«Должно быть, я схожу с ума, – думала Глаша. – Или же это вино…»

Она хотела вслух произнести его имя, но он не дал ей этого сделать. Он наклонился и закрыл рот крепким поцелуем. В это время его рука скользнула ей за вырез платья и нежно сжала сосок. Потом второй. Пальцы теребили оба соска, а губы ласкали ее губы. Этот поцелуй и его дыхание она не смога бы спутать ни с кем. Это был ОН, ее возлюбленный Владимир.

Шум в ушах делался еще громче. Теперь в этом шуме она явственно услышала церковный хор. Когда-то, словно в другой жизни, она уже слышала эти голоса: «Аааааа… Иииии-избави нас от Лукаво-ооо-го-оо… Иииии от нас убо богомерзкое греховное злосмрадие отжени…, да благоприятно Богу вопием: Аллилуия-яяяя».

И как когда-то, сумрак, таящийся по углам и потолку зала, заволновался, задышал, стал пульсировать в такт бьющемуся сердцу. Всюду послышалось шипение, оно – то становилось низким и влажным, то срывалось на визг и вихрилось клубами в высоком белом потолке. То было не просто шипение – в нем различались человеческие голоса: «Хочешшшььь, ты хочешшшььь, ты этого хочешшшььь, грешшшница… Отринь все сомнения. Шагни! Иди к нам, блудница вавилонская… Тебе будет сладко. Ой, как сладко-ооо».

– Я хочу! – последние слова она выкрикнула вслух, охрипшим от волнения голосом.

Призрак, так похожий на Владимира, тихо засмеялся и прошептал на ухо:

– Ваш цветок был чище и красивее других цветов и требовал прозрачной воды, мне слаще было сорвать его без жалости и погубить с особым жестокосердием…

– Нет! – Глаша мотнула головой.

– Да… Да… Вы этакий тип «вечно кающейся грешницы», которая в мыслях кается, а сама подол задирает… – Махнев рассмеялся.

– Нет, я любила тебя, – шептала Глафира, извиваясь всем телом.

Она тянулась губами к призраку.

А после она почувствовала, как твердый и горячий член Александра Петровича вошел в вагину. Она вскрикнула от первомоментной боли. Горелов стал совершать ритмичные движения над раздвинутыми Глашиными ногами. А призрак Владимира в это время держал ее крепко за руки и целовал в губы.

«Я грешница, я вавилонская блудница, – думала она. – Их опять двое! А мне это нравится».

Горелов вынул своего горячего гостя и скомандовал ей повернуться на живот. Глафира лежала теперь в совершенно унизительной позе, подогнув ноги. Она почувствовала, как тонкие пальцы Горелова умащивали вход в сжатое колечко ануса.

– Я смажу тебя маслом, чтобы не было больно, – запальчиво обещал он, торопясь исполнить задуманное. Он словно бы уговаривал Глашу.

– Я не хочу. Я не играю в эти игры.

Она попыталась слезть с рояля, но чьи-то сильные руки – это был не Горелов – задрали кверху нижнюю юбку и подол нового лилового платья. А после крепко легли на талию, прижав животом к скользкой крышке рояля. У Глаши даже не было сил сопротивляться. Она была сжата почти стальной хваткой, от которой не было избавления. Она с трудом оторвала лицо от черного глянца и со страхом посмотрела на то место, где стоял ее ненаглядный Володя. Но он отвернулся и низко опустил голову. Русые кудри, его прекрасные кудри, закрывали полностью лицо. В этот момент ее ануса коснулся горячий член Горелова. Глафира вздрогнула и попыталась увернуться. Попытка была тщетной – невидимые крепкие руки держали ее так, что она не могла двигаться. Ей даже показалось, что стальные пальцы проникли ей в кожу и проросли в само тело, словно лапы гигантского паука. Часть этих пальцев облапила ее ягодицы, с силой разведя их в стороны, навстречу бурному натиску Горелова. В несколько толчков член Горелова оказался в том месте, куда он так стремился. Глафира застонала от боли. Но с каждым толчком ей становилось приятнее. К чести Александра Петровича, он умудрялся ласкать и трепетную горошину, опухшую и влажную от немыслимого желания. Через несколько минут Горелов финишировал, впрыснув семя в чресла Глафиры. Почти одновременно с ним кончила и Глаша, хрипя и извиваясь всем телом. Сразу после этого она почувствовала, что невидимые железные объятия стали ослабевать. Стальные щупальца уходили из ее тела. Ягодицы обмякли. Теперь она могла свободно шевелиться. Она подняла голову на то место, где стоял призрак Махнева. Но с удивлением увидела облик совсем незнакомого мужчины. Это мужчина был одет в плащ, какие носили в мушкетерские времена. Он тоже был красив. А голова его венчалась русыми, чуть рыжеватыми кудрями. Рыжиной отливали и усы с клинообразной бородкой. Он пристально посмотрел на Глашу и неожиданно подмигнул ей. Пока она соображала, как ей реагировать на все это, незнакомец отлетел в сторону, затерялся в плотной портьере и растаял там – будто его и не было.

