Карандаш придавал рисунку некое очарование, незаконченность, иллюзию приостановленного движения. Казалось, девушка на портрете вот-вот несмело улыбнется, а может, дрогнут ресницы, глаза наполнятся влагой и она отвернется, чтобы скрыть слезы. Жаль, что карандашный рисунок недолговечен чешуйки грифеля осыплются с бумаги, и образ потускнеет, как бы подернувшись дымкой времени. Постепенно сотрутся детали и останется лишь контур, силуэт, похожий на воспоминание о дорогом человеке, ушедшем навсегда.
Игорь отложил эскиз. Что-то слишком часто он думает об этой девчонке. Такое впечатление, что она не случайно возникла в его жизни и ее появление было предопределено. Впрочем, бред, обычный бред. Желание перемен, тягостность существования заставляет выдумывать всяческие глупости. Нет никакой девушки, предназначенной ему, есть обычная избалованная девица, привыкшая брать, ничего не давая взамен и глядящая на мир из окна папиного лимузина. Небольшое приключение - перепихнулась с представителем околобогемной тусовки, с вольным художником. Ну так пусть этот художник и дальше вольно гуляет. Если папа позволит. А не позволит - найдем другого!
Разозлившись то ли на себя, то ли на Анюту с Владиком, Корсаков собрал эскизы стопкой, взвесил ее на руке и запустил по комнате, как листовки в толпу.
-- Игорек, ты не спишь? - кто-то постучал в наружную дверь, хотя Игорь оставил ее открытой - замок чинить было лень, а батареями заваливать вообще людей смешить.
-- Не сплю, - отозвался Корсаков, - заходи, Трофимыч.
Оглядев валявшиеся эскизы, Трофимыч осторожно прошел в комнату и, потоптавшись, присел возле матраса на корточки.
-- Слышь, Игорек, тут халтурку подкинули. В соседнем особняке стены на втором этаже поломать. Обещали утром оплатить, как сказали: "по факту". Особняк какая-то контора купила, очередная "шараш-монтаж". Будут ремонт делать под офис, а может, под магазин. Намедни менты там облаву провели всех, кто ночевал, выгнали. Особняк пустой стоит. Ты как, подработать не желаешь?
Игорь подумал. Ночевать в пустой квартире не хотелось, тем более, что заснуть не получится. Раньше хоть с Владиком поговорить можно было, а теперь пусто, тоскливо. Денег, конечно, заплатят копейки, но работа отвлечет от горьких мыслей. Именно вот с такого перепоя, на второй-третий день приходит такая депрессия, что можно и в петлю головой - сколько уже примеров было.
-- Ты хоть был там? - спросил он, - может там стены такие, что из пушки не прошибешь?
-- Ну, конечно, раньше на совесть строили, но кто нам мешает попробовать? Инструмент я подобрал: кувалду, лом, ну еще кое-что по мелочи. Одному неохота возиться, а мои кореша лучше будут с протянутой рукой стоять, или бутылки собирать, чем палец о палец ударят.
-- Пойдем, Трофимыч, разомнемся, - Игорь поднялся, надел куртку, сунул в карман сигареты, - ломать не строить. Так, нет?
Особняк стоял чуть в глубине улицы, фасадом на Арбат. Половину его уже занимал антикварный магазин - видно дом разделили перегородками уже в советские времена, а во второй половине особняка и предстояло провести подготовку к ремонту.
Через узкую дверь, выходящую в переулок, они попали на лестницу, ведущую на второй этаж. Трофимыч тащил переноску со стоваттной лампой и устрашающих размеров кувалду, а Игорю достался лом и инструмент в брезентовой сумке. Запах на лестнице стоял кошмарный - временные жильцы, не утруждая себя, справляли естественные надобности прямо под лестницей.
-- Что за народ, - бурчал Трофимыч, пробираясь под лестницу в поисках электрической розетки- где живут, там и гадят.
Под ногами перекатывались обломки кирпича, хрустело битое стекло. Воткнув переноску в розетку, Трофимыч стал подниматься наверх, держа лампу над головой, отчего стал похож на Прометея, несущего людям божественный огонь.
-- Вот, господи прости, вляпался все ж таки, - он приподнял ногу, с огорчением разглядывая ботинок, угодивший в подсохшее дерьмо.
Поднявшись на второй этаж, Корсаков с облегчением положил лом на пол, поставил к стене инструмент и огляделся. Обшарпанные, с потерявшими цвет обоями, стены, половые доски со стертой краской и выглядывающими головками ржавых гвоздей.
-- Ну, и где ломать будем? - спросил он.
-- Вот эту стену сказали не трогать - магазин старья там, а вот здесь, а здесь будем ломать, - показал Трофимыч и повесил переноску на крюк от люстры.
Перегородки, которые предстояло снести, были, судя по толщине, в один кирпич и отделяли небольшие комнаты от общего зала. Корсаков поднял кувалду, размахнулся и ударил несильно, для пробы. Обои порвались, посыпалась штукатурка. Еще один удар и два кирпича выпали из стены в соседнюю комнатку.
-- Тут и делать нечего, - сказал он, - до утра сломаем. Перекурим, для начала?
-- Давай, - согласился Трофимыч.
Они уселись на корточки, привалившись к капитальной стене. Игорь вытащил сигареты, угостил напарника, Трофимыч поднес зажигалку.
-- А помнишь, Игорек, три года назад напротив театра дом ломали? спросил он.
-- Откуда же я могу помнить, если тогда меня здесь еще не было.
-- О-о... Вот это дело было. Сам я не участвовал, а мужики рассказывали. Взялись они, значит стену одну долбить. Вдарили раз, другой, а кувалда-то вдруг возьми, да и провались! Что за едрена-Матрена? Давай глядеть. А там чулан, ага. Ну, стену разбили по быстрому, свет поднесли, а там... - Трофимыч звонко шлепнул себя по щеке - будто комара убил, подсвечники серебряные, вина ящик, а то и два, деньги царские и так, по мелочи барахла старинного навалом. Мужики на радостях сели, да и приговорили винцо - чего жалеть, если тут побрякушки всякие-разные из драгметаллов! Сами упились до скотского состояния, а что не смогли выпить - на улицу вынесли. Подходи, народ, пей-гуляй. Да... Так потом оказалось, что вино дороже всех побрякушек стоило. Оно аж с конца девятнадцатого века осталось, во как!
-- Слышал я эту историю, - кивнул Корсаков, - дураки, они дураки и есть. А с побрякушками что стало?
-- Что успели - попрятали, а на остальное менты из "пятерки" лапу наложили. Государству так, мелочь какая-то досталась. Ходил тут после один хмырь из музея, очень убивался, что народ несознательный, - Трофимыч поплевал на окурок и поднялся, - ну, что, взялись?
