– Собственное тело – единственное достояние мое, – вернула его на землю лифтерша, Подняла желтые глаза, такие большие и светлые, что можно было заглянуть прямо в душу. – Хочешь, сниму платье? Лифчика тоже нет. – Она проявляла завидный максимализм и настойчивость в достижении цели, а ему все казалось, что продолжает заниматься чужим ремеслом. – Знаю, тело дразнит и бередит твою душу. Поцелуй меня… теперь ниже… Чем ты занят, разносчик пиццы? С такой расторопностью тебе не совладать со мной даже в поезде дальнего следования. Или, по-прежнему, предпочитаешь лифт?

– Сущность наслаждения не в самом наслаждении…, – затянул было он.

Дверь открыли толчком. Лифтерша не повела бровью. Он тоже не спешил оборачиваться. Останавливаться было поздно, как и продолжать не начатое.

Она пришла в себя первой и буднично спросила, не собираясь поправлять задранное платье. – Вам чего, товарищи?

Он обернулся: у дверей переминались два вчерашних пижона-велосипедиста. Они успели прийти в себя после трепки. В новеньких джинсах Rife, нейлоновых рубашках и вельветовых пиджаках – недосягаемой мечте свердловских стиляг – мужики демонстрировали столичный супер стиль. Невысокие, крепкие и сильные, похожие на доберманов, они пришли за реваншем. И понимали, что шансы на победу в замкнутом пространстве велики, и не искали его расположения.

– ГэБэ! – заявила лифтерша и начала приводить одежду в порядок. – Какие у тебя дела с ними? Выкладывай, разносчик.

А у него боязнь этой публикой была в крови: от родителей, которых помнил смутной памятью, от всего воспитания советского: школьного и в пионерских лагерях, в институте, в хирургических отделениях Клиники, психиатрической больнице, на нынешней службе, из газет, из ящика, кино… И думал c ужасом, касаясь указательным пальцем переносицы: «Почему так устроена жизнь, что власть принадлежит только плохим или очень плохим? Кто придумал и позволил это?»

А лифтерша что-то говорила велосипедистам. Видимо, приятное, потому как доберманы присели на задние лапы, зажмурили глаза от удовольствия и позволили погладить себя.

«Пора выяснить чего они хотят?», – подумал он, стараясь разглядеть передние зубы пришельцев. И сказал: – Сырокопченую колбасу не предлагаю. А чаем могу напоить. Или пробежимся до морга. Те двое на каталках, что торопились на вскрытие, поджидают вас.

– Остынь. Мы не в поезде дальнего следования, – попыталась остановить его лифтерша, но он продолжал:

– Хотите, привезу сюда обоих вместе с каталками?

– Не трудись. Ты не сделал ничего дурного. Правда, мальчики?

«Мальчики», видимо, так не считали. Ему показалось, что лифтерша хорошо знакома с доберманами-велосипедистами. И собрался спросить, давно ли дружат, но не успел. Анна Печорина продолжала удивлять проницательностью:

– Вам лучше договориться, мальчики. Стиляги не вспомнят про трепку и выбитые зубы, а ты не будешь спрашивать, зачем они здесь? – И вышла в Коллайдер.

Двое, похожие на сильно повзрослевших гайдаровских Чука и Гека, уселись за операционный стол на круглые железные стулья. Тот, что казался слабее и носил очки, взял бутылку, разлил содержимое по стаканам. Выпили. Посидели, пьянея. Не вставая, он потянул вниз чайник. Наклонил. Подставил свой стакан. Наполнил до половины. Потом стаканы велосипедистов. Долил водой до краев. Они снова выпили, так же молча и безрадостно, будто исполняли долг или несли повинность.

Когда он еще раз зарядил стаканы спиртом из чайника, тот, что был в очках и казался слабее, спросил, стараясь внятно артикулировать: – Что ты здесь делаешь?

– Раньше надо было задавать вопросы. – Он быстро пьянел, теряя контроль, но продолжал говорить. И в невнятной сумятице слов, в бесформенности речи с трудом угадывался смысл, будто говорил на чужом языке:

– Интерактивные ритуалы как виды взаимодействий между людьми андроны Коллайдера на моей стороне система ценностей поспешим философия символических форм котлеты с макаронами остывают лифтерша с демонстрацией собственного тела и смыслов мартовские иды пусть убираются критерии успешности в жизни истопников пора за едой для больных двое с мессианским уклоном подождут ко всем чертям домашний патологоанатом снова спирта не хватило…

Пришельцы смотрелись не лучше. Забыв про долг и повинность, они дремали на неудобных круглых стульях без спинок, положив головы на операционный стол. И вздрагивали телами, восстанавливая равновесие.

