Но Маша все-таки так и не стерла улыбку с лица, чуть приподняла ладонями груди:

— Что, так понравилась? Это, Женечка, у тебя от долгого говения, как ты выразился.

Женька залпом допил кофе.

— Ладно, у нас еще будет время об этом поговорить. Одевайся, надо спешить.

— Мне — ясно куда, к прилавку. А тебе ведь можно и дома отоспаться, а?

— Нет, миленькая. Пока живет на белом свете тип по кличке Шунт…

Маша вскинула на него удивленные глаза:

— Фу, какая гадкая кличка. Кто это?

— Да так, одна складская крыса. Я еще его морду не видел, сегодня вот только поеду знакомиться. И тебя провожу, это по пути.

На такси доехали до уже знакомого ему киоска, там Маша вышла, а он сказал водителю:

— Теперь направо до переезда через железную дорогу. Там меня и высадишь.

Женька конечно же не видел и не слышал, как Маша, едва зайдя в торговую палатку, тут же подняла телефонную трубку и набрала нужный ей номер:

— Борис? Это я. Он поехал к какому-то Шунту, тот на складе работает. Ты знаешь его, да?

* * *

Утро выдалось теплое. Женька оставил любимую свою кожаную куртку на вешалке и поехал в толстом вязаном свитере. Если предстоит махать руками, то лучше, конечно, не заковывать их в кожу, тем более что придется действовать одной левой.

До склада пройти надо было метров триста, но Зырянов решил, что являться туда пешком просто несолидно, а точнее говоря, подозрительно. Он тормознул «москвичок»-фургон, попросил подбросить. Водитель, пожилой мужчина с огромными обвислыми усами, поинтересовался:

— Чего это ты сюда своим ходом топаешь? На себе товар переть будешь, что ли?

— Да я не за товаром.

— А за чем же, интересно, на склад можно еще ходить?

— У меня к Шунту личное дело.

Водитель присвистнул:

— По личным делам к нему на «мерсах» обычно подъезжают.

— Ничего, он мне и так обрадуется.

На складе не было никакой толкучки: то ли Женька приехал рано, то ли товар тут отпускался точно по графику. Молодой парень принял бумаги из рук водителя «Москвича», вопросительно взглянул на Зырянова:

— А вам что?

— Шунта.

— Договорились?

— Нет.

— Ха! Он, может, вообще не придет.

В планы Зырянова такой вариант не вписывался. Значит, с Шунтом придется встречаться не в его кабинете, не тет-а-тет, а вот здесь, при свидетелях. И еще неизвестно, сколько надо будет ждать. Атаки с ходу не получится, факт. Надо менять тактику…

— Вам повезло, — сказал парень, бросив взгляд на дорогу. — Явился не запылился. Только Шунтом его не называйте, если хотите о чем-то договориться. Он Александр Васильевич, можно лишь по отчеству.

К дверям склада подъехала черная «Ауди», из нее вышли трое: один в костюме при галстуке, остальные — в темных свитерах. Огляделись, словно выискивая кого-то, ощупали взглядом «Москвич», пошептались о чем-то и лишь потом направились к ангару. Двое в свитерах прошли в глубь склада, лишь чуть кивнув кладовщику, при галстуке с ним не поздоровался, только спросил:

— Все нормально? Меня никто не спрашивал?

Кладовщик показал глазами на Зырянова, и Шунт сделал вид, что только теперь заметил Женьку, хотя, Женька знал точно, этот тип еще от машины одарил его пристальным взглядом.

— Пройдем в кабинет или тут все решить можно? — спросил Шунт.

— Лучше в кабинете, Александр Васильевич.

Еле заметная улыбка тронула его губы.

— У меня хороший кабинет, — он показал рукой в глубь склада, предлагая идти по проходу меж огромными фанерными коробками, контейнерами, вдоль высоких стеллажей. — Знаете, чем он удобен? Впрочем, увидите сейчас.

Подошли к двери, обитой дерматином. Она оказалась незамкнутой, даже чуть приоткрытой. Женька уже понял, что его ждет за этой дверью. Заложил-таки Томаз, и тут ему приготовили встречу. Жидок торгаш оказался, в слабости своей расписался…

Переступая порог, Зырянов сделал первый ленивый шаг, неспешный, неуклюжий, на полную ступню. Но шаг второй уже был иной — пружинистый, широкий полупрыжок с поворотом на сто восемьдесят. Один из стоявших за дверью обманулся — махнул кулаком в пустоту, потерял равновесие. Сейчас страшен не он, а второй. Второй поумней, второй, видно, учил азы драк: ушел в сторону так, что нормальный боксер не достал бы его правой…

Но он забыл, что у Женьки нет правой, и не знал, что у Женьки ударная другая рука.

