Кадан затрепыхался, силясь вырваться, но не смог. Рука продолжала ползти по его спине, теперь уже исследуя голую кожу, и наконец легла на ягодицы, породив внутри Кадана жгучую волну отвращения вперемешку с возбуждением.
Однако и сам Ролан, кажется, увлёкся и ненадолго утонул в ощущениях. Он сильнее стиснул ягодицу, и в следующую же минуту Кадан, развернувшись, резко ударил его под дых.
Ролан согнулся пополам.
— Ах ты… — выдохнул он и попытался снова схватить Кадана, но тот вывернулся и нанёс ещё один удар.
Именно в это мгновение двери погреба открылись, и оба замерли, являя собой молчаливое свидетельство происшествия: Ролан, согнувшийся пополам, и Кадан, с горящими глазами и волосами, разметавшимися по плечам, похожий на демона похоти как никогда.
— Брат Ролан, брат Кадан… Что здесь происходит? Как это понимать?
На пороге стоял интендант, который и послал Кадана за вином.
— Я пришёл сказать, чтобы вы не брали больше бордо, — пояснил он, — но вижу, у вас есть другие дела, кроме как мне помогать.
— Простите… — выдохнул Кадан и склонил голову, но ярости во взгляде унять так и не смог.
— Что здесь происходит? — спросил интендант, приближаясь к ним. Он наклонился и поднял факел, который выронил Кадан, когда Ролан толкнул его.
Кадан молчал.
— Разве вы не знаете, драгоценные братья, что грубость и драки между братьями запрещены?
— И тем не менее он ударил меня, — как мог спокойно произнёс Ролан, всё ещё потирая живот.
Кадан вскинул полный возмущения взгляд на него.
— Вам есть, что сказать в своё оправдание, брат Кадан?
— Только то, что он меня толкнул! — выпалил Кадан. Он прекрасно знал, что обвинение в содомском грехе куда более серьёзно, чем обвинение в простой грубости, и вовсе не был уверен, что хочет столь сурового наказания для Ролана, тем более что Леннар считал его своим другом.
— Что за глупость! — немного раздражённо произнёс интендант. — Разве вы не читали писание, брат Кадан? Даже Иисус не гнушался подставить другую щёку, чтобы насилие остановилось на нём.
Кадан шумно дышал и молчал. Ничего, кроме детского «но почему он…», не крутилось на языке.
— Вашу ссору разберёт Капитул, — сказал тем временем интендант, — возьмите ту бочку и оба идёмте со мной.
========== Часть 2. Глава 11. ==========
— Любой из братьев должен направлять свои старания к тому, чтобы жить праведно и служить примером для подражания мирянам и присягнувшим на верность Господу нашему служителям других орденов так, чтобы те, кто только взглянет на него, не имели бы возможности даже подумать ничего дурного о нем: ни о том, как он скачет на коне, как он говорит или проходит мимо них, или принимает пищу, или смотрит — о каждом его жесте, о каждом его поступке.
Вопреки заветам капеллана, стать тамплиером сразу же при вступлении не представлялось возможным. Изощрённые запреты сопутствовали повседневной жизни и любой деятельности внутри ордена. В каждом из этих запретов было невероятное количество тонкостей, которые с рассвета и до заката только что вступившему в братство постоянно объясняли командор и старшие члены Ордена.
Среди братьев нередко встречались совсем еще юноши, с горячей кровью, наделённые буйным и несдержанным нравом. Тем не менее строгая дисциплина оставалась неотъемлемым элементом жизни каждого храмовника. Каждого юношу необходимо было подчинить ей. Не переломить и не искоренить боевой дух, как это случилось бы в обычном монастыре, но обратить их в то направление, которое принесет наибольшую пользу целям Ордена и Храма. Порой для этого приходилось применять жестокие ограничения. Проступков не прощали никогда.
Абсолютно запрещены были предавание лености и веселью, смешные разговоры и даже самые простые забавы. Настолько строгими были правила, что предполагалось, что и игра в шахматы может стать причиной невольной ссоры. Время, не занятое каждодневными обязанностями, подобало тратить лишь на чтение, произнесение молитв или исполнение какой-либо работы, полезной для братства.
Быстрая езда верхом, к которой Кадан, как и многие рыцари здесь, привыкли с детства, так же не разрешалась. Даже собственное оружие нельзя было брать по своему желанию — только по указу старших братьев. Покидать командорство для посещения города без разрешения командора тоже было запрещено. Есть или пить вино можно было лишь за столом. Число запретов насчитывалось великое множество, и само собой, среди них присутствовал запрет проявлять гнев, оскорблять братьев или тем более причинять им вред.
Для разбора же всех случившихся за последние дни нарушений каждую неделю в обители собирался Капитул.
Надзор за соблюдением устава осуществляли командор и старшие чины Ордена, которые, впрочем, всё равно не могли усмотреть за каждым. Потому обязанность следить за выполнением правил ложилась на плечи самих братьев: и не из желания выслужиться или тяги к доносам, но с единственным устремлением к совместному совершенствованию, каждый должен был сообщать на подобном суде о любых нарушениях, которые, как он видел, делал другой. Когда кто-то из братьев оступался, долгом другого было сделать ему выговор — любезно, но строго. Объяснить ему, где он был не прав, и предупредить о невозможности подобных ошибок. Если провинившийся показывал раскаяние и со смирением внимал упрекам, его проступок прощался. В противном случае следовал донос.
Таким образом, попытка Кадана защитить себя лишь подтвердила необходимость довести дело до суда.
В день собрания все братья сошлись в зале Капитула. При входе каждый из них осенил себя крестным знаменьем и те, кто имел головные уборы, снял их. Стоя произнесли молитву, а затем заняли места соответственно чину. Когда все оказались на местах, командор открыл собрание. По его призыву двери были заперты, чтобы никто из посторонних не смог услышать, о чём шла речь, а все братья обратили взгляды к кафедре.