– Иди, помойся. И можешь отдохнуть, поспи у себя в комнате, – устало проговорил Горелов.

– Нет, если ты позволишь, я пойду домой. Скоро будет светать.

– Когда ты вернешься?

– Завтра, – уставшим голосом пообещала Глаша.

– Обожди, я дам тебе еще денег, – он достал из кармана несколько кредиток.

Она сама не помнила, как омылась в ванной и быстро оделась Лиловое платье она сняла и оставила в шкафу собственной комнаты. Оставила она здесь и туфли и дорогое белье. Только зимнее пальто и шапку пришлось надеть на себя – на улице лежал снег.

Глаша устало брела по утренним пустынным улицам. Небо лишь начало едва синеть. Она долго шла и сама не заметила, как очутилась возле Фонтанки. Глаша стояла на набережной и смотрела на черную воду, в которой исчезали тяжелые хлопья мокрого снега.

«Похоже, я больна, – с горечью думала она. – Сначала мне привиделся Володя, а потом этот рыжий мужчина. Красивый и такой странный. Что он мог делать у Горелова? И кто он? Я совсем его не знаю. Почему я сначала видела Махнева, а потом его? Я, видимо, сумасшедшая? И всегда таковой была, раз меня иногда преследуют видения. Может, рассказать Тане? Она переполошиться. И потом придется ей признаться во всем. Но она не должна знать, что я грешу с Александром Петровичем. Как стыдно! И как больно!» Глаша все стояла возле парапета и смотрела на воду. Улица была пустынна, только несколько газовых тусклых фонарей освещали набережную и дома, примыкающие к ней. Эти серые здания казались ей унылыми великанами – мертвыми и безмолвными, с темными глазницами окон.

«Где все люди? – думала Глафира. – Похоже, я осталась одна в этом холодном каменном городе, где никому нет до меня дела».

Вдалеке, возле парапета, мелькнула сутулая фигура одинокого прохожего. Он, шел, кутаясь в воротник старенькой военной шинели.

«Вот еще один странник, – медленно подумала она. – Куда он идет? Куда здесь вообще можно идти, кроме как на край собственной гибели».

Вернулась Глаша домой очень рано. Таня еще собиралась на работу в швейную мастерскую и завтракала возле печки. Она удивленно посмотрела на Глафиру.

– Ты откуда так рано?

– Так, не спалось. Отпросилась у господ.

Глаша молча стянула теплые ботики и сняла дорогое пальто на беличьем меху. Татьяна лишь покачала головой.

– Это сколько же рублей такое пальто стоит?

– Я не знаю, Танюша. Я очень устала и хочу спать.

– Ложись, ложись, – захлопотала около нее Татьяна. – Уж не захворала ли ты? Сделать тебе чайку с малиной?

– Сделай, если тебе не трудно, – прошептала Глаша.

– Ох, девка, чую, простудилась-таки ты. Ложись, – Таня заботливо раздевала Глафиру и укутывала ей ноги теплым одеялом.

Глафира провалилась в глубокий сон, а когда вечером Татьяна вернулась с работы, то обнаружила у Глаши сильный жар. Ее непутевая барынька металась в бреду, спекшиеся губы шептали несвязанные слова. Татьяна наклонилась и попыталась расслышать то, о чем бредила Глафира.

«Нет, уйдите. Кто вы? Не трогайте меня. Нет, трогайте еще. Да, так, сильнее. Володя? Любимый, иди ко мне. Нет! Вы не он! Во-ло-дя! Во-ло-дя!!!»

– Вот дура, – обреченно прошептала Татьяна и опустила в бессилии руки. – Сколько волка не корми… Как же тебя бесы-то искушают, непутевую. Все ты о Володеньке своем, демоне, мечтаешь.