Метнуть копье в итоге Макун метнул — но лишь вслед улизнувшему оленю. Да под собственную ругань от осознания неудачи.

А пока добыча раз за разом избегала смертоносных копий, горе-охотникам только и оставалось, что углубляться в лес — все дальше и дальше. Где, как они рассчитывали, зверья будет больше. Причем зверья, почти не знакомого с человеком. И потому непугливого.

Что ж. Хотя бы здесь надежды Сени, Каланга и Макуна оправдались. Встреченный ими медведь и не думал бояться трех странных, передвигающихся на двух конечностях, зверушек. Собственно, не факт, что он думал вообще. И что испытывал хоть какие-то чувства кроме голода, бессонницы и сопутствующего раздражения.

Медведь был довольно крупным экземпляром: даже Сеня едва доставал ему до груди, когда зверь поднимался на задние лапы. Что уж говорить про его спутников — ни ростом, ни богатырской статью хелема похвастаться не могли.

Теперь все трое дружно целили в косолапого своими копьями, но уверенности и чувства превосходства это им не предавало. Не очень-то внушительно смотрелись палки с острыми наконечниками на фоне огромного зверя. Радости же от того, что набрели на столь крупную добычу, не было, разумеется, и в помине.

— Да-а-а, — зачем-то (ни к селу, ни к городу!) подал голос Макун, — медведь — это не рыба какая-то. Может и сам поохотиться на хелема.

«А ты все остришь», — мысленно обратился к нему Сеня с толикой раздражения. Но лишь с толикой. К этой черте характера товарища по рыболовному ремеслу он за последние месяцы худо-бедно привык — к почти условному рефлексу: поддевать соплеменников по поводу их неудач. Тем более, следовало отдать Макуну должное: в случае прокола он не щадил в том числе и себя. Хотя бы заодно. Вот как на этот раз.

Причем эта привычка — хорохориться — вкупе с общим ироническим взглядом на жизнь, сослужила теперь бойкому дикарю неплохую службу. Потому что медведь, которого три человека встретили выставленными копьями, не решался атаковать первым не потому, что испугался. И даже не выжидал… не только выжидал, во всяком случае. Но, подобно большому живому радару, улавливал малейшие движения своих неожиданных противников и тонкие запахи, человеческому носу недоступные. Запах страха, старости, слабости. Улавливал и на ходу анализировал своим мозгом — ограниченным, но по-своему совершенным. Из трех двуногих пытаясь выделить того, кто более всего подходил на роль легкой добычи.

И своими потугами на остроумие да демонстративным спокойствием Макун, сам того не зная, смог худо-бедно притупить те желанные запахи, которые позволяли медведю счесть человека слабаком и жертвой. Не шибко подходил на эту роль и Сеня. Да, ему было страшно. И, более того, он не очень-то пытался нарочито этот страх скрывать. Но в то же время был он крупнее и выглядел посильнее любого из двух хелема. Да и копье Сенино смотрелось внушительнее. Ведь наконечником ему служил большой железный нож.

В свое время именно с этим самодельным оружием — ножом, привязанным к большой ветке — Сеня делал первые шаги в роли первобытного охотника и рыболова. Или просто человека, вынужденного выживать в дикой природе. С тех пор, конечно, он эту самоделку, как мог, усовершенствовал: и палку для древка выбрал попрямее да попрочнее, и нож привязал к ней покрепче. И, конечно, испытать ее успел. Пусть не в реальном бою, так хотя бы в землю потыкал, убедившись, что ни древко у копья не обломится, ни сам нож-наконечник не отвалиться, как получилось в первый день пребывания Сени в этом мире.

Метать, к сожалению, такое оружие Сеня так и не навострился. Пытался, правда, но из-за ножа-наконечника оно оказалось тяжеловатым — железка тянула копье книзу. Зато в предыдущих охотничьих вылазках (более удачных) оно пригождалось при добивании зверя-подранка. При условии, конечно, если Макуну или Калангу удавалось нанести рану кому-то из лесных обитателей.

Но вернемся к встрече Сени и этих двух хелема с медведем. Методом исключения косолапый выбрал в качестве легкой добычи Каланга. И прыгнул, целя в человека передними лапами.

