– Таня, опять ты за свое. Прекрати, а то мы поссоримся. Пойдем лучше в кондитерскую, купим конфет? А?

– Пошли, – неохотно отзывалась Татьяна.

Каждая непредвиденная трата давалась рыжеволосой экономке с большим трудом. Таня была очень бережлива.

Потихоньку подруги освоились в столице. Днем они работали в швейной мастерской. Причем, вопреки ожиданиям Глафиры, работа была несложная, и девушки быстро управлялись с дневной нормой, которую им давала хозяйка. Вечерами они были предоставлены сами себе: Татьяна шила Глафире платья, а Глаша читала. Татьяна долго дивилась Белым ночам, считая их настоящим чудом, но плохо спала. Глаша, наблюдая за ее удивлением, только улыбалась: «Это Петербург, Танюша. Привыкай».

Незаметно промелькнул июль и половина августа. Подруги все чаще благодарили благосклонность судьбы за обретенную свободу и спокойную жизнь. Они не нуждались теперь ни в чьей помощи и ни от кого не прятались. Глаша все чаще стала улыбаться, и лишь иногда на нее снисходила легкая грусть – воспоминания уводили ее в далекое и милое сердцу Махнево. Из ниоткуда всплывал образ того, кто был ей до сих пор милее всех на свете. «Как он? – думала она. – Неужто и не вспомнил обо мне ни разу?»

Глафира Сергеевна и не знала, что ее возлюбленному Владимиру Ивановичу оставалось жить на этой грешной земле лишь считанные дни.

Горелов Александр Петрович, чиновник по особым поручениям при губернском архиве, сидел в собственной столовой и пил утренний кофе со сливками и булками из кондитерской. Ему их подала горничная Матрена. Это была грузная пожилая женщина, служившая еще у его родной матушки и перешедшая к Александру Петровичу почти по наследству. Она была подслеповата и нерасторопна. И только сегодня нечаянно расплескала горячий кофе на белоснежную скатерть.

«Надо бы нашей Матрене на покой, – раздраженно думал Александр Петрович. – Третьего дня тарелку из голландского сервиза разбила, вчера мою сорочку сожгла утюгом. Надо бы отправить ее в деревню – свой век со стариками доживать».

Супруга Александра Петровича, Татьяна Тарасовна, которая была старше его на десять лет, жила за границей и навещала мужа дважды в год, попутно наводя в доме собственные порядки. Всех хорошеньких женщин из прислуги она рассчитала и прогнала с глаз долой, оставив с Александром Петровичем рябую повариху и трех пожилых горничных.

– Я итак закрываю глаза на ваши частые адюльтеры вне нашего дома, – выговаривала она красавцу-мужу. – Мне доносят о вас, бог знает что. Ваши бесконечные интрижки с актрисками, певичками, ваши походы в салоны к гулящим женщинам. Так хоть в доме моем я не позволю вам заниматься развратом. И на постелях моих вы не будете спать со своими любовницами.

Александр Петрович тяжко вздохнул, вспомнив стареющее и неприятное лицо собственной супруги, на которой он был женат по расчету.

«А как бы хорошо иметь и дома миленькую горничную, – подумал он. – Только где бы такую сыскать? Чтобы чистенькая была, улыбчивая и покладистая. Иногда так лень под вечер идти в бордель. Спать где попало. Мне бы дома… пока Татьяна Тарасовна далеко. Пока приедет, пока разберется… Нет, решительно надо поискать такую. Может, сводне какой дать задание?»

Не успел он подумать о предстоящем деле, как в глубине квартиры раздался звонок. Матрена пошла сама открывать дверь, так как дворецкого на месте не оказалось. Барин отослал его с утра в лавку за сигарами. Через минуту скрипнула дверь, и показалась Матренина голова в чепце:

– Барин, там какой-то господин незнакомый. Вас спрашивает. Вы примете его?

– Кто таков? – шепотом, глазами спросил Александр Петрович.

На что Матрена только пожала полными плечами и в недоумении выпучила глаза.

– Ладно, зови.

В комнату вошел незнакомый шатен с легкой рыжиной в бороде и шевелюре, одетый дорого, но строго, в изящную летнюю пару. Свою трость с золотым набалдашником и летнюю шляпу он оставил в прихожей огромной Гореловской квартиры.

