Примечания автора:

Очень жду ваших отзывов!

Таймлайн – принц Полукровка

Возможно, это превратится в макси, если автор таки доберётся до сего произведения.

У них две реальности.

Та – в которой чистая ненависть, желание скрутить белую шею, вонзиться зубами и высосать всю кровь, как вампир. И та – в которой это непонятные чувства, отчаянно незнакомое тепло в душе и желание не отрывать взгляда от расширенных зрачков человека напротив.

Та – в которой будет жизнь после единственного произнесённого слова и взмаха палочкой, жизнь, в которой будет чего-то не хватать, но ты никогда не сможешь заполнить пустоту. И та – которая сейчас, в которой слишком много противоречивых чувств, где они не могут выжить, потому что одновременно хочется и целовать, и убивать.

– Грейнджер… Грейнджер… Ты правда этого хочешь?

Лицо распухло, глаза покраснели, а щёки мокрые от слёз. Она сидит перед ним на полу, заплаканная, совсем не красивая (зато его).

– Не знаю.

Она уже ничего не понимает. Слишком запуталась в своих чувствах.

– Не знаешь.

Усмехается. Как-то злобно. Тонкие губы презрительно кривятся.

– Да какого чёрта ты не знаешь?!

С размаху бьёт её по лицу (невесомо проводит по щеке).

Потому что бесит невозможно, потому что руки дрожат, потому что последнее, чего он ожидал – нежелание отпускать и проклятые чувства в карьих глазах.

Он ждал гриффиндорской твёрдости, вечной рассудительности этой грязнокровки. Но никак не сломленности хрупкой девушки и бессильных слёз!

Она отшатывается от резкого удара (от обжигающего прикосновения). Перестаёт плакать. Смотрит широко распахнутыми глазами. Жалобно и жалко.

– Я пожиратель, Грейнджер! – кричит Драко, наверняка срывая голос.

Дёргает рукав рубашки, обнажает метку, тычет ей под нос.

А Гермиона снова заходится в рыданиях. Складывается пополам.

У него больше нет сил. Он хватает её за волосы, поднимается сам и её тащит за собой. Затем отходит на несколько шагов. Смотрит со стороны.

Она горбится, не поднимает голову, тихо шмыгает носом.

– Гермиона… – шёпотом, почти нежно.

С чего вдруг по имени?

Сам же всё усложняет (хотя он и она – единственное, что в его жизни однозначно, ведь всё так безнадёжно ясно). Делает больнее и себе и ей. Но иначе не может.

Она поднимает взгляд.

Как же она его сейчас ненавидит (всё наоборот)! Почему он так мучает её?

А Драко тоже ненавидит (конечно, очень смешно, ври дальше). Наверное. Он понятия не имеет, что творится между ними.

– Грейнджер! – грубо (слишком мягко).

– Ну что ещё? Что ты хочешь, чтобы я сделала? У меня и так уже нет сил, – медленно произносит она, едва ворочая языком. – Я больше не могу.

На переферии сознания начинает развиваться мысль, что он не должен делать ей больно. Только вот сделает в любом случае.

– Просто скажи, что ты хочешь, чтобы я произнёс чёртово заклинание. И всё. Больше ничего не будет (нет, будут ещё большие мучения, ведь пустота хуже страданий).

Он не может без её согласия. Это ведь и её воспоминания.

– Но я не хочу! – громкий голос прорезает тишину Выручай-комнаты.

Бросается к нему. С надрывом, с отчаянием. Целует, буквально повисая на шее, кусая его губы. Среди тьмы и бесконечной боли в душах обоих вдруг вспышка ничем не объяснимого огня. Сначала это была ненависть, но что между ними теперь?

Знакомый вкус, запах, от которого кружится голова, тело, которым никогда не насытишься.

Драко сжимает её рёбра. Кажется, аж до хруста.

Он и сам, если посмотреть правде в глаза, не хочет. Потому что она не просто эпизод в жизни, не просто тело, в которое он отчаянно вбивался и сходил с ума от оргазмов. Потому что с ней, чёрт возьми, настоящие чувства.

Только что им делать?

Всё это так неправильно. И так безвыходно.

Они не хотят, но обязаны. Слишком поздно поняли, слишком поздно взглянули правде в глаза, слишком рано выбрали сторону.

Метку на руке жжёт. Она касается её ледяными пальцами, сжимает, будто пытается вытравить с его белоснежной кожи. Перехватывает голубоватые дорожки вен.

