Кофе, к счастью, был, а вот конфет… Она привыкла, наверное, к шоколаду… Как он не догадался, когда заходил в кафе.
— Кофе — это запросто. Один момент. — Он наполнил кофейник водой, зажег газ. Пока вода грелась, достал из серванта рюмки, ложки и вилки, тарелки с чашками.
— А ты неплохо свое гнездышко обставил, — окинула Вита взглядом комнату. — Откровенно говоря, у меня, по рассказам твоих товарищей, сложилось другое мнение.
— Знаю, — согласно кивнул он. — Измайлов — жмот, Измайлов — скряга, приперся на проводы Андрея без приглашения. Верно, так и было. Но пошел я не к чужому дяде, а к своему пациенту, за которого не раз переживал больше, чем за себя.
— Что ты читаешь? — она вовсе его не слушала, встала и подошла к книжному шкафу. — Все о медицине. А художественные?
— Когда их читать? Не всегда до газет доходят руки.
— Ты увлекаешься фотографией? — она взяла стопку негативов рентгеновских снимков позвоночников испытателей, которые Измайлов захватил как-то в лаборатории и все забывал отнести в поликлинику.
— По совместительству, — пошутил он. — Необыкновенные фотографии. По ним я гадаю, когда можно, а когда нельзя пускать испытателя в полет.
— И что это означает? — она рассматривала снимок с подклеенной внизу надписью — «Арефьев».
Он перестал возиться с бутылкой — она никак не открывалась, — подошел к Вите и, встав позади так, что коснулся лицом ее волос, а грудью плеча, стал пояснять:
— Это вот позвоночник Арефьева. Кстати, понравился вам Игорь?
— Очень симпатичный мужчина. Совсем не похож на снимке.
— Точно, — поддержал он шутку. — А что ты видишь на снимке?
— Ребра, позвонки.
— Посмотри повнимательнее. Ничего не заметила на позвонках?
— Нет.
— Вот тем и отличается профессионал от простого смертного, — он еще плотнее придвинулся к ней. — Обрати внимание вот на этот позвонок. Это третий поясничный. Он будто бы приплюснут, и видишь на нем прилипшую волосинку?
— Вижу.
— Это не волосинка, это трещинка. Из-за нее и лежал Арефьев в госпитале.
— И больше он не будет прыгать?
— Почему? Такая трещинка никакой опасности не представляет. Организм молодой, зарастет как на собаке. — Видимо, он перестарался, прижимаясь все сильнее, — она отстранилась, положила снимок.
— Мне пора. Давайте рукопись, и я пойду. Или вы передумали?
— Что вы, что вы! — Ее похолодевший тон заставил и его перейти снова на «вы», но он тут же поправился. — Прости. Рукопись — вот она, — он достал с полки пухлую папку. — Но я надеялся, мы посидим, поговорим. Не торопись, время еще детское. — Он кинулся за креслом. Опять эта проклятая шуба! Швырнул ее на диван, придвинул кресло. — Присаживайся. Для кого же я кофе варю и «Камю» покупал? — Он откупорил бутылку и налил в рюмку коньяку. Положил на тарелку яблоки. — За нашу встречу.
— Повод не столь значительный, — снова усмехнулась она, — но… все равно повод.
Усмешка озадачила Измайлова: не дурачит ли она его?.. И все-таки согласилась пойти к нему… Нет, просто у нее выработалась такая привычка все иронизировать…
Он выпил, она лишь пригубила. Отрезала ломтик яблока и лениво стала жевать.
— Я слушаю тебя.
— Хорошо. — Он налил себе еще. Выпил. Голова зашумела сильнее, но решительности прибавилось: чего он, собственно, теряет? Ничего. Да и не из тех она женщин, перед которыми стоит разыгрывать комедию: ходит на танцы, пошла вот к нему на квартиру. — Я люблю тебя, Вита! — выпалил он горячо и проникновенно.
Брови ее чуть изогнулись и тут же распрямились. Она сделала еще глоток.
— Может, не надо?
— Что «не надо»? — не понял он.
— Про любовь не надо, — пояснила она. И еще отхлебнула. — Не от тебя первого слышу я эти слова, а что это такое? — Она пожала плечами. — Может, ты объяснишь?
Он подумал и помотал головой. Действительно, а что такое любовь? Да, Вита нравится ему, как не нравилась еще ни одна женщина. Но ведь нравились ему и другие. И в школе, и в институте, и в академии, пока не встретилась Галина. Тогда ему показалось, что лучше Гали нет, и он сделал ей предложение. А, оказывается, есть…
На кухне зашипело — закипела вода в кофейнике. Он сходил, засыпал кофе, выключил газ.
