– Тю-у! Ты брось таки речи, Фрол, ежли головушка дорога. Наш князь скор на руку, духом силен… На переправе коней не меняет.

* * *

Съезд князей русских долго ждал выхода великого князя Киевского Мстислава Романовича. Дружинники и верные тиуны⁸³ еще загодя известили своего «могущественного» и «высокого» господина о прибытии знатных гостей, ожидавших его появления на княжьем дворе. Однако старый киевский князь не торопился. Тверд и жёсток он был в своем решении – выждать.

Душили давние обиды и распри, жгла душу и недавняя боль: князья, за исключением двоюродного брата Мстислава Галицкого и молодого ростовского князя Василько Константиновича⁸⁴, в Киев не поспешали… Прибыли на зов его гонцов с большим опозданием… «Так ли случайно? А что, как с дальним прицелом да умыслом злым? Быть может, ждали, стервятники, гибели Матери городов русских…»

Узкое, с крепкими скулами лицо киевского князя, обрамленное седеющей бородой, было сосредоточенно и серьезно. Строгие глаза с прямым нависом бровей глядели нерадостно и сурово.

…Сами князья, как видно, тоже не жаждали броситься в отеческие объятия венценосного старика. Уж солнце ушло далече «в обеды», а визитеры, закованные с головы до ног в золоченую сталь доспехов, все еще продолжали стеречь друг друга глазами: кто ж первым же сдюжит, кто первым снимет с головы шлем и отправится в гридницу⁸⁵ на поклон…

Каждый из них в окружении своей свиты держался особняком, лишь иногда снисходя до скупого кивка головы или приветственного жеста. От их надменных лиц веяло холодом, в их цепких взглядах пульсировал вызов. Каждый из них, «большой» и «малый», наблюдал за всеми. Каждый желал казаться первым из первых, сильным и властным.

Конец противостоянию попытался положить самый юный из прибывших князей – Василько Ростовский. Светлый золотой пушок бойко колосился на его верхней лукообразной губе и горел на солнце не хуже кольчуги, которая плотно облегала высокие крепкие плечи, сбегая книзу ручьистой, струящейся вязью железных колец.

Он первым порывисто взбежал на каменные ступени великокняжеского крыльца, сорвал с кудрявой головы шлем и пылко крикнул, обращаясь ко всем разом:

– Князья православные, воеводы бесстрашные! Чего же мы стоим и ждем?! Зачем мы в стольный град Киев съехались?.. Не потому ли, что беда грозит городам и волостям нашим? Не для того ли, чтобы, как достославные пращуры наши, деды, отцы и дядьки, – Руси послужить?! В годину черную закрыть ее щитом от мечей и стрел лютого ворога? А ежели так, примите почет великого князя Киевского! Идемте ж в палаты его красные! Обсудим, как быть нам… Как бить супостата станем… одной силою, аль врозь!..

Пожар волнения обметал краской свежий лик князя Василько. Огромный, как пастбищный луг, великокняжеский двор молчал. Над глазами сотен людей щитками от солнца повисли ладони. Набухшая, недоверчивая тишина, предшествующая грому, легла, как облачная тень.

И вдруг: «…Мы… с тб-о-ой!» – ликующе взвихрился рваный от расстояния вскрик смоленской свиты, его поддержали куряне, и вновь тишина расплеснулась над головами.

Василько почуял, как с перебоем стукнуло его сердце… Вокруг, в строгой молитвенной тишине, возбужденно сверкали глаза, слышались нервные переклички голосов. Кто-то задиристо хохотнул среди черниговцев, вскинув над шлемом стальную перчатку.

– Красно глаголешь, Василько! Борзó!

