Крупным планом — стеклянная вазочка с целой горой шоколадного мороженого, накрытых огромной шапкой взбитых сливок.
Камера отступает, в поле зрения попадают сначала ещё одна креманка (пустая), круглый стеклянный стол, затем Воображала в крутящемся кресле, и, наконец, вся обстановка кафе. Кафе открытое, в сквере перед громадным зданием библиотеки. Вместо вывески — табличка «ул. Порт-Саида, д.1». Круглые столы и стойка из толстого стекла, вместо пластиковых стульчиков — вращающиеся кресла. За пыльными клумбами — проспект. Толпа на остановке за сквером. Отдалённый шум.
Воображала больше развлекается, чем ест — оба локтя на столе, улыбка до ушей. Врач возвращается с двумя чашечками кофе, ставит одну перед Воображалой, садится напротив. Говорит с многозначительной улыбкой:
— Фисташек у них нет, но… это не проблема? А? — и подмигивает самым непристойным образом.
Воображала отводит глаза, говорит скорее кокетливо, чем смущённо:
— Только вы не смотрите…
Камера быстро обводит кафе и возвращается к столу под мерный перестук падающих на стекло орешков. Ими переполнена ранее пустая вазочка. Улыбка у Воображалы немного испуганная и, одновременно, торжествующая (она понимает, что перешла грань, но ничуть об этом не жалеет). Врач реагирует правильно. Затаив дыхание, он смотрит на вазочку, трогает пальцем упавший орех. Голос полон благоговейного обожания:
— Вика, вам кто-нибудь уже говорил, что вы — чудо?!
— Нет, — жмурится Воображала самодовольно, — сегодня не говорили. Но я и так знаю!
— Мне надо позвонить… буквально секундочку — говорит Врач, страдальчески морщась. — Я мигом, ты не уходи, ладно? — и выскакивает в стеклянные двери. Воображала смотрит ему вслед, потом переводит взгляд на рассыпанные по столу фисташки. Приподнимает бровь. Откидывается на спинку кресла с довольной задумчивой улыбкой. Болтает ногой. Оттолкнувшись, прокручивается в кресле пару оборотов. Врач зря волновался — она польщена и заинтригована, и уйдёт отсюда разве что под конвоем.
Врач возвращается очень быстро — креманка не опустела и наполовину. Тревожно вглядывается в полумрак под навесом. На лице — напряжение и с трудом сдерживаемый страх. Увидев Воображалу, успокаивается. Садится в кресло, залпом выпивает остывший кофе, говорит странное:
— Ты — чудо. И мы с этим будем работать.
Воображала кивает, не отвлекаясь от сложного процесса одновременного поглощения всех компонентов десерта и кофе. Она выковыривает кончиком ложки изюминку, потом цепляет кусочек мороженого, приклеивает к нему фисташку и покрывает всё это сливками. Потом ложка отправляется в рот, после чего к вазочке не возвращается, а быстро ныряет в чашку с кофе, пока мороженное не успело растаять во рту. Потом следует непродолжительное смакование, и процесс повторяется. Кажется, она способна заниматься этим вечность. Но Врач не торопится. Смотрит, улыбается и ждёт.
Водя по краю пустой вазочки ложкой, Воображала искоса бросает на Врача осторожный взгляд и, наконец, решается:
— А-а… вы? — запинается, но всё-таки упрямо продолжает: — А вы фисташки… Л-любите?..
Врач улыбается ободряюще и говорит, делая вид, что он не понимает подтекста, но так, чтобы было понятно: он просто делает вид:
— Люблю, конечно. Только с пивом, лучше тёмным, но такого у них тоже нет…
Воображала улыбается, глядя в стол, потом поднимает глаза. Вид у неё смущённый и довольный. Врач произносит торжественно:
— Ты не просто чудо. Ты — уникум!
— Угум-м… — Воображала похожа на сытую ленивую кошку, разомлевшую у батареи. Камера отступает, захватывая столик. На нём, кроме пустых креманок и чашек, тарелочка с орешками и большая стеклянная кружка тёмного пива. Врач смотрит на Воображалу с выражением почти плотоядным.
— А что ты ещё умеешь?