— Да левша я, левша! — Кулак вошел снизу в чужую скулу так, что противника будто подбросила вверх пружина, и тот, впечатавшись спиной в стену, кулем осел на пол. Теперь бы правой отразить удар того, первого…

Но нету правой! Об этом сам Женька еще забывает, не хочется к этому привыкать.

Защиты не получилось, и вот он уже летит над темно-красным ковром, сшибая головой и плечами стулья. Это не все, конечно, далеко еще не все! Сейчас он встанет на ноги, сейчас он им покажет, что спецназ и одной левой кое-что может сделать. Есть еще две ноги, крепкий лоб, зубы.

Не так легко, как хотелось бы, но на ноги Женька встал. Оглядел поле боя. Одного врага он вырубил капитально, но легче от этого не стало. В руке Шунта пистолет ТТ. А тот, кто нанес ему удар, вынимает из кармана нож. Хоп! Длинное светлое лезвие зафиксировано щелчком, теперь идти с одной рукой на такого врага — безумие. Но есть же еще и другой, с пистолетом…

— Так я не договорил об удобстве своего кабинета, — продолжает Шунт прерванный еще на подходе к двери монолог. — Стены тут выложены звукоизоляционным материалом, представляешь? Можно даже без глушителя стрелять — никто не услышит. А мне умельцы и глушитель поставили. Ладно, пора, наверное, и поговорить, да?

Он сел за стол, не выпуская из рук оружия, а Женьке сказал:

— Ты стой, где стоишь, а то вдруг начнешь фокусы показывать.

Заворочался лежавший на полу, с утробным стоном стал на колени, обхватил голову. Хорошо, видно, затылком к стене приложился.

— Поговорить пришел? Говори.

Зырянов немного подумал и решил, что скрывать ему нечего.

— У моего друга убили жену. Он на Кавказе воевал, с ним грозили расправиться. Рамазан грозил. Я думаю, это сделали вы.

Шунт, кажется, удивился. Он положил пистолет на край стола, присвистнул:

— Если б мне не сказали, что ты офицер, я бы подумал, что ты инвалид с детства, по психбольницам валялся. С таким обвинением сюда соваться… У тебя что, есть какие-то доказательства?

— У них, Шунт, у «афганцев» и «чеченцев», — у всех заскоки, — подал голос человек с ножом.

— Это не заскоки, Коленька, это — синдром войны. Двухмерность видения. На фронте ведь как? Есть только друг и только враг. Они так сживаются с этим, что, когда возвращаются сюда, продолжают еще долго шашками махать по сторонам. Ущербные люди.

Женька напрягся, готовый к прыжку в сторону пижона в галстуке, пытающегося судить о жизни и убеждениях не раз погибавших в горах бойцов, но Шунт предугадал его действия, опять быстро взял в руку пистолет:

— Давай не будем дергаться, а? У меня не только оружие, я могу еще и кулаками бить. А у меня их два. — Он многозначительно посмотрел на пустой рукав свитера Зырянова. — Два, в отличие от некоторых.

— Не тебе судить, — сказал Женька. — Ты там своих пацанов не терял.

— Я их тут терял, — спокойно продолжил Шунт. — И потом, ты ведь тоже торговлей, насколько я понимаю, никогда в жизни не занимался, а судить о нас берешься. Мы все мошенники, убийцы и дебилы, да? Что ты думал, когда к Шунту шел? Что тупого мордоворота увидишь? Такого, который только и умеет делать, что «бабки» считать? Который на кличку отзывается?

Женька уже успел хорошо рассмотреть своего собеседника. Ровесник, лет двадцать пять. Холеный, но не хлипкий, мышцы угадываются даже под пиджаком. Базарить умеет, так что не дурак, конечно. «Ролекс», перстень золотой, «Ауди» у порога…

Женьку понесло.

— Мы там под пули лезли, мы, как ты говоришь, ущербные, руки-ноги теряли для того, чтоб вы тут жировали, деньги делали, да?