По этому поводу в ходе своего выступления на том же римском конгрессе Андре Воше сказал, что «в действительности в Средние Века авторитет аристократии основывался не только на политической власти или богатстве, каковым она владела, во внимание принималось также и магическое качество, связанное с высоким происхождением. Общий менталитет воспринимал аристократию как совокупность материальных и нравственных дарований, которые и составляли своего рода харизму».[62] Затем он добавил про «подлинность утверждения о том, что в последние столетия Средних Веков различные княжеские и королевские роды Запада насчитывали в своих рядах определённое количество святых, словно бы святость и составляла наследственную харизму, передававшуюся преимущественно в лоне привилегированных семей».[63]

Далее Воше акцентировал внимание на прогрессировавшей христианизации части аристократии и, что более точно, на распространении закона о наследовании на святость, то есть на обращение к традиционной и ортодоксальной точке зрения. В таком случае, не представляется ли нам история борьбой двух противоположных родов, один из которых связан со своеобразием собственной крови, тогда как другой – больше с духом, нежели с кровью; первый является потомком падших ангелов, второй же – духовного происхождения, идущий от ангелов, коим Бог наказал охранять священный Грааль?

Действительно, «когда феодальный принцип первородства был заменён «выборным» принципом, – как писал Жан Вассель,[64] – гербы приобрели более «фамильный» характер, что стало причиной замутнения изначальной чистоты геральдики. Вместе с тем, при наследовании ряда феодальных функций, особый акцент делался на передаче оных из поколения в поколение наряду с землями, на кои распространялась юрисдикция рода. Однако и некоторые рыцарские функции также фактически переходили, на законных основаниях, от отца к сыну; определённые семьи именно своими качествами оправдывали многовековую передачу рыцарского или небесного влияния. От них могли происходить отдельные благодатные «роды», чьё противостояние с другими, пагубными, родами могло бы объяснить кое-какие недоразумения в политике и суть некоторых средневековых и более поздних конфликтов».[65]

Исследователь многозначительно добавлял в примечании: «Равным образом и определённые современные «роды» промышленников и финансистов, по-видимому, служат «средством» влияния иного порядка»,[66] и тема эта неисчерпаема…

Но постараемся рассмотреть поближе качество, определяемое как «благородство». Вюльсон де ла Коломбье[67] различал благородство божественное, светское и нравственное. Первое относится к истоку души, происхождение коей небесное и каковая зависит от могущества Бога; второе, связанное с кровью и генеалогией предков, зависит от превратностей нашего рождения; наконец, третье, касающееся добродетели, которой должен обладать каждый человек, зависит от свободы нашего духа. По Вюльсону именно нравственное благородство следует ценить выше, ибо его можно заслужить лишь добрыми делами и великодушными поступками – ведь добродетель всегда облагораживает того, кто ею обладает. Он настаивал на том, что нет пользы грешнику в происхождении от именитых родителей, как и слепому тщетно иметь зрячих предков, а человеку – пращуров из расы исполинов. Хороший пример, свидетельствующий о существовании в эпоху Вюльсона семей, кичившихся своим происхождением от библейских гигантов!

Надо сказать, что для духовной реализации «качество» предков может быть великим дополнительным шансом, а в некоторых случаях – предопределением; но оно способно возлагать обязательства и скреплять могучими узами. «Память крови» связывает её с землёй, и если представитель некоего рода пожелает ступить на путь духовной реализации, сия связь может стать препятствием.

Но ежели данный путь представляет собой фамильную традицию, то член рода, сохранивший память крови, сможет с большей лёгкостью пройти его, не повторяя возможных ошибок своих предков и пребывая в гармонии с собственным родом.

Возьмём в качестве примера Христофора Таубеншлага, главного героя романа Густава Майринка Белый доминиканец, и прочитаем, что в предисловии к нему написал Жерар Гейм:[68]«Важно подчеркнуть эту концепцию наследственного характера адептата: основатель рода был адептом высшей степени, который вновь воплотится лишь в последнем потомке, а все промежуточные отпрыски суть второстепенные посвящённые.[69] С окончательной инициацией последнего в роду самое высокое посвящение обретают и промежуточные члены семьи, находящиеся между основателем и последним потомком – в нашем случае Христофором Таубеншлагом… [Но в его ситуации] акцент сделан на кровь потомков, являющихся отпрысками родов, инициированных по праву рождения.

Эта концепция предполагает, что определённые роды вследствие своего происхождения обладают правом пройти самое высокое посвящение – конечно, сие посвящение может быть достигнуто людьми, не принадлежащими к этим семьям, но предназначенными быть избранными – концепция стародавняя, лежащая в основе притязания на наследство в Древнем Египте и странах долины Евфрата.[70]

Судя по имеющейся у нас в настоящее время информации, такие семьи, по-видимому, прибыли в Китай в незапамятные времена и основали там китайскую цивилизацию.

Именно их назвали «потомками богов», которые пребывают абсолютно вне «кор-ва» (так тибетцы называют «колесо существований»)».[71]

Затем Гейм уточняет, что «Христофор вспоминает фамильную историю своего рода… и констатирует, что чем дальше он проникает в жизнь предков, тем сильнее прошлое давит на него… Есть отрывки, показывающие нам как прошлое, которое может быть таким чудесным и привлекательным, способно нас задушить, если мы сольёмся с ним. Но, находясь на Пути, нужно пройти сквозь прошлое, чтобы вновь взойти к началу времён. Этого закона нельзя избежать. Роман завершается появлением далёкого предка… Такова мистерия, происходящая лишь в очень старых семьях: визит основателя рода к потомкам происходит в крайне редких случаях. Но когда семья, используя даосское выражение, «особой крови», это посещение всегда имеет целью подвергнуть потомка испытанию, дабы убедиться в том, желает он или нет следовать эзотерической традиции своей семьи».[72]

Юлиус Эвола, со своей стороны, рассуждая о Христофоре Таубеншлаге и его исключительном роде, соотносил их с представлениями о «том, кто не умер окончательно, но, создав потенциальный зародыш бессмертия, переходит из тела в тело в ряду поколений, то есть продолжает жить в каждом из индивидуумов данного рода, в соответствии с определённым циклом вплоть до его завершения» (и вспоминал в связи с этим буддистское предание о Коланколе,[73] воистину «проходящем из поколения в поколение»). Далее Эвола указывал на недопустимость смешения подобных воззрений с идеей реинкарнации, ибо речь здесь идёт не о «бессмертной душе», каковая переходит из одного тела в другое ради накопления «опыта» и получения «заслуг», но о своеобразном духовном расизме(!): не отдельный человек, но существо определённого рода, определённой крови, в которой пробудился принцип света (принцип, именовавшийся в индоарийских доктринах «выходящим за пределы сансары»), от раза к разу возрождается на основании собственной крови, пока не завершится отмеренный ему срок.[74]