— Низкий синхрон — не психологическая проблема. Несовместимость симбионта…

— Заткнитесь и не позорьтесь, — Боргес снисходительно улыбнулся. — Несовместимость чего? Техно-паразит совместим со всеми, он и создан, чтобы вживлять его людям. Несовместимость бывает только у человека. Вы не готовы принимать симбионт как часть себя и отторгаете его. У себя в голове. Все, что вам нужно, это наконец перестать думать о симбионте «он» и начать думать «я».

Об этом они тоже уже много раз спорили, но Боргес просто не понимал, как это воспринималось изнутри:

— Я не могу этого сделать. И у него есть сознание — по крайней мере, в зачаточной форме. Он может хотеть, проявлять агрессию, действовать, хотя я не давала ему команды.

— Нет, четыре-шестнадцать, — Боргес ласково улыбнулся. — Не может. Знаете, как это звучит? Как если бы я говорил: у моего хуя есть личность.

— Ваш хуй, доктор, — Йеннер знала, что он ее провоцировал. И у него получалось, — не пытается ничего делать сам по себе. Он часть вашего тела и подчиняется вашему сознанию.

Боргес рассмеялся. Он обожал, когда удавалось вывести Йеннер из себя:

— Как мало вы знаете о мужчинах, девочка моя.

— Мы говорили о симбионте.

— Уже много раз, — Боргес мечтательно прищурился. — И вы всегда реагируете, как в первый. Подумать только, из всех проблем, которые у вас могли бы случиться, — некроз тканей, неправильное прорастание искусственной органики, атрофия нервов и клиническая шизофрения, — вы беситесь из-за низкого синхрона. Исправить который дело нескольких часов. Девяносто восьми у вас, конечно, никогда не будет, но восемьдесят пять — вполне реальная цифра.

— Вы знаете, что я пыталась, — напомнила Йеннер. — И что это невозможно.

Боргес сцепил пальцы, оперся на них подбородком и улыбнулся шире:

— И вот это, четыре-шестнадцать, мой любимый парадокс. Вы приписываете симбионту то, что вы не готовы принять в себе. Не можете признать, что вам нужен контроль, нужно ощущение собственной власти. Что вы можете поставить человека на колени, заставить орать от боли, и вам будет хорошо. Что вас, четыре-шестнадцать, это заводит. И вот она, настоящая вы. Это не симбионт, хотя, да, это он вас такой сделал.

Он говорил абсолютно откровенно, не пытался играть словами, потому что знал — правда делала Йеннер больнее. Боргес любил делать людям больно, никогда этого не скрывал.

— Даже если это настоящее, доктор, что насчет всего остального? Или вы думаете, вторая часть, та, которую я воспринимаю как себя, — ложь? То, как я хочу беречь близких мне людей, то, как мне плохо, если они начинают ненавидеть меня и бояться, — это что, вы думаете, такое кокетство? Что мне достаточно просто вернуться в Карательный и все станет хорошо? Думаете, для счастья мне хватит контроля, насилия и компании мясников вокруг?

Он улыбался, смотрел на нее абсолютно непроницаемыми черными глазами, и наслаждался той реакцией, которую спровоцировал.

Йеннер знала, что так будет. И он тоже это знал.

Они только теперь начинали говорить всерьез.

— Нет, четыре-шестнадцать. Не думаю, что вам этого хватит. Иначе я никогда не отпустил бы вас. Знаете, я предпочитаю держать своих ручных психопатов ближе к телу. Так что у меня для вас только один совет: совмещайте. Ставьте на колени, не причиняя вреда. Делайте больно так, чтобы вас не боялись и не ненавидели. Платите людям удовольствием за то, что с ними делаете, в конце концов. Только перестаньте, наконец, обвинять симбионт. Это вредно для здоровья.

Йеннер чувствовала себя так, словно Боргес вскрыл ее, покопался внутри и зашил снова:

— А я-то надеялась, что вы просто посоветуете мне таблетки.

Он рассмеялся:

— Девочка моя, таблеток от себя еще не придумали.

— Думаете, у меня получится? Совмещать.

Он откинулся в кресле назад, положил ладони на столешницу и оглядел Йеннер так, словно видел ее впервые:

— Я скажу, что у вас неплохие шансы. Вам нравятся контроль и насилие, четыре-шестнадцать, боль до определенной степени и больше всего чужая беспомощность, но даже в худшие дни войны вы никогда не переходили черту. Вы не способны убивать в удовольствие и пытать ради самого процесса. Думаю, да. Вы можете жить мирно. В конце концов, иначе я не отпустил бы вас.

Боргес был садистом и психопатом, и Йеннер боялась его. Но он не был ей чужим. Она для него тоже.

— Спасибо, что уделили мне время, Нулевой. Надеюсь, вы правы.

— Не спешите отключаться. Я и сам планировал вам звонить в ближайшее время.

Йеннер села ровнее. У Боргеса могла быть только одна причина для звонка. Ему нужен был человек, чтобы решить проблему за пределами Ламии.

— Что-то случилось?

— Фелиз Манн. Помните такую?

— Помню.

Фелиз Манн — она же каратель четыре-десять, во время войны возглавляла мобильный юнит Йеннер и, так же, как Боргес, очень любила свою работу. После подписания перемирия ее, как и Йеннер, как и большую часть Карательного, Федерация приговорила к смерти. Йеннер и Боргес были приняты в Королевскую Семью и получили дипломатическую неприкосновенность. Фелиз — нет. Ее должны были казнить за преступления перед человечеством, но она бежала в другой федеральный сектор и затерялась там.

— Она вернулась?

— Ходят слухи, что да, — Боргес мечтательно улыбнулся. — Красавица Фелиз, я соскучился.

— Сомневаюсь, что вы увидитесь, доктор, — сухо заметила Йеннер. — Скорее всего, она приехала встретиться не с вами.

Фелиз не получила дипломатическую неприкосновенность из-за нее. Йеннер лично обращалась к новой Королевской Семье, чтобы Фелиз отправили на эшафот.

— А я говорил вам, что лучше решить все по-семейному. Прикопали бы ее за кулисами, и не нужно было бы никому ничего объяснять. Это вы, девочка моя, захотели громкого процесса с судом, — он досадливо поцокал языком. — Вот и доверяй после этого федеральским. Не могут избавиться от одного единственного симбиотика.

— Значит, — Йеннер сцепила пальцы точно таким же жестом, как Боргес, — этот мусор мы уберем сами.

***

Йеннер с самого начала знала, что Фелиз придет за ней. Просто не ожидала, что та появится так скоро — планировала еще как минимум пару спокойных лет.

Фелиз Манн была не из тех, кто прощает, а Йеннер отправила ее на эшафот.

Никогда о том не жалела.

Объективно говоря, Фелиз была не хуже, чем Боргес, не намного хуже, чем сама Йеннер. Фелиз была ровно настолько же садисткой и убийцей, как и все они в Карательном. Может быть, работа доставляла ей больше удовольствия, чем многим. Может быть, процесс ей нравился больше, чем результат.

«Это наша жизнь, сестренка. А жизнью нужно наслаждаться. Находить утешение в мелочах».

Во время войны, когда на улицах было столько трупов, что их не успевали убирать, когда мирное население — немногое оставшееся мирным население Ламии солдаты Федерации живым щитом гнали в атаку и давили армейскими бронированными модулями, когда бригады вирус-контроля не успевали справляться с вирусными бомбами, и эпидемии заставляли людей гнить заживо, Йеннер закрывала глаза и на большее.

Она не мешала Фелиз наслаждаться жизнью. Скорее всего, они и дальше продолжали бы существовать в юните параллельно, если бы не Инцидент Мелна.

Томас Мелн был смотрителем ретрита-17 — самого крупного убежища для мирного населения на тот момент. Как считалось, наиболее защищенного на планете. В основном, в семнадцатый отправляли детей и женщин без симбионтов. Когда Война Режимов только началась, почти все способные воевать прошли операцию по вживлению. Ламии нужны были солдаты, и Ламия их создавала. Мирных симбионтов апгрейдили до боевых, боевых — вживляли всем, кто был на это согласен.

Боевые симбионты делали женщин бесплодными. Мало было просто выиграть войну, нужно было еще и сохранить достаточную часть населения, чтобы потом восстановить численность колонии. Это понимали и в Федерации, и на Ламии. За первые два года войны из семнадцати ретритов уцелело семь.