— Н-ну… — Воображала ведёт себя как женщина, которой отпустили малопристойный комплимент — ей и приятно вроде бы, и неловко, и страшно, что знакомые услышат, и уходить не хочется. Оглянувшись украдкой — не обращают ли на них внимания? — она сводит ладони домиком. На концах сомкнувшихся пальцев загораются огоньки. Воображала разводит руки, оставляя пальцы широко расставленными. Между ними в воздухе растягиваются светящиеся двухцветные нити. Воображала, высунув от сосредоточенного напряжения кончик языка, быстро крутит кистями, закручивая нити в спираль, вытягивая, гоняя волнами от руки к руке. На лицо её ложатся двухцветные блики, отражаются в стеклянной поверхности столика, дробятся, сливаются. Воображала растягивает маленькую самодельную радугу по краю столика, замыкает в кольцо. Теперь мерцает весь стол, и загорелые руки её кажутся почти чёрными на его фоне.
Воображала чуть склоняет голову набок, смотрит из-под спутанной чёлки, говорит жарким шёпотом:
— А вы?.. Что-нибудь… А?
Она выглядит возбуждённой, довольной и упрямой, и сейчас очень похожа на девочку, требующую показать ей неприличную картинку. Врач перестаёт улыбаться, говорит серьёзно и грустно:
— Когда я сказал, что ты — уникум, я ведь не шутил…
Шум улицы становится громче, грохочет игральный автомат в углу.
*
Смена кадра
*
Грохот усиливается, сквозь него пробивается «поп-корн» — трагически, с надрывом. Изображение дрожит, сверху сыпется пыль и сухая штукатурка. Яркая вспышка, чуть позже мелодия перекрывается сильным раскатом грома.
Старческие аккуратные руки, вооружённые пушистой метёлкой, сметают со стола в совочек насыпавшийся мусор. Фрау Марта с совком и метёлкой идёт к окну, её лицо по-прежнему невозмутимо, но движения замедленны и неуверенны, как у моряка на палубе во время шторма. Пол качается, за окном вспышки молний следуют одна за другой, гром сливается в канонаду, разряды впиваются в землю совсем рядом, словно большой и злобный великан пытается исхлестать дом светящейся плёткой, но от ярости всё время промахивается. Ветер рвёт занавеску в открытом окне.
Фрау Марта аккуратно ссыпает мусор в керамическое ведёрко у стены, закрывает окно. Гром теперь звучит гораздо глуше, но зато явственнее становится шум самого дома, и шум этот тоже необычен — лязг, стук захлопывающихся дверей, дребезжание и звон стекла, скрипы, треск, глухие удары. Снова дрожь и мусор с потолка. Подпрыгивает графин на столе, ему вторят тоненьким надрывным звоном подвески люстры. Дрожь обрывается резким толчком, графин падает на пол и разлетается сотней осколков, они ярко сверкают в полумраке, отражая заоконные молнии. На некоторое время восстанавливается относительная тишина, отдалённый гром служит ей фоном.
— Что случилось? — у Конти испуганный голос. Он стоит в дверях, в грязных ботинках и плаще, с которого на ковёр ручьями течёт вода, поля у шляпы обвисли.
*
Смена кадра
*
Глава 6
Фрау Марта берёт эту шляпу и плащ, аккуратно стряхивает воду и несёт в тёмную прихожую. Её голос — невозмутимо, из темноты:
— Помните того мальчика из летнего лагеря, ну, ушастенького такого? Он её ещё в кино водил. Помните?
— Н-ну? — Конти без шляпы и плаща выглядит потерянно и беззащитно, смотрит в тёмный проём двери, в котором исчезла Фрау Марта, с опаской и недоумением. Вздрагивает и отшатывается, когда подошедшая к нему со спины непонятно откуда Фрау Марта снимает с него шарф и тоже уносит в прихожую. Дёргается было следом, но опять отшатывается — Фрау Марта возникает из темноты неожиданно, белый передник и белое непроницаемое лицо. Невозмутимо проплывает к столу, на котором оставила метёлку, сметает вновь просыпавшийся мусор в совок, стоящей рядом со столом щёткой туда же сметает осколки графина. Направляется к окну и голосом ровным, словно идёт разговор о погоде, сообщает:
— Сегодня она вообразила, что он её бросил…
У Конти округляются глаза, он пытается что-то сказать, но в этот момент сильный толчок сотрясает старый дом. Что-то падает, разбивается, с потолка срывается крупный пласт штукатурки, Конти хватается за притолоку, лицо у него белое, глаза безумные. Вдыхает клубящуюся пыль, заходится кашлем. Кричит, чуть не плача:
