– Благоразумие всегда было твоим коньком. Оно и в этот раз уж точно тебе не навредит. Ну же? Ты же понимаешь, что произошедшее чистый вздор? Торн предан тебе. Всем очевидно, что он глаз с тебя не сводит. Спешит выполнить любую твою прихоть.

– И готов целоваться с первой же поманившей его вертихвосткой у всех на виду. Боюсь, матушка, с таким мужчиной, как мой муж, мне ничто не поможет.

Стелла засмеялась:

– О чём тебе беспокоиться? На земле нет мужчины, который смог бы пройти мимо моей дочери.

Гаитэ в задумчивости теребила пучок сухой травы, прислушиваясь к весёлому гуду из дворца.

– Послушай, прими совет женщины, повидавшей на этом свете вдвое больше тебя, Гаитэ. Не следует идти наперекор такому мужчине, как Торн. Ты этим ничего не добьёшься. Нужно искать окольные пути. В душе можешь не смиряться, но играй роль покорной жены иначе потеряешь всё.

– Всё – это возможность дорваться до власти?

– Счастья с Торном тебе всё равно не достичь. А вот власти с его помощью добиться можно, – равнодушно пожала плечами Стелла.

Гаитэ почувствовала, как у неё болезненно сжимается горло.

– Довольно, матушка! К чему все эти разговоры? Оставим их.

– Оставим, – со странной лёгкостью согласилась Стелла.

В сгущающихся сумерках волосы матери мерцали светлым пятном. При воспоминании о поцелуях Торна с той фрейлиной Гаитэ вновь захлёстывал гнев.

Играть роль покорной супруги? Да как бы не так! Если до Торна у неё руки коротки дотянуться, то эта-то девушка у неё в услужении? И за своб выходку она заплатит.

– У тебя есть новости о Сезаре Фальконэ? – вопрос матери прозвучал внезапно.

– Нет, – нахмурилась Гаитэ. – Почему вы заговорили о нём?

– Я слышала, битва у Тиоса начнётся со дня на день.

Это известие заставило Гаитэ протяжно вздохнуть.

Мать продолжала:

– Если победит король Руал, станет уже неважно, что думает Алонсон и кого целует Торн. Сезар будет мёртв. А мы, Рэйвы, так или иначе, по-прежнему останемся хозяевами своих земель.

– Вы до сих пор лелеете надежды на падение Фальконэ? – яростно повернулась Гаитэ к матери.

В сгустившихся сумерках, в полусвете, она с трудом могла разглядеть лицо Стеллы.

– Но почему вы упрямо держите сторону наших врагов?

– Я не держу сторону врагов или друзей. Я всегда держу лишь свою собственную сторону. И тебя пытаюсь научить тому же. Да видимо, поздно!

– Вы же не можете не понимать, что не всё так просто! Как вы можете так легко говорить о смерти Сезара? О падении Торна? Если хоть один из двух братьев умрёт, я буду вечно об этом жалеть, но мои чувства – разве они когда-нибудь хоть что-то для вас значили?

– Ты женщина из дома Рэйвов! – властно проговорила Стелла. – Ты живёшь в стране, разделённой на двое. Ты не смеешь влюбляться в наследников Алонсона! Если это только не принесёт тебе выгоду.

Смотреть на мать с ненавистью не имело смысла. Темнота сведёт на нет все усилия.

– Твоя жизнь не может быть лёгкой, Гаитэ. Тебе страшно? Конечно же, страшно, – невесело усмехнулась Стелла. – Ведь в тебе течёт настоящая королевская кровь. А если бы этот мир способен бы был заговорить, чтобы преподать людям урок, он заключался бы в том, что с королями происходят ужасные вещи. Тебе придётся пройти через кровь и познать утраты. Ты должна быть сильной.

– Такого счастья вы мне желаете, матушка? Ну, спасибо! – порывисто поднялась с места Гаитэ. – Довольно с меня ваших уроков! Я – не вы! Я не жажду власти.

– Ты моей крови, – бросила ей в спину Стелла. – В своё время ты это узнаешь.

Но Гаитэ больше её не слушала. Откровенно говоря, речь матери пугала, сбивала с толку.

Гаитэ не хотела больше разрываться, пугаться, метаться или сомневаться. Её устраивал тот маленький мирок, что удалось выстроить во дворце, отгородившись высокими стенами.

Пусть вдалеке грохочет гром, может быть страшен кошмар, да милостив бог? Может быть, всё уляжется? И, прости Добрые духи, но сейчас её куда больше заботит Катарина Калуччо, чем очередные интриги в попытках завладеть престолом.

Когда Гаитэ поднялась в спальню, оказалось, что Торн уже ждёт её.

– Выглядишь замёрзшей.

Сбросив плащ на пол, не отрывая взгляда от его тигриных, опаловых глаз, Гаитэ медленно приблизилась.

– Гаитэ? – негромко, словно чеканя каждое слово, проговорил Торн.

Гаитэ поняла, что он тоже злится.

– Что-то не так? Ты не здорова?

– Не здорова? – вскинула брови Гаитэ. – Ты, не стесняясь, прилюдно целуешь другую женщину и, как ни в чём не бывало, приходишь ко мне в спальню за ласками? И спрашиваешь, здорова ли я? Нет, Торн, я не здорова. Моё сердце разрывается, от боли и обиды. Разве я в чём-то проявила неуважение к тебе? Была с тобой непочтительна или холодна? По какому праву ты оскорбил меня сегодня? Почему думаешь, что я стану с этим мириться?

Торн глядел на ней в растерянности и вдруг, откинув голову, принялся хохотать.

– Гаитэ, любовь моя! Сколько драмы из-за простой игры!

– Я не понимаю таких игр, Торн. Уверена, поменяйся мы местами, тебе бы они тоже не пришлись по вкусу.

– Не выставляй себя на посмешище. Кажется, ты не в себе Гаитэ, не пытайся испытывать моё терпение.

– Нет, это не ты испытывай моё терпение, Торн! И не надейся, что обретёшь во мне одну из тех безвольных, покорных мужу женщин, что скорее рабыни, чем спутницы. Нет! Я пойду ради тебя на всё и всё снесу: клевету, опасности, ссылку. Моя преданность, моя верность, моя жизнь могут принадлежать тебе и только тебе одному. Но в ответ мне нужна твоя любовь, Торн.

– Моя любовь и так принадлежит тебе. Разве тебе это неизвестно?

– Докажи это.

Торн нахмурился:

– Чего ты хочешь?

– Подвергни дерзкую девчонку ссылке. Покажи всем, чем может вылиться желание вбить клин между нами.

Гаитэ с холодной яростью увидела, как взбугрились желваки под кожей скул, а блеск в глазах Торна сделался нестерпим.

– Гаитэ, довольно этой чуши. Я не стану выбрасывать девчонку из дворца из-за шалости.

– Шалости?! Скажи, зачем в этом дворце фрейлины? Чтобы служить мне? Или ублажать тебя?

– Гаитэ…

– Отвечай!

– Ты прекрасно знаешь ответ.

– Либо эта девица покинет дворец завтра, либо я.

– Гаитэ, берегись! Ты уже переступила опасную черту.

– Плевала я на твои опасные черты! Переступала и переступать их буду! – сорвалась на крик потерявшая над собой контроль Гаитэ. – Самым дорогим я ни с кем не делюсь. И, если я решу уйти, ничто и никто меня не удержит – ни стража, ни страх, ни обычаи, ни даже данные клятвы! Так что решай, кто из нас уйдёт – эта женщина или я?

Торн повёл плечом:

– Успокойся. То, что произошло, не стоит гневных слов или слёз. Я и подумать не мог, что ты всё так воспримешь.

– Ты удалишь эту женщину от моего двора или нет? – стояла на своём Гаитэ.

Торн какое-то время задумчиво глядел на неё, потом пошёл на попятный:

– Возможно, девушка действительно перегнула палку. Её выходка была неуместной, – нехотя признал он.

– Выходка? Я считаю это недопустимой дерзостью.

– Хорошо. Можешь объявить девушке о том, что отказываешь ей от места. Ты в своем праве это сделать. Ты вправе сделать всё, что пожелаешь, моя дорогая жёнушка, – с улыбкой договорил Торн, заключая Гаитэ в объятия. – Не надо волноваться по пустякам и вести разговоры о разлуке. Обещай мне?

– Обещаю, – улыбнулась Гаитэ, потянувшись к нему за поцелуем.

Его губы были мягкими, а руки чуткими, нежными.

Привычным жестом он освободился от одежды, помогая и Гаитэ обрести свободу от пышного тяжёлого платья. Расплетая паутину шнуровок, миллиметр за миллиметром спуская лиф с плеч, покрывая поцелуями нежную, белую, как атлас, чувствительную к прикосновениям, кожу.

Она отдавалась ласкам, отвечая на поцелуи. Словно вплавляясь каждой клеточкой тела в его плоть – грудь к груди, дыхание к дыханию, ладонь к ладони.

Дыхание с каждым движением становилось отрывистей и короче, судорожней и прерывистей. Они плыли к волшебным берегам любви до тех пор, пока не достигли самой острой её вершины, чтобы обессиленными и в то же время счастливыми не упасть рядом, всё ещё крепко держась за руки.