– Александр Петрович, здравствуйте! – радостно воскликнул гость. – Гулял мимо, дай думаю, зайду. Погодка нынче прекрасная стоит, небо безоблачное, что согласитесь, в наших дождливых краях – такая редкость. Как встал с утра, так, не завтракая, и решил прогуляться. А уж на прогулке вспомнил о вашем приглашении и решил зайти-с.

– Простите, – чуть смущенно прервал радостный монолог гостя Горелов, – Напомните мне, с кем имею честь, так сказать?

– Ба, Александр Петрович, да неужто не помните?

– Нет-с, – еще сильнее покраснел хозяин и сосредоточенно задумался.

«Два дня тому назад я сильно нализался у князя В. Неужто я там познакомился с этим господином, а потом забыл?»

– Мы у князя с вами познакомились?

– Ну, наконец-то вспомнили! – обрадовался гость и достал из кармана знакомую темно зеленую визитку Горелова. – Вы же сами мне ее дали и пригласили быть в воскресенье у вас. Вы, право, так настаивали…

– Да-с? – Горелов пожал плечами. – Ах, простите, великодушно. Я много пил мадеры в тот день, а потом еще какие-то вина, наливки.

– Да, князь всех нас славно угостил. Я тоже к утру с трудом обнаружил сам себя, – по-свойски хохотнул посетитель и подмигнул Горелову темным зрачком хитрого глаза.

– Ну, раз так, любезный, – расслабился Александр Петрович, – то если вам не трудно, напомните мне, как вас звать-величать?

– Меня-то? – казалось, что гость на секунду задумался. – Зовите меня Викто́ром.

– Помилуйте, что вот так-с? – смутился хозяин.

– Да-с.

– А отчество?

– Ну, зачем среди своих отчество? Мы тогда так славно с вами выпили на брудершафт и поклялись друг другу называться чуть ли не по имени.

– Вот князь, каналья, напоил меня чем-то совершенно зверским, что я ни черта не помню, – Горелов соскочил со стула. – Ну, хорошо, Ви… Викто̀р, вы будете пить кофе?

– Не откажусь.

– Матрена, принеси нашему гостю чашечку из голубого сервиза и сливок еще.

Матрена внесла на подносе изящную чашку и сливочник, полный до краев желтоватыми сливками. Когда она ставила чашку на столе, то руки ее дрожали. Серебряная ложка соскользнула со стола. Раздался звон, Матрена наклонилась, чтобы поднять ложку с пола. Но хозяин ловко опередил ее и раздраженно приказал:

– Принеси другую, кулема. Как ты стала нерасторопна. Живее.

Как только за Матреной закрылась дверь, Александр Петрович извиняющимся тоном произнес:

– Сейчас так трудно сыскать подходящую прислугу. И жалко ее, она еще меня нянчила. Однако время неумолимо, и никого из нас не щадит.

– Да, найти хорошую прислугу – проблема, – сочувственно покивал головой гость, отхлебывая кофе. – Важно же что, чтобы не воровала, была-с аккуратна, вежлива, мила, образована. И при этом трудолюбива.

– Да-с.

– И чтобы не прекословила ни в чем. Согласна была с хозяином во всем.

– Да-да, как вы мои мысли угадали…

– И потом, – посетитель сделал понимающие глаза, подмигнул темным глазом и перешел на шепот: – Как по мне, так я хотел бы иметь лишь хорошеньких горничных. Исключительных красавиц. Ну, скажите на милость: зачем мне в доме крокодилы всякие? Нешто я не заслужил в доме полный шарман?

– Вот-вот… Поверите, и я все утро об этом же думаю.

– А что тут думать? Разве вы не хозяин в собственном доме? Завтра же отправьте старую Матрену в деревню, а сами возьмите себе молоденькую и хорошенькую.

Горелов даже подскочил от неожиданности.

– Так-с, так-с… Вот только где же ее взять-то?

– А вот тут-то я вам, как раз, и окажусь полезным, дорогой вы мой.

Александр Петрович снова удивленно посмотрел на гостя.

– Прогуливаюсь я тут как-то набережной Фонтанки, свернул в Щербаков переулок – хотел себе портного хорошего сыскать – материя у меня давно лежит аглицкая, да пошить все времени не было. Дай, думаю, зайду. И вдруг вижу: из портновской мастерской выходит такая миленькая барышня, что я прямо оторопел. А она поспешила в татарский магазин, за нитками – видно, хозяйка ее туда послала. Верите, я за ней пошел – ноги сами повели. Сначала думал, что она какая-то знатная особа, и идет к себе домой. Оказалось, что нет.