У него аж рука немеет (ну же, убей, Грейнджер, пожалуйста).

Драко вжимает её в шкаф, тот самый шкаф, откуда вчера достал мёртвую птицу. Если он не перестанет её целовать и не произнесёт, наконец, ненавистное заклятие, они сами станут такими же, как это несчастное животное. Холодными, неестественно скрюченными в предсмертных судорогах (лучше тотчас умереть, испытав Аваду, чем отпустить её).

Гермиона ни на секунду не отрывается от его губ, вцепилась острыми ногтями в плечи мёртвой хваткой (а, может, они сейчас просто задохнутся в неистовом поцелуе и не придётся страдать).

Тихо стонет ему в губы. Он разводит коленом её ноги. Бесцеремонно задирает юбку и просовывает руку под трусики.

– Течёшь как сука, Грейнджер.

Гермиона возбудилась от ощущения безумия и безысходности. Потому что сейчас всё для неё слишком. Эмоции взлетают до мрачных небес.

Она чувствует, как в бедро что-то упирается.

– Кто бы говорил, Малфой.

Сейчас не время, сейчас решается их судьба (но если не сейчас, то никогда больше).

Они выбрали неподходящий момент. Хотя у них все моменты неподходящие. Только вот иначе никак. Нет сил бороться с собой.

Она тянется к его ремню, судорожно расстёгивает брюки. Он рывком снимает их вместе с бельём. В следующий миг он поднимает её, подхватив за ягодицы, а её ноги обвиваются вокруг её талии.

Малфой совсем не церемонится. Он резко входит в неё, на всю длину, наверняка даже причиняя боль, ведь терпеть невозможно, когда времени так мало, а Грейнджер так лишает рассудка. Горячо, узко, влажно. Она кусает губы, чтобы не закричать (стонет в полный голос). Жёстко, грубо (чувственно до сжимающихся лёгких). Двигается, будто нанизывая жертву на острый клинок кинжала. А жертва уже совсем не сдерживается, кричит так, что под сводами помещения раздаётся эхо.

И слишком больно, и слишком хорошо. Это запредельное напряжение во всём теле и желания слиться ещё сильнее, чуть ли не поглотить друг друга.

Их дыхания сталкиваются, будто волны океана бьются о скалистый берег. Быстрее, сильнее, до самого конца, до самого пика. Туда, где не останется ничего, кроме ощущения полного невладения собой, отрыва от земли, потери реальности и, наконец, никаких границ и запретов между ними. Совсем не синхронные стоны, звучащие, кажется, на весь Хогвартс, гортанные рыки, сменяющиеся нежным исступлённым шёпотом.

Вспышки перед глазами, шум в ушах, на секунду остановившееся сердце…

…И резкая пустота. Он отпускает её. Ставит на ноги. Она медленно сползает по стенке шкафа. Он опускается на пол рядом с ней.

Странное чувство. Будто не осталось ничего.

Лишь отступающая пульсация где-то глубоко внутри – напоминание о том, что только что было но закончилось. Об иллюзии, которая растворилась.

– Маленькая репетиция того, что нас ожидает? – горестно усмехается Гермиона.

Это будет такая же пустота после чего-то отчаянного, сильного, яркого, действительно настоящего.

Она, кажется, уже смирилась (гриффиндорцы никогда не соглашаются с волей судьбы).

– Наверное. Знал бы я, какого это.

Жить, потеряв что-то действительно имеющее значение.

Совсем не больно (убийственно, невозможно).

Каменный пол в комнате совсем холодный. Как могильные плиты.

Но им всё равно. Они два приговорённых, ожидающих казни.

– Что теперь? – спрашивает Гермиона.

– Ничего. Давай просто посидим.

И они сидят. Прижимаются друг к другу и молчат. Хотелось бы сказать многое. Жизни на всё не хватит. Поэтому ни слова не произносят.

Это какое-то безумие. Всего три недели прошло. Как может быть, чтобы за такой недолгой промежуток времени (за целую вечность) полностью перевернулся твой мир. Три недели Драко чинил шкаф. Три недели в его жизни была чёртова (любимая) Грейнджер. Она, разумеется, боролась со злом. И ненавидела проклятого пожирателя (а почему ты никому не рассказала, а почему ты раз за разом оказывалась в его постели, а почему ты так и не спросила у него, что он делает в Выручай-комнате, хотя он и не смог бы скрыть от тебя правду? Струсила, Грейнджер? Или слишком любишь его и не хочешь ничего знать?)