Алексей Михайлович хотя не отпустил от себя Газского митрополита, но не послушал его совета не сноситься более с Цареградским патриархом по делу Никона. Нет, царь непременно хотел разрешить вкравшиеся в его душу сомнения. Он избрал надежнейшего человека, келаря Чудова монастыря Савву, и отправил его к патриарху Дионисию до того скрытно, что это отправление, по замечанию Лигарида, скорее походило на бегство, чем на посольство: о нем знали только трое. Из Москвы возвращался на Афон архимандрит тамошнего Павлова монастыря Иоанникий с царскою милостынею для всех афонских монастырей и с посланием к ним какого-то архиерея, писанным от 26 генваря 1666 г. С этим-то архимандритом и поехал келарь Савва и удобно прибыл в Фессалонику. Там оказался и патриарх Дионисий, внезапно оставивший свою кафедру и бежавший из Царьграда от турок. Савва тайно представился бывшему патриарху и говорил ему: "Святый владыко! Царь Алексей Михайлович молит тебя, приди в Москву, благослови дом его и разные нужные вещи исправь. Реши, что делать царю: умолять ли Никона патриарха, чтобы возвратился, или другого поставить? Иконийский митрополит Афанасий от тебя ли прислан, и родственник ли тебе, и приказывал ли ты ему словесно, чтобы умолять Никона о возвращении? С Мелетием дьяконом сколько грамот прислал ты? Стефан грек был ли у тебя и послал ли ты с ним грамоту, чтобы митрополиту Газскому быть экзархом?" Дионисий отвечал: "Ехать в Москву никак не могу. Благословляю государя, чтоб или он простил Никона, или другого поставил, смиренного и кроткого; если он боится другого поставить, то мы принимаем грех на свои головы; царь - самодержец: все ему возможно. Мелетий приезжал сюда несмирно - все турки об нем узнали - и сделал мне убытку на двести мешков. Иконийский митрополит Афанасий мне не родня. На нем был турецкий долг, он выпросил себе отсрочку на неделю, да и ушел. А я с ним ни одного слова не приказывал: пусть держат его крепко и отнюдь не отпускают. Если царь его отпустит, то большую беду Церкви сделает. Как Мелетий дьякон приходил, то мы с Нектарием патриархом написали две грамоты слово в слово, и руки свои приложили, и одну послали с Мелетием в Александрию, а другую Нектарий послал с своим калугером в Антиохию. Стефан грек у меня не бывал; только хартофилакс (секретарь патриарха) докучал мне, чтоб я написал в грамоте быть Газскому экзархом. Но я ему этого не позволил, и если такая грамота объявилась у царя, то это плевелы, посеянные хартофилаксом. А Паисий Лигарид - лоза не Константинопольского престола; я его православным не называю, ибо слышу от многих, что он папежник, лукавый человек. Стефана грека не отпускайте ж, потому что и он великое разорение Церкви православной сделал, как и Афанасий Иконийский". Из этого ответа Дионисиева, который келарь Савва представил в своей сказке государю, последний должен был убедиться не только в подлинности свитка четырех патриархов, принесенного Мелетием, и в лживости Иконийского митрополита Афанасия, но и в том, что Стефан грек - обманщик, вовсе не был у Дионисия, а сносился только с секретарем его и привез грамоту об экзаршестве Паисия Лигарида подложную, которую, вероятно, купил у патриаршего секретаря за деньги или даже составил сам, и что этот Стефан, судя по жесткому о нем отзыву Дионисия, вовсе не племянник его и не родственник. Конечно, ловкий Паисий мог и теперь извернуться и всю вину свалить на одного Стефана, мог уверять и даже уверить царя, что Стефан обманул и его, Паисия, верно рассчитывая подслужиться и угодить ему в чаянии больших милостей. Но об экзаршестве своем Паисий больше уже и не заикался и не только, как увидим, не председательствовал вместо Цареградского патриарха на последующих Соборах в Москве, но подписывался ниже других митрополитов, русских и греческих. В своем историческом сказании Лигарид об этом свидании Саввы с патриархом Дионисием выражается глухо и именно говорит: "Когда Савва был принят Дионисием и принял от него благословение, то объяснил ему причину своего пришествия (спор Афанасия Иконийского с Стефаном греком о подложности принесенных последним грамот). Дионисий назвал все достоверным, в особенности утвердил подлинность свитка четырех патриархов и подписей их, и отпустил Савву, не наделив его никаким письмом ввиду опасностей пути". Затем Лигарид продолжает: "Заезжал Савва и ко Вселенскому патриарху Парфению (вновь вступившему на кафедру по удалении Дионисия), но этот и ухом не повел на просьбы Саввы, оставаясь верным обязательству, которое дал константинопольскому эпарху Кипурхию, не писать ничего к русским и не принимать от них никаких грамот без ведома и позволения султана. Таким образом, Савва возвратился без результатов, не получив успеха в своих огромных надеждах; предполагал воздвигнуть трофеи выше всех, а вышел ничем, ни третьим, ни четвертым мегарцем по лжи". Очевидно, что тайное посольство келаря Саввы было не по душе Лигариду.

