Корсаков резко оборачивается, хватает Каховского за отвороты сюртука.
-- Ты, гаденыш... ты в кого стрелял?
-- Пустите, полковник. Пустите немедленно!
Корсакова оттаскивают в сторону, успокаивают.
Верные царю войска расступаются, в промежутки выкатывают орудия, суетятся канониры. Залп! Крики, кровь. Пороховой дым застилает площадь. Еще залп. Корсаков чувствует удар в плечо и падает на истоптанный снег. Кто-то переворачивает его на спину. Он видит серое небо и повисшие в воздухе снежинки.
-- Этот еще жив.
-- Я живой... живой, пустите!
-- Живой, конечно живой. Ты чего, Игорек?
Корсаков с трудом открыл глаза. Голова кружилась, виски ломило нестерпимо. Застонав, он пошарил возле себя, и, опираясь на руки сел. Как сквозь туман он разглядел в полумраке лицо Шестоперова. Осторожно поворачивая голову Корсаков осмотрелся. Маленькая комната с крашенными стенами, тусклая лампочка, дверь из сваренных прутьев. На лавке возле стены похрапывали Константин и Герман, возле двери, согнувшись в три погибели, раскачивался мужик в зимнем пальто с полуоторванным воротником и галошах на босую ногу. Изредка он толкал дверь плечом и начинал нечленораздельно чего-то требовать.
-- Это где мы? - хрипло спросил Корсаков.
-- Как бы тебе объяснить... - Леня пошлепал губами, - замели нас, Игорек. Мусора замели, век свободы не видать!
-- За что?
Шестоперов помялся.
-- Видишь, дело какое... Я думал, ты еще в себе. Думал - остановишь, когда у меня уж совсем крыша поедет, а ты первым вырубился. А эти, - он кивнул в сторону спящих, - только рады подебоширить. Особенно Григорий.
-- Герман его зовут, - вспомнил Корсаков, - слушай, что мы пили? Башка разваливается.
-- Много чего, - уклончиво ответил Леня.
-- А забрали-то за что?
-- Было за что, - так же немногословно сказал Шестоперов. - Ладно, ты очнулся, и хорошо. Пора отсюда выбираться, - он подошел к двери, отодвинул мужика, и, ухватившись за прутья потряс, громыхнув засовом, - эй, сержант, поговорить бы надо.
Послышались шаркающие шаги. Сержант, дожевывая на ходу бутерброд, подошел к решетке.
-- Чего буянишь, а?
-- Я - известный...
-- Пусти, начальник, - мужик, увидев сержанта, оживился. Отпихнув Шестоперова, он припал к решетке, - не могу...
-- Я - известный художник, - в свою очередь оттерев бомжа, повысил голос Леня, - Леонид Шестоперов. Мои картины висят во многих музеях мира. У самого Михаила Сергеевича Горбачева...
-- Пусти...
-- А у Путина не висят твои картины? - спросил сержант, запивая бутерброд пепси и с сомнением оглядывая мокрую и местами грязную одежду живого классика..
-- У Владимира Владимировича пока нет, - у Лени прорезался солидный баритон, - но из администрации президента...
-- ...поимей сострадание, - ныл мужик.
-- ... и сказали, что рассматривают вопрос о приобретении нескольких полотен.
-- Вот, когда рассмотрят, тогда и поговорим.
-- ...буду ссать здесь!!! - неожиданно заорал бомж.
-- Ладно, выходи, - смилостивился сержант.
Он отпер дверь. Бомж, прискуливая, метнулся мимо него. Леня было вознамерился тоже выйти из "обезьянника", но сержант толкнул его в грудь, загоняя обратно.
-- Что за насилие!? - возмутился Шестоперов, - я бывал в Англии, в Голландии, в Германии и нигде не видел такого отношения!
-- Что, и там троллейбусы переворачивал? - усмехнулся сержант, запирая дверь.
-- Я буду жаловаться в европейский суд по правам человека, - пригрозил Леня.
-- Ага, и в ООН не забудь.
Шестоперов, отдуваясь от злости, забегал по камере.
-- Какие троллейбусы ты переворачивал? - поинтересовался Корсаков.
-- А-а... Костя сказал, что в девяносто третьем из троллейбусов баррикады строили, а он еще пацан был - мать не пустила. А мы как раз возле троллейбусного парка на Лесной были. Ну, выкатили один, дотолкали его до площади - там к Тверской под горку, хотели перевернуть. Тут нас и повязали.
-- Деньги у тебя есть?
-- Откуда?
-- Так... и у меня не больше сотни деревянных. В каком мы отделении? Корсаков, кряхтя, поднялся на ноги.
-- В десятом, вроде.
Игорь подошел к решетке, подергал ее.
-- Товарищ сержант, можно вас на минутку?
-- Мужики, вы меня достали, - сержант втолкнул в "обезьянник" бомжа и вновь запер дверь, - чего надо?
-- Вы не могли бы позвонить в пятое отделение.
-- В "пятерку"? Это на Арбате, что ли?
-- Ну да. Поговорите с капитаном Немчиновым - он меня знает. Меня зовут Игорь Корсаков.
Сержант ушел в дежурку, а Игорь присел на лавку, подвинув вольно раскинувшегося Германа. Время тянулось медленно, к горлу подступала тошнота, голова трещала немилосердно, а тут еще Леня метался по камере, как голодный лев в клетке.
-- ...о каких правах и свободах граждан можно говорить, когда честным людям крутят руки, сажают в камеру, лишая свободы? Вот, посмотри, - Леня засучил рукав куртки, - вот, видишь? Видишь? Руки крутили.
-- Леня, отстань, - страдальчески сморщился Корсаков. - Ты хотел, чтобы они тебе троллейбус помогли перевернуть? Нет, не хотел? Вечно у тебя какие-то дикие идеи: баррикады, революция. Тоже мне, Че Гевара.
-- Я этого так не оставлю!
-- Как пожелаешь. Только сержанта не зли, умоляю тебя.
Появившийся сержант отпер дверь и распахнул ее настежь.
-- Корсаков, на выход, - объявил он.
-- А мои товарищи?
-- Забирай, - согласился сержант, - хотя вот этого живописца я бы оставил. Для профилактики.
Шестоперов напыжился, но Корсаков наступил ему на ногу, предупреждая возможные протесты.
-- Спасибо, товарищ сержант. За нами не пропадет. Леня, буди своих "барбудос".
Они растолкали Константина и Германа, сержант проводил их до дверей.
На улице было холодно. Корсаков поежился, поднял воротник плаща и взглянул на часы. Было четыре часа утра.
-- Так, кто куда, а я домой, - сказал он. - Хватит приключений.
-- Игорек, ты чего? А подлечиться? Гляди-ка, - Шестоперов присел на корточки и вытащил из носка две бумажки по сто долларов каждая. - Есть мнение, что нужно посетить Ваганьковское. Вот Константин хотел поклониться Сергею Александровичу и Владимиру Семеновичу. Георгий, ты с нами?
-- А то! Только зовут меня Герман.
Корсаков прищурившись поглядел на Леню.
