Пошли дальше и уже под Мерефой столкнулись с переброшенной туда дивизией «Викинг». Это вояки страшные – и по росту, и по убежденности. Они не отступали. Там я был ранен и отправлен из медсанбата в госпиталь в Тарановку. Документы туда ушли, а меня мой коновод выкрал и вывез меня в свою часть. Командира опекали. Это меня спасло. В Тарановку ворвались немцы и всех уничтожили – медсестер, раненых и больных.

Еще когда мы заняли Валуйки, там можно было выбрать себе лошадь. Мне присмотрелся битюг. Назвал я его «Немец». Нашел я и саночки. Коваленко, мой ординарец, взял под свое покровительство и саночки, и коня. Когда он приехал в госпиталь, мы не знали, где немцы. Короче, мы едем, и вдруг – какие-то солдаты на краю деревни, к которой мы подъезжаем, метрах, может, в 150–200. Хотели проехать через эту деревню. Я вижу, что это – немцы. Коваленко смекнул и тут же развернул коня и пустил его аллюром, и он летит с колоссальной скоростью. Я еще – идиот легкомысленный. Когда у коня ухо ранено, он становится зверем – самое больное место у коня. Я возьми и выстрели из пистолета в ухо. Видимо, попал. Как он понесся! Через овраги в лес. А сзади по нам – из автоматов. Вот так немецкий конь спас советского офицера. Однако ранения стопы и руки оказались серьезными. Сначала меня отправили в Мичуринск. Полежал неделю, и отправили в Бурденко в Москву. Там – 10 дней. Потом в Куйбышев. Там – 2–3 дня. Потом в Чапаевск, в Актюбинск. Смысл такой – если ты можешь вернуться в строй сейчас, то тебя не увозили далеко. Потом меня комиссовали.

Николай Дупак, фото времен войны

– Атаковали ли в конном строю?

– В атаку в конном строю я ходил только в училище, а так чтобы рубить – нет, и с кавалерией противника встречаться не приходилось. В училище были такие ученые лошади, что, даже заслышав жалкое «ура», они уже рвались вперед, и их только сдерживай. Храпят… Нет, не приходилось. Воевали, спешившись. Коноводы отводили лошадей в укрытия. Правда, часто жестоко за это расплачивались, поскольку немцы, бывало, обстреливали их из минометов. Коновод был один на отделение из 11 лошадей.

– Чем вы были вооружены?

– В основном вооружены были карабинами, но в начале 43-го нам выдали автоматы.

– Вы сказали, что лошади три раза вас спасали.

– Да, я уже рассказал, как меня спас Орсик и Немец. После Орсика у меня был конь Кавалер. Красавец! В 42-м году была первая годовщина формирования нашей дивизии. Командовал ею полковник Суржиков, бывший адъютант Ворошилова. Отмечали в 250-м кавполке, где я служил. Комдив поехал встречать Рокоссовского – командующего фронтом – за околицу, а мы, построившись в каре, ждем. Вдруг я вижу, что въезжает джип и выходит Рокоссовский. Я командую: «Полк! Равняйсь! Смирно!» Только я начал: «Товарищ командующий…», как вижу, на аллюре влетает Суржиков! Мне не удалось доложить, что мы к параду готовы. После парада командир полка полковник Евгений Леонидович Корбус говорит: «Я не поеду в 253-й полк поздравлять, а поручаю это тебе». Мы поехали вместе с командиром 253-го полка Серышевым, поздравили с праздником. Было это примерно в двух километрах от фронта, в районе Бежин Луг, Белев, Мичурин. Тургеневские места. Мы едем обратно. Вдруг начался обстрел. Нас – человек шесть, и первая мина падает прямо под брюхо Кавалера. Он как сноп падает, у него все разорвано, а я только контужен, да башлык и венгерка все в дырках. Принял на себя все осколки.

Конная разведка

– Тачанки использовались?

– Тачанки использовались. У нас было 4 штуки с пулеметом, все как у Василия Ивановича.

– Как их применяли?