Если один из посланных царем в сентябре 1664 г. для приглашения патриархов в Москву, Стефан грек, ездивший к патриархам Иерусалимскому (в Молдавию) и потом Константинопольскому, не достиг своей цели, то усилия другого посланца, иеродиакона Мелетия, отправившегося к патриархам Александрийскому и Антиохийскому, увенчались полным успехом. Мелетий сначала прибыл в Египет и после продолжительных собеседований с патриархом Александрийским Паисием убедил его ехать в Россию. Из Египта отправился на Синайскую гору для поклонения святыне и склонил тамошнего архиепископа Ананию области Иерусалимского патриарха явиться также в Москву на предполагаемый Собор. Антиохийский патриарх Макарий находился в Грузии для собирания милостыни (кстати, заметим, что вся богатая царская милостыня, какую он вывез в 1656 г. из России, была отобрана у него турками, укорявшими его в измене за долгое пребывание у московского государя). Мелетий переехал в Грузию и убедил здесь патриарха Макария снова посетить Москву, где оказано было ему прежде столько гостеприимства, а на пути склонил к такой же поездке и бывшего Трапезундского митрополита Филофея из церковной области Цареградского патриарха. Убедивши патриархов ехать в Москву, Мелетий сопровождал их на всем пути. Путь был весьма трудный и тяжелый, особенно для таких старцев, каковы были патриархи, совершался чрез крутые горы и по местам непроходимым. Когда Паисий Александрийский прибыл в Тифлис, то Макарий Антиохийский, странствовавший по Мингрелии, снесся с ним и просил его ехать в Шемаху и там пождать его, Макария. В 4-й день апреля 1666 г. Макарий отправился также в Шемаху и в самый праздник Воскресения Христова соединился здесь с Паисием, чтобы продолжать путь вместе Каспийским морем на Астрахань. С патриархами находились кроме их свит и два другие приглашенные Мелетием иерарха. Синайский и Трапезундский. В Шемахе они пробыли недолго, потому что в Москве давно уже знали о приближении их к границам России и оттуда заблаговременно сделаны были распоряжения как о приеме дорогих гостей, так и о путешествии их по самой России. Еще от 11 марта послана была из Москвы Собором русских святителей Астраханскому архиепископу Иосифу грамота, чтобы он встретил святейших патриархов в Астрахани и проводил в Москву с подобающею честию; если будут спрашивать, для каких дел зовут их, то отвечал бы, что по отдаленности Астрахани от Москвы не знает, но думает, что для дела по отшествию патриарха Никона с престола и для иных великих церковных дел, а о том, что сам был у Никона с князем Никитою Ивановичем Одоевским, отнюдь не сказывал бы, и во всем был бы как можно осторожен, и своим духовным и мирским людям приказал бы ничего не говорить о том с людьми патриаршими, а как придут в Москву, тогда и объявлено будет им все по делу Никона. В то же время и царь послал грамоту такого же содержания Астраханскому архиепископу и приказы астраханскому воеводе. Из Астрахани своевременно послан был корабль к Шемахе для приема патриархов. Выждав попутного ветра, они сели на корабль и поплыли Каспийским морем; на средине пути к ним подошел другой царский корабль, больший по размеру, и принял на себя значительную часть пассажиров с первого корабля. Чрез несколько дней патриархи вошли в реку Волгу и по ней прибыли в Астрахань. Здесь встретили их торжественно Астраханский архиепископ и все духовенство, в блестящих облачениях, с богато украшенными хоругвями и иконами, и астраханский воевода с свитою бояр при бесчисленном стечении народа и при звоне колоколов во всех церквах, как в светлый праздник, при громе пушек и мортир повели патриархов в приготовленное для них пристанище. Из Астрахани они отправились в Симбирск, а отсюда ехали уже сухим путем. Для подъема патриархов и всех их спутников выставлялось по 500 лошадей. Дороги были исправлены и по местам устроены новые мосты. Между тем патриархи, окруженные такими необычайными почестями, скоро позволили себе выйти из пределов принадлежащей им власти. Сопровождавшие их царские приставы доносили в Москву, что патриархи, подвигаясь вперед, принимают по городам и селам челобитные и даже творят суд и расправу: в Симбирске расстригли и засадили в тюрьму протопопа Никифора за то, что он не хотел креститься тремя перстами и употреблять новоисправленные Служебники, т. е. за приверженность к расколу, и там же расстригли дьякона женского монастыря за связь с монахинею, а в городке Черне расстригли попа по жалобе на него духовной дочери и по сыску нескольких священников и мирских людей. Этого мало. Государю было донесено, что патриархи взяли с собою из Астрахани бывшего наборщика Печатного двора Ивана Лаврентьева, сосланного по царскому указу на Терек за то, что завел в Москве латинское согласие к соблазну православных; везут также с собою слугу гостя Шорина, Ивана Туркина, сосланного за то, что извещал воровских казаков своими грамотками, по которым они грабили царский насад, торговые суда и многих людей убили. Государь счел нужным написать от 5 сентября иеродиакону Мелетию, сопровождавшему патриархов, называя его "многострадальным", чтобы он, соблюдая полное уважение к ним, вежливо объяснил им, пусть бы не огорчали великого государя и воров в Москву не привозили, а отдали воеводам.