Вперед выдвинулся крутоплечий, шириной в дуб, известный своим буйным нравом князь ветви Ростислава, сын Владимира – Андрей; случилось ему как-то на пиру в Рязани повздорить с другим князем – из воинственных угров… Чтобы не проливать зазря кровь, решено было выйти на скотный двор; выбрали матерого быка-трехлетку, в семь ладоней лоб, на крутых рогах стог сена удержится… Крепко осерчал тогда Андрей на дерзкого угра… Бил кулаком первым – пал бык на дворе, из ушей кровь, из ноздрей кровь… Сколько холопы ни обхаживали – пропал бык, так и не отлежался… Той же ночью со своей охраной от греха уехал иноземец восвояси, окрестив на память Андрея Отчаянным…

…У Василько при виде сдвинутых бровей князя Андрея защекотало между лопаток, выросло вдруг смутное, близкое к страху беспокойство. Но не о смерти думал ростовский князь, отправляясь со своею дружиной в Киев, а о жизни, данной ему Христом, и о ратной доблести, оную жаждал стяжать в бою с татарами… А потому и час нынешний не перестал для него блистать яркими красками.

– Зело борзо глаголешь! – с нажимом повторил полоцкий князь. – Да уж слишком громки слова твои, чтоб им верить…

– Верить иль нет – твое дело, брат. Да только знай, род наш от веку верен Руси. Люблю ее и я! Она, святая, крепко держит меня в своих объятьях. Да я и не жажду иной… Верен и предан ей, как, надеюсь, и вы все! Так останемся, други, верными Святой Руси не только на словах, но и на деле!

– Золотые слова!

– Любо, Василько!

– Мы с тобой, князь! – многоголосо и горячо закричала толпа.

Черниговцы, галичане, трубачевцы, а за ними и прочие свиты, звеня броней, направились к широкоступенчатому крыльцу. Но наперед других успел подняться Андрей. Потеснив Василько недобрым взглядом, он круто повернулся лицом к напиравшей толпе.

Шедшие вослед гридники⁸⁶ остановились под широким взмахом его разверстой пятерни.

– Погодь шуметь, Русь! – суровея глазами, прорычал он. – Слова и вправду хватають за душу. Да только кто их говорит нам, братья? И вместо кого?! Спору нет – зачем мы тут… Но где же язык самого Киева? Где сам пресветлый князь Мстислав Романович?! Иль на поверку тако его уважение к нам? – задыхаясь от гнева, ударил себя в грудь полочанин. – Все верно, родич наш князь Василько прискакал со своей дружиною с далекого севера, от Ростова Великого. Я со своими молодцами пришел с запада, кто-то с юга, а кто-то с востока… И все мы тут по спешному зову Киева для ради земли Русской, для ради христиан… Знамо и то, что тихой кротостью и вразумлением злого недруга не остановишь… Но я вновь спрашиваю вас: кто кого призвал в Киев кровь проливать? Где Мстислав?..

– Верно, верно, Отчаянный! Где князь киевский?

– Кто звал нас сюда? – с новой ожесточенностью закричали в толпе.

– Супо-онь, православные! Будет лаять да зубы скалить! Остынь и ты, князь Андрейко! Негоже в такую пору людей баламутить!

Толкотня поутихла, по кольчужным рядам прокатился ропот:

– Мстислав Удалой!

– Тише! Галицкий князь слово держать будет…

Ратники с жадным любопытством, отталкивая друг друга локтями, плечами, старались узреть легендарного князя, прославленного кровавыми сшибками и победами над уграми и ляхами.

Скрипя зубами, ворочая бычьей шеей, смолк и князь полоцкий, продолжая испытывать жгучее желание сбить с ног каждого и дать волю своему двуручному мечу супротив того, кто скажет ему поперек.

Мстислав, придерживая на широком поясе прямой меч, резво поднялся по крутым ступеням. Как и остальные, он был готов к сече: на голове его сиял витыми гранями хвостатый золоченый шлем, грудь и спину хоронила выпуклая пластинчатая броня. Багряный с серебряным шитьем по краю плащ струился долу и оживал складками при стремительном шаге.

Поравнявшись с Василько, он дружески приобнял его; был Мстислав открыт лицом, горяч синеоким взором.

Застывшая панцирная лава слушала князя галицкого, затаив дыхание. Всем осточертело калиться на солнце зазря; хотелось ясности действий, княжеских яств и долгожданного отдыха…

– Все в мету⁸⁷ сказал нам Василько… Прав во многом и князь волынский… Но время ли нам раскидывать камни? Нет! Время собирать!.. Все мы – сыны одной земли Святорусской! Так забудем старые споры и распри, и войны с половцами! Во-о-он их столько ныне у стен киевских… Больно смотреть на них…