– Тогда еще раз извините, пожалуйста… Просто это на Любу не похоже…
И она молча повернулась и пошла к лифту. Что касается Николаиди, то он (в полосатом красном халате, шлепанцах на босу ногу и с сигаретой во рту), в отличие от первого раза, когда в сердцах чуть не прихлопнул Веру дверью, даже постоял какое-то время на пороге, глядя посетительнице вслед. Может, хотел сказать что или просто задумался? Во всяком случае, звук запираемых замков Вера услышала, когда была уже у лифта.
День выдался солнечный, теплый, и Вера, достав из сумочки фотоаппарат Александра Викторовича, зашла в первый попавшийся ей на глаза пункт проявки и печати «Кодак». После того как девушка за прилавком заправила в фотоаппарат новую пленку, Вера вышла на залитый солнцем бульвар и попросила проходившего мимо мужчину сфотографировать ее на фоне цветочной клумбы. Ей так понравилась эта ее неожиданная затея заиметь свои нормальные фотографии (в отличие от тех, которые коллекционировал мерзкий Александр Викторович; фотоаппарат она прихватила из дому в надежде, что все-таки встретится с Любой и они пощелкают друг друга), что она почти целый час приставала к незнакомым людям с просьбой сфотографировать ее то возле памятника Чернышевскому, то на фоне фонтана у цирка, то сидящей в сквере на скамейке в окружении цветущих роз. И вот тогда-то ей и пришла в голову мысль проследить за квартирой Николаиди и обессмертить совершенно другие сюжеты. А что, если он сейчас был дома не один и кто-то из его подвыпивших дружков прятался где-нибудь в глубине квартиры… с Любой? С бесчувственной Любой? Ведь не могла же Люба уйти оттуда без ключей! Не могла! Не могла-а! И почему у него было такое зеленое лицо, такие больные, воспаленные глаза, словно он провел мучительную бессонную ночь? Нет, что-то здесь не так.
Вера, наскоро перекусив в кафе, где подавали плоские и холодные гамбургеры с сухими сплюснутыми котлетами и листком зеленого (прямо как лицо у Николаиди!) салата, поехала домой, переоделась в удобную одежду, обула кроссовки, нацепила солнцезащитные очки и вернулась к дому Николаиди. Во дворе среди зелени сгорбатившихся ив, на маленькой скамейке, она устроила вполне удобный наблюдательный пункт. У нее оставалось еще десять кадров – как раз для того, чтобы запечатлеть на пленке выходящую из подъезда Любу с каким-нибудь мрачным и бледным типом (если не самого Николаиди, под ручку выводящего Любу из дома и помогающего ей сесть в такси)… И если вдруг окажется, что ее предположения верны и что Любу держали в квартире для определенных целей, она хотя бы будет знать в лицо этих мерзавцев… Ну и что с того? Ну, узнаешь ты, кто был с ней все это время. Дальше-то что? Мужчины как правили миром, так и будут продолжать править им. Что позволено Юпитеру … Это была любимая поговорка Александра Викторовича.
И Вера вдруг поняла, что ее затея с фотоаппаратом – не что иное, как дающее о себе знать неудовлетворенное желание мести, и что ничего, кроме потраченного впустую времени, это, конечно же, не принесет.
Она вышла из своего зеленого укрытия, зашла в телефонную будку и набрала номер Елены Андреевны. Люба не возвращалась. Тогда Вера, перед тем как уйти, решила еще раз подняться к Мише. И вот тут ей повезло. Остановившись перед его запертой дверью, она вдруг услышала голоса. Много мужских голосов. И хотя ни одного слова было не разобрать, она поняла, что у Миши скандал. Мужики ругались, выкрикивали что-то, но где-то очень далеко, за дверями, стенами, комнатами… Когда же шум приблизился и она поняла, что в любую минуту может распахнуться дверь и ударить ее, Вера взлетела на один лестничный пролет наверх и замерла там, прижавшись к левой стене, чтобы никому, кто бы ни вышел из Мишиной квартиры, она не попалась на глаза. Так и случилось. Распахнулась дверь, причем так сильно, что ударилась о косяк. Из квартиры вышло сразу несколько человек. Она поняла это по шагам, характерному мужскому покашливанию и тяжелому возбужденному дыханию. Они молча вызвали лифт, и, когда спустя некоторое время вошли в него, брань и крик продолжились… Затем все наконец стихло.