Копье едва успело скользнуть по шкуре медведя — и выпало из ослабевших от страха рук незадачливого охотника. Только это и задержало зверя, не дав наброситься на Каланга и подмять под себя. На какую-то долю секунды задержало, едва заметно. Но этого хватило, чтобы Каланг испуганно попятился, роняя оружие, и… лапы медведя не достали до него; когти сверкнули в паре сантиметров от человека.

Хуже было то, что пятясь, Каланг оступился. И, сделав еще один неловкий шаг, плюхнулся задом на мерзлую землю.

Но тут в дело вступило Сенино копье с железным наконечником. Металл врезался в шкуру медведя; наверняка проткнул — сил Сеня не пожалел. И медведь, взревев от боли, отвернулся (все-таки отвернулся!) от примеченной им добычи.

Сеня занес копье для нового удара. Но на этот раз зверь встретил атаку взмахом могучих лап. И без труда отразил ее, вдобавок едва не выбив копье из Сениных рук.

Тем временем Макун тоже не оставался в стороне. Свое копье он не получил от старого Бирунга и уж точно не сделал сам. Но захватил в качестве трофея в схватке с аванонга. То, собственно, был первый боевой трофей, доставшийся хелема во время противостояния с этими каннибалами и бандитами каменного века. Потому Макун с гордостью таскал трофейное оружие. И на охоту вышел именно с ним.

Но достоинства трофейного копья не исчерпывались одной только возможностью его нового владельца потешить собственную гордость. Аванонга сделали своим образом жизни войну, а значит, оружию уделяли особое внимание, небрежности себе здесь не позволяя. Вдобавок, возглавлял аванонга Сенин современник — хоть и отнюдь не честный труженик, но и не полная бестолочь. Кое-чему сумевший свою новообретенную, первобытную братву научить.

То ли по первой, то ли по второй из названных причин было копье аванонга и удобнее, и острее, чем аналогичное оружие миролюбивых хелема. И теперь это копье, предназначенное для боя, а не только для охоты, вонзилось прямо в зад медведю.

Тот снова огласил лес гневным ревом и начал разворачиваться, чтобы наказать обидчика. Боль и гнев лишили зверя даже той толики расчетливости, какая присуща хищникам. Теперь косолапый действовал исключительно на рефлексах. И, надо сказать, не очень-то проворно.

Пока он разворачивался, Сеня успел снова поднять копье и нанести медведю еще один удар. Правда, немного не рассчитал — нож-наконечник прошел вскользь и лишь оцарапал бок зверя. Чтобы остановить его и отвлечь от Макуна, этого не хватило.

Макун, впрочем, и без того оказался парень не промах. Когда медвежья морда повернулась к нему, юркнул за ствол ближайшей сосны. Что оказалась для него, компактного и худощавого, неплохим укрытием.

Неплохим да недолгим! Медведь ориентировался не только по зрению, но и по запаху и, безошибочно обогнув ствол, сразу обнаружил укрывшегося за ним человека. Кто, мол, не спрятался — он, медведь, не виноват.

Однако времени, затраченного на то, чтобы обогнуть сосну, противникам зверя кое на что хватило.

Калангу — хотя бы подобрать свое копье.

Сене — снова проткнуть медвежью шкуру ножом-наконечником.

Ну а Макун успел пырнуть медведя копьем. Целил он в глаз, но попал по носу и задел раскрывшуюся в гневном реве пасть. Уже миг спустя Макуну пришлось пятиться, отступая и выставив копье перед собой. Но главное было сделано: медведь оказался окружен. И теперь атака на любого из трех охотников делала его уязвимым для ударов со стороны двух других.

Будь медведь разумным существом, он, наверное, так бы и замер в нерешительности, не зная, на кого нападать… и стоит ли нападать вообще. Но Сене и двум хелема противостоял зверь — причем зверь раненый и крайне разозленный. Потому, не мудрствуя лукаво, он ринулся в атаку на того из людей-обидчиков, кто был у него перед глазами. Сиречь на Макуна. Тот попятился, одновременно опасливо оборачиваясь, дабы ни обо что не запнуться, ни во что не врезаться.

Сеня снова попытался достать зверя копьем, но удар прошел вскользь — медведь его едва заметил и даже не повернулся. Только что шаг ненадолго замедлил.