Он собрался сказать, что достижение взаимного понимания невозможно и что лучше им проваливать. Однако пропитанный алкоголем поток сознания продолжал движение по наезженной колее: – Теория идей как копий впечатлений не воспринятые вещи мир победит войну тридцать пятый президент Соединенных Штатов другое достоинство этого недостатка вошедшая в привычку набожность лабораторные испытания теории пространства и времени не проводились Джон Фитцджеральд Кеннеди по прозвищу JFK…

Последние слова пьяного монолога пробудили велосипедистов, будто колокол зазвонил над ухом или кто-то в воду столкнул. Они встрепенулись, выпрямились, строго и трезво посмотрели на него. И не заметили, как стена с красным огнетушителем, пожарным топориком и вымпелом победителя социалистического соревнования исчезла. Ее место от пола до потолка заняла черная зияющая пустота, холодная и густая. И сразу в ней появилась трехмерная картинка чужого звездного неба без Млечного Пути. «Такого неба первый советский космонавт, не видел», – подумал он. Камера стремительно наращивала скорость. И внеземная квантовая пена, что населяет мглу Вселенной, заполнила служебную комнату. Из пены возникла область классического пространства-времени. Такая чистая и стерильная, будто старательные санитарки отмывали ее целую неделю сулемой и нашатырем. А потом высоко над головами, по Мирозданью, проехал красный Эммин трамвай…

Когда картинка потемнела и исчезла, и снова стали видны огнетушитель, топорик и вымпел, про который Андрон любил говорить: «В-в-вы-вы-вымпел и за-за-ку-ку-сил», слабый поднес чайник ко рту. Сделал большой глоток. За ним выстроился второй, что был сильнее, и терпеливо ждал очереди.

Выпив, они подхватили его подмышки и потащили к двери. У выхода из служебного помещения полукругом, в несколько рядов, стояли андроны. В серых халатах и без, с такими же серыми лицами, с обугленными от водки желудками, с туберкулезом и циррозом печени у многих. Они месяцами не выходили на воздух, не мылись, не стригли ногти. Только пили. Некоторые падали на бетонный пол Коллайдера. Другие чудом держались на ногах.

– Позвольте нам уйти. Пожалуйста! – попросил слабый.

– К-ка-ка-ко-го х-х-ху-ху… пи-пи-да-да-да-ра-ра…? – поинтересовался Андрон.

– Зачем вам понадобился Бозон? – помог ему кто-то.

– Прошу разойтись и дать нам пройти! Пожалуйста! Иначе вас уведут отсюда силой. – Слабый не походил ни на милиционера, ни на офицера КГБ. Однако вытащил из кармана красное удостоверение. Покрутил над головой. Лучше бы ему этого не делать. Пьяная, разношерстная, пошатывающаяся толпа вдруг сплотилась в могучее стадо с единым разумом, который не превозмочь. Личности стерлись. Сила приобрела объем.

«Если в партию сгрудились малые – сдайся, враг, замри и ляг!» – трезво подумал слабый и спрятал очки. Второй неумело сделал вид, будто лезет подмышку за наганом.

– Н-ни ч-ч-что так не п-п-п-портит це-це-цель, к-ка-ка-как выс-выс-выс-трел, – предупредил голос Андрона из задних рядов, про который не скажешь: «невнятно склонный к заиканию».

– Пусть храбрец выйдет и повторит, – вежливо попросил слабый.

Я т-ту-ту-тошний ра-а-а-бо-бо-тник. Анд-д-д-дрон – м-м-мое н-н-настоящее имя, – сказал смельчак, пробираясь на авансцену. Поправил кислородный баллон на плече, очки. – Вы оба – т-та-такие же м-м-менты, как мы – л-леле-тчи-тчи-чики. – И добавил негромко, не матерно вовсе: – Н-не-несит-т-т-е его обратно, не-т-т-то зас-с-ставлю выкрасить стены в Коллайдере.

Велосипедисты не стали упорствовать. Затащили безжизненное тело обратно. Уложили на операционный стол, запамятовав по дороге, зачем им понадобился разносчик больничной пиццы. Только слабый спросил равнодушно: – Что ты знаешь про JFK? – И не стал дожидаться ответа.