Дождавшись, когда лифт опустится до первого этажа, Вера с фотоаппаратом подбежала к окну и приготовилась снимать, но была разочарована – ветви деревьев скрыли от нее вышедших из подъезда людей, и она успела лишь увидеть отъезжавшую черную иномарку. Машина так быстро выехала со двора, что снимать ее было бессмысленно – номера все равно не было видно. Зато Вера вдруг поняла, что в квартире Николаиди этой ночью случилось что-то нехорошее, страшное и что эти мужики, которые сейчас орали за дверями, наверняка те самые, что приходили к Мише на мальчишник. Это они ели приготовленный Любой форшмак, сациви, хлестали водку и пиво, а потом… А вот что было потом – можно было только догадываться. И Вера бы никогда не обратила внимания на исчезновение Любы Гороховой, если бы не знала ее достаточно хорошо. Вот если бы, к примеру, на ее месте оказалась Вера, то есть исчезла бы на какое-то время и не давала о себе знать, то Люба так бы не переполошилась. Она знала, что Вера ведет такой образ жизни, при котором возможно все, а уж тем более длительные отлучки из дома. Вера, как и любая другая незамужняя женщина, могла запросто поселиться на недельку-другую на даче у своего любовника или, никому ни о чем не докладывая, улететь в Сочи, к примеру… Но это Вера. Что же касается Любы, то она жила на виду, и практически о каждом ее шаге знали либо Вера, либо Елена Андреевна. У Любы было мало маршрутов, и все они могли быть просчитаны наперед: Николаиди, рынок, магазины, аптека, поликлиника… И еще – ключи. На связке – Вера уже дважды видела ее на полочке в квартире Николаиди – были все жизненно важные для Любиной жизни ключи: общий – от квартиры Елены Андреевны; свой, личный – от комнаты, которую она там снимала; от почтового ящика – только она им и пользовалась (Елена Андреевна покупала газеты в киоске и ни от кого не ждала писем в отличие от романтичной Любы, мечтавшей о любовных и адресованных ей письмах); от квартиры Миши Николаиди – несколько штук (Люба рассказывала, что Миша очень боится квартирных воров); от его почтового ящика, который ломился от газет и деловых писем… Она не могла уйти, оставив эти ключи у Миши. И если бы ушла, то уже сто раз успела бы вернуться…
Вера вышла на улицу и вновь позвонила. На этот раз Мише. Но трубку никто не взял. Это означало, что либо Миша дома и не желает брать трубку, либо он уехал со своими друзьями на черной иномарке. И еще – там нет Любы. А если она и есть, то по каким-то неизвестным причинам не может подойти к телефону. По каким причинам? И вообще где она?
Вера вернулась в утопающую в теплой и душной тени зеленую арку из ивовых веток, села на скамейку и приняла решение ждать появления Любы или Николаиди до победного конца.
Она и сама не ожидала от себя такого упорства. Кроме того, ее одолевало здоровое любопытство. Чтобы не возникало чувство того, что она попусту тратит время, Вера иногда заходила в телефонную будку и звонила – то Елене Андреевне, то Николаиди. Любы не было.
Вечером Вера поняла, что устала и проголодалась. Когда какой-то мальчишка вышел во двор с ломтем ржаного хлеба (в детстве мама и Вере давала с собой точно такой же вызывающе-дразнящий бутерброд, политый подсолнечным маслом и посыпанный солью), Вера поняла, что близка к голодному обмороку… Оглядев пустынный, если не считать трех ребят лет по двенадцать-тринадцать, облепивших сломанную, выкрашенную желтой краской карусель, двор, Вера мелкими перебежками бросилась за угол дома, в ларек, где купила коробку с бисквитным рулетом и банку колы. Вернувшись в свое укрытие, она, не сводя с темных окон Николаиди глаз, съела весь рулет и выпила колу. Но проходили часы, наступила ночь – и никаких изменений. Вера уснула. Проснулась от холода. И вдруг, к своему ужасу, увидела, что окна в Мишиной квартире освещены. Он дома. Или она? Кто? Вера бросилась к телефонной будке, позвонила Мише, Елене Андреевне – результат тот же. С той лишь разницей, что на этот раз она точно знала – Миша не хочет брать трубку. Вера взглянула на часы – два ночи. Вот это да! Ее внезапно охватило новое для нее чувство – злость на исчезнувшую Любу. Люба… Она, возможно, ушла от Николаиди вчера с одним из Мишиных дружков, влюбившись, скажем, в него. Или наоборот – он в нее. Любовное чувство могло ослепить Любу настолько, что она забыла про ключи, оставленные у Миши… И из-за этой рыжей потаскухи Вера сейчас мерзнет, рискуя схватить воспаление легких… Вера вышла из телефонной будки и собралась было уже покинуть двор, как услышала шум работающего лифта. В такой час?