— Вот видишь, даже ты, маг и волшебник, умеющий по черным снимкам читать людские судьбы, не знаешь, что это, — насмешливо сказала она.
— Любовь не надо объяснять, ее надо чувствовать, — попытался он выкрутиться. — Неужели ты никого не любила?
Она пожала плечами.
— Нет.
— А Батуров? — удивился он ее откровенности.
— Батуров, — повторила она с каким-то придыханием, похожим на вздох, и в глазах ее, кажется, исчезли смешинки. — Андрей хороший, добрый человек…
Она остановилась, чего-то недоговорив. Он решил ей помочь:
— Но выпивоха?
— Верно, — кивнула она. — Был… Продолжай, я рассчитывала кое-что узнать о нем.
— Потому и согласилась пойти ко мне? — напугался он.
— Ну… — неопределенно пожала она плечами. — Итак, был выпивохой…
— Хороший испытатель, — подчинился он ей. — Никогда не болел и никаких трещинок ни в одном позвонке не имел. Остальное ты, наверное, знаешь лучше меня. — Он долил ее рюмку и наполнил свою. — Давай лучше выпьем за него.
Она снова только пригубила.
— Что ты имеешь в виду? Что, он был женат?
— Да. — Его начинала злить ее дотошность. Зачем она пришла? Чтобы выспрашивать об Андрее, — так уже поздно, — или?.. — И что у него была Оленька, любовница.
— Это я тоже знала.
— И что же ты в нем нашла?
— Он холост, милый доктор. — В ее глазах снова запрыгали чертики, и он не знал, что за всем этим — чертиками, «милый доктор» — кроется. — И он доказал, что любит меня: бросил пить, сделал предложение. А чем ты докажешь, милый доктор, свое заверение?
Она погладила его по лицу, и кровь бурной волной ударила в голову, в грудь, в кончики пальцев. Ему стало жарко, и он встал, рванул с шеи галстук, расстегнул рубашку.
— Что? Все, что ты хочешь. Что в моих силах. — Он нагнулся над ней, обнял за шею с намерением поцеловать. Она тоже встала, высвобождаясь из-под руки.
— А что в твоих силах?
Ее глаза, в которых прыгали чертенята, маленький рот с сочными губами дразнили его и сводили с ума. Голова туманилась, и он никак не мог сосредоточиться. Действительно, что в его силах? Бросить жену и жениться на ней? А работа? Его тут же выгонят из центра… Да и женитьба ли ей нужна? На ум пришли слова старинной, слышанной еще в детстве песенки, и он пропел:
— Будешь ходить ты вся в золоте шитая, спать на лебяжьем пуху.
— О-о! — удивилась она. — Ты даже петь можешь.
Шнурок на блузке то ли ослаб, то ли развязался, и он увидел белую полоску незагорелой груди. Руки сами собой обвили ее талию, губы потянулись к губам. Она, все так же дразняще смеясь, заслонилась от него ладошкой.
— Успокойся. Сядь. — Она чуть потеснила его, и он оказался у дивана.
— Хорошо. Давай посидим вместе на диване. — Он сел, увлекая ее за собой, и почувствовал — что-то мешает. Та самая проклятая Галинина шуба. Вот напасть! Теперь он снова перебросил ее на спинку кресла.
— Весь вечер тебе мешает эта шуба, — засмеялась Вита.
— Всю жизнь! — рявкнул Измайлов. И вдруг его осенило: — А хочешь, я тебе подарю ее? Шикарная шуба, тысяча рэ, еще не ношенная.
— Подари, — просто ответила она.
Он вскочил обрадованный.
— А ну-ка, — взял шубу, накинул ей на плечи. — Примерь.
Вита оделась, подошла к зеркалу. Шуба будто шилась по ней.
— Вот кто настоящий ее хозяин! — воскликнул Измайлов. — И вот кто достоин ее носить!
— А что скажет жена? — насмешливо прищурила глаза Вита.
— Плевать, что она скажет. — Измайлов не хотел об этом думать. — Я покупал шубу. И все равно она ее не носит, бережет. Только сушит каждое лето вот у окна.
В прихожей зазвонил звонок. Сто тысяч чертей! Он совсем забыл, что сквозь стены слышно, как сквозь папиросную бумагу. Кого это еще черти несут? А ноги его то ли от «Камю», то ли от страха одеревенели. Пока он раздумывал, что предпринять, Вита подошла к двери и открыла ее.