– Как в кино. В том эпизоде с вражеской разведкой тачанка только успела развернуться к мотоциклистам, а тут как с танка шарахнут! И все вдребезги – постромки, люди, лошади…

– Болели ли люди?

– Я не помню, чтобы люди болели, а лошади болели.

– Какие лошади наиболее подходят для военной службы?

– Какие были, таких и брали. Были и необъезженные. Потом, лошади же воспитываются. Это как человек, только не разговаривает. Видишь, что-то она расстроенная. Сахарку принесешь. Сам не съешь, а ей принесешь, и она готова тебе служить. Чем лучше ты ее содержишь, тем лучше она к тебе относится. В Валуйках мы взяли потрясающих лошадей итальянского горно-альпийского стрелкового корпуса. Такие выездные. Наши все бросились на них, но потом пришлось их бросать, потому что они не приспособлены были к длительным маршам. Ведь иногда за ночь нужно было пройти 120–150 километров. Они просто гибли.

Слева направо: Николай Дупак, командир полка Евгений Леонидович Корбус, начальник штаба и комиссар.

– Как проходил марш под дождем?

– Под дождем – набивали холки. Были раненые. Лошадей лечили. Случилось так, что наш комиссар погиб. Он выехал на обочину и подорвался на мине, а у коня была ранена нога; и он стоит, и смотрит, и плачет… И мы понимаем, что и он безнадежен. Прыгает на трех ногах… Это самый страшный эпизод в моей жизни.

– Как относились к пленным?

– По-разному. Поехал я на разведку, а заодно и на поиски фуража. Вижу, идет колонна без оружия. Я высылаю двух разведчиков. Оказалось, что это – итальянцы, которые бросили фронт и шли к себе домой. Вот эту команду, почти 500 человек, мы привели. У меня даже в эскадроне было два итальянца при кухне, но потом вышел приказ, чтобы всех пленных отправить в тыл. Они рассказывали, что у их офицеров были шпаги, и когда он звал в атаку, то размахивал шпагой. Они ему аплодировали и кричали «Браво. Брависсимо». Конечно, они не хотели воевать. Да и вообще, итальянцы – не вояки. Добродушный народ.

В другой раз мы на месте расстреляли шестерых солдат из дивизии «Викинг». Видимо, это был передовой дозор из 12–15 человек, который в одной деревне перебил почти взвод наших ребят вместе с лейтенантом, замечательным мужиком. Потом нам удалось их окружить и частично уничтожить, а шестерых захватить. Вооружены они были прекрасно. Здоровые, крепкие мужики. Семьи, дети. Это очень неприятный момент, и о нем лучше не вспоминать, но это была месть за конкретных ребят. Потом это осудили, но под суд никого не отдали. В общем, такого, что расстреливали за то, что они пленные, не было. Расстреливали тех, которых захватили на месте преступления. Война – очень жестокая вещь.

– Как вы относились к немцам?

– Немцы – враг номер один. Так и относились. Очень воинственные, грамотные, но туповатые, туповатые ребята. Они больше нас убивали. Конечно, мы вырвали победу, не считаясь с потерями. Важно было выстоять и победить. Самые жестокие – это власовцы, когда деревни освобождали, жители говорили, что с немцами можно было договориться, а с этими – нет: «Ты – коммуняка, сволочь большевистская!» Забирали все.

– Что было самым тяжелым на войне?

– Самое тяжелое, когда 100 километров надо было пройти за ночь. Рысь – галоп, рысь – галоп. Бесконечные команды: «Не жалеть лошадей! Не жалеть лошадей!» Потому что к утру надо быть в другом месте. Если в небоевой обстановке тебя могли за загнанного коня под трибунал отправить, то в этом случае требовали выжимать из лошади все, на что она способна. Время! Время! Люди падали с лошадей, засыпая. Падали и лошади с разрывом сердца. Надо сказать, что лошадей мне жалко больше, чем людей. Человек может все-таки лечь, спрятаться. У него есть возможности избежать трагической ситуации. Это ты сидишь в седле и управляешь, а лошадь ничего этого не может.