, а вы сядете в тюрьму за убийство, на чем наше расследование и закончится. Вы этого хотите?

Николас вздыхает:

— Я хорошо понимаю ваше разочарование, однако мне нужно, чтобы вы довели это дело до конца. Так что отпустить вас я пока не могу.

Следующий вопрос я задаю несмотря на то, что уже знаю, каким будет ответ: